Я примазываюсь: мы. Мне был 31 год, когда меня, провинциала, приобщила к авторской песне моя будущая жена. Это в её компании не любили Галича. Я потом осознал, почему. – Сказать? – Скажу иносказательно, словами моей же жены, которую я увёз из её дома, женившись, - увёз от её поющей компании, туда, где жил я, в Литву. А она тосковала по дому, маме и друзьям и тянула меня перебраться к ним, туда. Тут, мол, мало советской власти. – Так вот Галич по её понятию был против советской власти. А всё движение КСП (Клубы Самодеятельной Песни) было, по её словам, расколото на сторонников Галича (меньшинство) и сторонников Окуджавы (большинство).

Есть понятная неприязнь к политизированности. Она глупа чаще всего. Ограничена, чёрно-бела и т.д. и т.п. Но жена моя ничем таким не страдала. Скорее я, доосознававший за неё идейное значение авторских песен. Хоть и мне неприятно думать, что про меня могут думать, что я ограниченный.

Но “если б директором был я”, я б изменил Конституцию РФ и ввёл бы в неё национальную идею: безрелигиозный традиционализм. Ибо меня как-то коробит, когда, - руководствуясь, наверно, нынешней редакцией (В Российской Федерации признается идеологическое многообразие.), - на радио “Авторская песня” подряд без перерыва сперва поёт Галич “Последнюю песню” (1977), а следом Якушева “Вечер бродит…” (1960?). И от второй я обливаюсь слезами, потому что я предал покойную жену, надеявшуюся со мною переселиться в тундру или тайгу, чтоб быть подальше от этого “мало советской власти”, о чём и поёт, по большому счёту, Якушева. А от первой меня почему-то с души воротило (я впервые слышал эту песню).

А ведь я с тех времён ухаживания за будущей женою и приобщения к авторской песне обрёл целую систему эстетических ценностей, которые позволяют мне (так я думаю) не политизировано подходить к произведению искусства. Для меня открылась, скажем так, нейрофизиология художественности. Которая выводит художественность вообще из гуманитарной сферы в естественную! Художественность, мол, есть устроенность из особых элементов. Не особые – это образные. Как бы из двух частей состоящие. Из текстовой и нетекстовой. Чем (1) выражено что (2). А особые – из трёх. Двух текстовых (противоречивых) и одной нетекстовой (результатом столкновения переживаний от первых двух). Не особые, вроде, зависят от обстоятельств. Скажем, если христианство сверхценит жизнь не земную, а иную, небесную, то на иконах небо изображают не голубым, а листовым золотом выстилают. Или. Если романтик, он всегда лишенец по жизни, улетает душою вон из этой мерзкой жизни, то его (живописца) тянет рисовать прекрасные облака, закаты, луны. Особые же элементы кажутся независимыми от обстоятельств. Ординарность сталкивается с неординарностью и рождают неординарность иного рода. Скажем, раковины – ординарность, просверленные и надетые на жилку – неординарность. Так последняя вгоняет в ступор внушателей (отдать ребёнка на съедение стаду), а внушаемых (совместно изготовивших первое ожерелье) подымает до переживания что мы – люди (ибо стали с контрвнушаемостью), а они – нелюди (так не умеют). И так – то и дело вдоль всей истории. И кажется, что и тут образность: неординарностью (1) выражают что-то (2). Но на самом деле неординарность только на фоне ординарности обретает особость.

Смотрите:

Известные края – это наши, обычные, с жизненными удобствами и приспособленчеством к власти для того, чтоб их не лишиться. А неизвестные – это тундра и тайга. Без жизненных удобств. Значит, нельзя, нечем на тебя давить. И ты сам хозяин устройства своей жизни. Ты и я – семья. Но не мещан семья, а осуществляющих такую же высокую миссию, как звезда – свою. Осуществляет такая семья идеал общественного устройства, в котором с каждым днём всё больше самоуправления. То есть – настоящий социализм, а не его извращение, какой построили в стране, где большая часть населения живёт не в тундре и тайге.

И голосок Якушевой звенит, такой тонкий, такой соответствующий мечте. Не о личном семейном счастье (Не смотри ты так неосторожно, / Я могу подумать что-нибудь не то), а больше – об общественном и личном вместе.

Голос Галича, наоборот, кажется до мерзости противоположным (слушать тут).

Но, может, просто не в голосе был человек?

"Эту песню Александр Аркадьевич записал в парижской студии радиостанции “Свобода” [устроенной ради антисоветской пропаганды] на пробу. Был не в голосе. [Пил. Может, и потому, что его выгнали из страны.] И решил прийти на следующий день и попробовать записать её снова. Он не пришёл на следующий день. Он умер в тот день” (http://rutrackplay.ru/playing/aleksandr-galich_poslednjaja-pesnja.html).

