Есть особый восторг, когда совпадают ну тончайшие соображения. Ну тончайшие.

Такое произошло со мной от чтения у Эфроса, как Цвейг оказался равнодушным к “Боярыне Морозовой” Сурикова.

Я в ранней молодости обожал Цвейга. – Ну со мной понятное дело. Я был романтик по идеалу своему, так как был неким лишенцем: меня мало любили девушки – невзрачный.

И вот Эфрос пишет:

"Иностранцы не задерживаются у Сурикова. Они его не видят… принимая в Третьяковской галерее Стефана Цвейга, я спросил его перед “Боярыней Морозовой”, что думает он об этой любимейшей из русских картин. Он впервые поглядел на меня чуть-чуть недоверчиво и чуть-чуть недоуменно, как будто думать об этом ничего нельзя, и лишь мой каприз остановил его на ходу между тем примечательным, что я ему уже показал, и тем, что он еще увидит. Я тоже перестал его понимать: он только что заинтересованно выспрашивал меня о меньших мастерах и о более слабых вещах, – и в такой доброй согласованности устанавливались между нами критерии и оценки. Что из того, что он сейчас же по-джентльменски одержал над собою победу и готовно остановился? Он все же ответил на мой вопрос только вопросом; он показал себя лишь корректным европейцем, не считающим нужным утверждать, что в нем собраны все мерила истины. Но лучше бы он не говорил того, что сказал, – ибо он сказал: “Ist denn das etwas wichtiges?”” (https://e-libra.ru/read/489378-profili.html). – Это что-то важное?

Я сразу почуял, что Цвейг не из-за иностранства своего так уничижительно спросил. И у меня возник вопрос: а что такое Цвейг по своему идеалу, раз ему ничего не шепнула картина “Боярыня Морозова”?

А читал же я Цвейга в ранней молодости. Я забыл, что он такое. – Стал перечитывать “Фантастическую ночь” (1822). – Ничегошеньки не помню, кроме нескольких психологических нюансов, описывающих золотую молодёжь, которая для меня-в-жизни, противоположного своему идеалу (напоминаю – романтическому), была недосягаемым образцом для подражания.

Я с тех пор настолько изменился, что нич-чего не помнил в этой новелле.

Читаю, как впервые. Прикидываю по ходу, каким бы это идеалом можно счесть, чем движимо было такое повествование. Ничего не получается почти до конца чтения. И лишь в конце понял – романтизм: хвала страстям и нет уравновешенной мещанской жизни (аж эти мещане уничижительно несколько раз упомянуты). – Но откуда романтизму было взяться в 1922 году? – Я поднатужился и выплыло из подсознания слово неоромантизм. – Я – в интернет. – Там: "течение в искусстве (прежде всего, в литературе) рубежа XIX—XX веков, возникшее как реакция на реалистические и натуралистические тенденции второй половины XIX века”.

Почему только XIX? – И уже сознание (память) подсказала, где искать цитату:

"В замене лица, рождаемого чувством целого, “типом”, составляемым из частей, немалую роль сыграло подражание науке… [автор] поступает не как художник, созидающий людей, а как ученый, отбирающий для определения данной среды или эпохи особенно характерных для нее человеческих особей… Построения такого рода могут быть весьма интересны и полезны, но роман, в котором они преобладают, превращается все же в социологический трактат, как это уже случилось с романами Золя и как это снова становится чуть ли не правилом в американской, советской и отчасти немецкой литературе” (Вейдле. https://predanie.ru/book/73253-umiranie-iskusstva/).

В немецкой! – Вот против чего у Цвейга неоромантизм.

А как Эфрос понимает, что такое Суриков?

"Суриков – это… последнее слово искусства о том прошлом, которое мы еще можем считать своим. Дальше начинается, видимо, лучшее и более молодое, – но другое [наверно, пред- и собственно революционное, а потом – советское]". То есть – тоже подражание науке (в виде истории)? – Да:

И в чём народность?

Так это ж иллюстрация! – "О распрях никонян и раскольников” – это мысль в “Боярыне Морозовой”. А что такое продолжение цитаты: "мне хочется выразиться гейневскими словами”? И что это за слова? – “Мир раскололся надвое, и трещина прошла через сердце Поэта”. – Это об ощущении истории, не мысли.

Приехали! Суриков страстный иллюстратор истории. А та – наука. Она говорит, что реформы Никона были прогрессивны. А Суриков добавляет: “Но традиционалистов старообрядцев жалко, они ж тоже русские!”. Вот мы-де этак и не отрекаемся от своей истории. И где, мол, австрийцу Цвейгу понять нашу русскую память-боль.

И в этом глубокая ошибка Эфроса. – Посмотрите тут и вы поймёте, что Суриков свой подсознательный идеал выразил, когда провалились народники, и не во что стало верить. И идеал тот – ницшеанский. И ценность – как всегда в неприкладном искусстве – в умении выразить идеал, пусть он и подсознательный.

А как же Цвейг сумел не почуять, что порыв героини к Богу вон из этой московской тесноты (улиц и толпы) – это образ принципиально недостижимого метафизического иномирия, куда вон из Этого скучного-прескучного мира неизбывного (даже религией неизбывного) Зла вырваться хочется? Почему Цвейг не почуял “нецитируемый” улёт Сурикова?

А потому что он, Цвейг, и в неоромантизме своём был иллюстратором, а не художником (в смысле – выражающим свой подсознательный идеал): романтизм – значит необычные страсти. Это ведомо ещё со времён обычного романтизма столетней в 1922 году давности.

Как факт, я прочёл его новеллу – и ничего во мне не шевельнулось. Наоборот. Я чуял натяжку в желании барона совокупиться с грязной проституткой, быть избитым и ограбленным её сутенёрами. Тем паче, что автор избавил в итоге своего барона от того и другого. Я с самого начала чуял это от ума идущее усилие очень-очень заинтересовать читателя ЧЕМ-ТО, что он, автор, ему приготовил. (Интересность текста давно уже стала для меня признаком отсутствия у автора подсознательного идеала. Раз автор настойчиво увлекает, значит, он ЗНАЕТ, куда.)

Молодым я был не опытный. Страсти-мордасти меня-романтика-в-глубине-души, наверно вообще-то привлекали – психологизмом (ведь не были ж натяжкой описания бесстрастия светского хлыща, а потом описания его, изменившегося, вожделения к красавице и ненависти его к её мужу). Вот из-за таких неопытных и взлетела слава Цвейга. Но умствование его на ниве неоромантизма не дало греметь его имени в веках.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/ruzhizn/solomon-volojin-neispovedimy-5e7875b72dfbc4739d360388