Из переписки о файле Блейк. Танец Альбиона и др
- К сожалению, в библейских темах я плохо разбираюсь... я не увидела темы вседозволенности... Религия и вседозволенность?! Хотя, может, вы и правы в какой-то мере...
*
- Прочитал (и перечитал) Акт 4 – о картинах Блейка. И это мне понравилось. И было интересно читать. Правда, я не уверен насчёт “Танца Альбиона”… Я долго смотрел на неё… И у меня какое-то странное чувство… Да, есть какая-то победительность, жизнерадостность победы в борьбе… Но вседозволенность? У меня нет такого чувства…
- Хм! Не думал спорить, но, случайно, наткнулся на такие слова: “Представления о том, что каждая частица содержит в себе все остальные, характерны не только для восточной, но и для западной мистической философии. Они скрыто присутствуют, в частности, в следующих строках знаменитого английского поэта Уильяма Блейка:
"В песчинке целый мир найти, И небеса - в цветке лесном. В ладони космос уместить, И век - в мгновении одном".
В последнем случае мистический подход к восприятию мира приводит к возникновению образа, построенного вполне в духе бутстрапа: если поэт видит целый мир в крупице песка, то современный физик видит его в адроне”.
А что такое мистицизм на закате Просвещения? – Это бунт против рационализма. И не вседозволенность ли – бунт?
Революция – за, бунт – против. В революциях – засилье проекта. В бунте – отрицание. Если победить – любой ценой, то можно и в мистику удариться. Все – можно ради победы над рациональным.
Статья – против устаревшего, мол, мировоззрения о строительных кирпичиках мира. Т. е. речь – об описании внешнего мира. А приведена цитата – из Блейка.
Но мир ли воспевал Блейк? – Нет! Он воспевал внутренний процесс в человеке. “Найти”, “уместить” - это то, что возможно в мозгу. Но это не Разум, а Откровение. Это необычайное явление. А что такое необычайное, как не вседозволенность по отношению к обычному?
То, что возможно ВНУТРИ, несоизмеримо больше того, что возможно СНАРУЖИ. А упор на внутреннюю свободу, на СВОБОДУ – не есть ли тяготение к вседозволенности?
Что в “Танце Альбиона” нет серости, присущей английскому пуританству ты, наверно, согласишься. А что такое пуританство, как не недозволенность много и много? И чем же является противоположная направленность, как не вседозволенностью?
Моя Синусоида описывает колебания между не только коллективизмом и индивидуализмом, но и между другими коррелирующими с тем и другим ценностями. С коллективизмом коррелирует ПОРЯДОК, с индивидуализмом – СВОБОДА. Так почему я не могу расхристанность одежды, волос, фигуры, эманации из нее, ИЗ НЕЕ счесть пафосом вседозволенности? А?!
И разве я не вправе хотеть чуткости, отзывчивости своего читателя на такие, может, и тонкие движения мыслечувства?
Правда, для этого нужен читатель не зашоренный своим мировоззрением, умеющий отрешиться от себя.
Нет. Ты тоже прав. Это моя обязанность – хоть на миг сломить, пусть и с помощью художника, чуждое художнику мировоззрение моего читателя. Моя. Я ж изначально предполагаю, что без меня он свою мировоззренческую броню не раскроет.
Но все ж алкаю ЧУТКОСТИ!
- По формальной логике – да, противоположностью “недозволенности” пуританства должна быть “вседозволенность”. Но почему ты интерпретируешь стремление к внутренней свободе в стихе Блейка как стремление к вседозволенности? Почему ожидание творческого откровения (“в песчинке целый мир найти”) есть бунт, стремящийся к вседозволенности??? Не вижу никакой связи… Что я вижу в стихах Блейка – это активное нежелание воспринимать мир как рациональную обыденность – да, это так. Но где здесь вседозволенность? Где здесь разрушительный бунт???
- Мистическое, надеюсь, ты признаешь в качестве разрушительного по отношению к рациональному? Хотя… Почему я так надеюсь?! Тебе ж, пожалуй, в духе формальной логики доводы нужны. Мои призывы к чуткости – безнадежны? Если я написал тебе: “Если победить – любой ценой, то можно и в мистику удариться”, то разве смею я ждать от тебя чуткости в том, что я ударение делаю на слове “любой”? А если б я это слово набрал большими буквами? – Ты б тогда согласился, что мистика для просвещенческого мировоззрения является разрушением этого мировоззрения? РАЗРУШЕНИЕМ!