Поэтому отвлечёмся от слабости голоса, обратимся к словам.

Тут есть недопонятности. Те ли они, что есть след подсознательного идеала? (И может ли оставаться подсознательным идеал реставрации капитализма, после всех притеснений в СССР и после выдавливания его вон из станы?) – Вникаем.

Первый куплет.

"…чьё-то незваное детство” - это лирическое “я”, как и другие шалопаи поступал, стал чьим-то отцом нехотя. Принеся "печаль” чужой, в сущности, женщине. Соврав перед собственной совестью. И что любил её, когда сходился. И что не от него ребёнок, когда она залетела. И позором это спустя время оценивает. И болью. – Не образ ли это того, что напакостил он родине и жалеет, выжитый оттуда? Некая просоветскость.

Или это образ жизни до того, как антисоветски напакостил? Потреблял жизнь (Галич был преуспевающим советским человеком-вруном: "В 1955 году Галича приняли в Союз советских писателей, а в 1958-м – в Союз кинематографистов”), - потреблял жизнь, хоть она была устроена плохо. Просоветски осуждал шалопаев, хоть они молодцы на самом деле: живут как захотят, со вседозволенностью, как на Западе. И вот – стыдно за то пресмыкательское время по воспоминанию даже и в Париже.

Второй куплет.

"В июне 1974 года Галич был вынужден эмигрировать. 22 октября 1974 года постановлением Главлита по согласованию с ЦК КПСС все его ранее изданные произведения были запрещены в СССР” (http://philologist.livejournal.com/8657133.html).

Что тогда может означать: "Мы со сцены ушли, / Но еще продолжается действо!”? – Может, это воспоминание о периоде между исключением из союзов писателей и кинематографистов ("В 1971 году Галич был исключён из Союза писателей СССР, а в 1972 году — из Союза кинематографистов”) и запрещением произведений? Тогда они ходили в списках. Я сам, помню, так достал пару песен. Я, правда, их раскритиковал. Но были ж и другие: "Ухмылку тая” против власти. – Так вот это была жизнь! И тогда – зря уехал. Больно теперь, даже в Париже больно. – Тогда первый вариант о первом куплете, просоветский, отпадает.

Третий куплет.

Что значит: "Мы проспали беду, / Промотали чужое наследство”? – Заменим мы на я. Он в 1934 году поступил "в Оперно-драматическую студию Станиславского, ставшую последним курсом выдающегося реформатора театра” (http://vm.ru/news/2013/12/14/kogda-ya-vernus-10-znamenitih-pesen-aleksandra-galicha-227226.html ). А Станиславский был ницшеанец (см. тут и тут) и не был распознан советской властью. Это моё мнение довольно изощрённое. Но, если признать его верным, то становится понятной горечь Галича. В 1937-м он "оставил и Оперно-драматическую студию” (Там же). И вот через 40 лет жалеет.

А позитив "И опять начинается детство! / Пахнет мокрой травой / И махорочным дымом жилья...” что означает? – Логически можно принять только детский деспотизм и вседозволенность ницшеанца. Он это себе в Париже теперь может позволить. И потому: "Жизнь подходит к концу, / И опять начинается детство!”. – И жаль, что всё вседозволенное кончается.

Образность тут настолько персональная, что её нельзя назвать качественной. Разве что натянуть на себя впечатление: лирическое “я” – пострадавший (не важно, от кого и за что), вот и соответственно скулит. И тогда без вникания все, мол, хорошо.

Есть ли тут противоречия, менее чувствительные к обстановке? – По-моему, нет. Жалеет о просоветских подлостях, об ослаблении своего антисоветского влияния из-за отъезда, об отказе от Станиславского-ницшеанца, о скором конце жизни, когда достиг вседозволенности.

Идейно своим он нравится за то, что он свой. Идейно чужим – наоборот – за то, что чужой.

И тут меня пронзило. Это что ж: поправят Конституцию – и на радио “Авторская песня” перестанут вплотную один за другим петь Галич и Якушева? То есть найдётся кто-то, кто будет сортировать очерёдность. Как в СССР! – Плохо, брат, - сказал я себе. - Это в тебе учитель-просветитель говорит, желающий организовывать подопечных. А то радио никого подопечными не считает.

И тут меня удивил ЯНДЕКС, которого я в сомнительных тенденциях подозреваю. Вытерев слёзы от Якушевой, я спросил этот поисковик: “я могу подумать что-нибудь не то”. И что он выдал?

Он на первые строчки выдал не просто Якушеву, но меня о ней и меня о моей жене! Англоязычный ГУГЛ то, что ЯНДЕКС выдал на первом месте, выдал на 45-м. - Я для ЯНДЕКСА свой, мой сайт находится в опекаемой ЯНДЕКСОМ компании, а для ГУГЛА я – не свой.

А надо б равенство.