Мне кажется, что одного того, что речь идет о вседозволенности Пан Британики, то бишь, если теперь - Пан Америки, достаточно, чтоб ты никогда-никогда не согласился б со мной. Всегда что-нибудь выищешь. Вон, не постеснялся после моей мольбы о чуткости брать себе на вооружение формальную логику.
Да окстись ты! Ёлки-палки! У вас там что: ФБР - или кто там - просматривает электронную почту? На предмет выявления подрывных элементов…
Впрочем, о чем-то подобном я читал. Ваши спутники прослушивают всю коммерческую переписку Европы по радиосвязи в интересах конкуренции. Конкуренции, конечно, все дозволено. А может, и госбезопасности?..
Тогда - умолкнуть и перестать тебя провоцировать?
Ладно. Успокоился. В конце концов, ты, в духе формальной логики, выведения вседозволенности из мистики не оспорил. А с противополюсностью пуританства и вседозволенности даже согласился.
Ты, собственно, вообще ничего не возразил касательно живописи. Ты перевел разговор на поэзию, где, чувствую, ты больше в своей тарелке.
Давай про стих.
Или рано?
Согласен ли ты, что “в песчинке целый мир найти” - это мистика, как неосторожно написал Фритьоф Капра? – Предположим – не согласен, но смолчал.
Я вполне могу подозревать тебя в молчаливом несогласии. Потому что ты – человек очень образованный, и для тебя никакой мистики нет в том, что есть явления природы, в которых целое находится в части. Для меня так точно нет. Идея целого большого художественного произведения находится в любой его части, по мысли Гуковского. И тебе эти мысли известны. Но подумай, была ли такая хохма известной на исходе века Просвещения? Художнику? – Да никак нет! Пошатнувшийся от предромантизма классицизм еще был силен. А классицизм – это строгая регламентация (не только в литературе с тремя единствами, иерархией и несмешиванием стилей и т. п.). В мировоззрении тоже. Надо ли упоминать, что – и в научном мировоззрении. – Фундаментальные составляющие материи, законы, уравнения, принципы… Это ж теперь только сломано для микромира и быстро распространяется на биологию, психологию, социологию, экономику. Ты вполне можешь что-то из этого знать и на мистику у Блейка с Фритьофом не согласиться. А?
Но я тебя прошу согласиться. Потому прошу, что у меня нет сил это пропихивать перед тобой. Мне это кажется таким понятным. А с каким нюансом этого ты, отчаянно изворачивающийся в неприятии меня, опять не согласишься, я представить не могу. И у меня опускаются руки.
Ну и ты все ж не возразил пока, что Блейк в этом стихе – мистик.
(Надо, наверно, сказать, почему Фритьоф, физик, мистиком Блейка назвал. Он написал книгу о схожести мистики с новейшей физикой. Он, грубо говоря, адаптирует мистику древности и нынешних типов вроде Кастанеды к обыденному сознанию, ссылаясь на авторитет науки. Он адвокат эвристической ценности древней мистики. Он выставляет ее как позитивную ценность, не претендующую на сомнительную славу бунтаря и разрушителя. Он – по большому счету - работает на то, чтоб ты со мной не согласился насчет мистицизма Блейка. Чтоб ты сказал: “Все в норме! Вон, уже Блейк написал. Никакого экстремизма”.) (А мистицизм с точки зрения Просвещения – это экстремизм.)
Итак. Я надеюсь, что ты все же не заешься тут и с экстремизмом Блейка для Просвещения согласишься.
Ну вживись, пожалуйста, в тот век!
Сложнее с моим, может, неосторожным акцентом на бунт-разрушительность.
Бунтарь-разрушитель, анархист, по-моему, идеала не имеет. А Блейк – открыл для себя идеал. Он ужасный (может, ты со мной согласишься, прочти, в конце списка, “Первый полуакт”). Но все ж он есть, а не его нет. Разрушительность его – только по отношению к Просвещению.
Теперь “стремление к внутренней своде – стремление к вседозволенности”…
Тут мне хочется, за неимением под рукой Гуковского (который и более нежного романтика – Жуковского – с железной логикой подвел под солипсизм; а ты помнишь, что такое солипсизм? - это мнение, что имеешь дело только со своими ощущениями – что в принципе-то верно – а следовательно, весь мир – это дело второе, а первое – моё внутреннее, я, суперэгоизм), - так мне хочется тебе процитировать такого громкого авторитета, как Пригожин (слыхал?):
“Лейбниц апеллировал к всеведению вездесущего Бога, которому вовсе нет никакой нужды специально обращать свое внимание на Землю. И он верил при этом, что наука когда-нибудь достигнет такого же всеведения — ученый приблизится к знанию, равному божественному. Для божественного же знания нет различия между прошлым и будущим, ибо все присутствует во всеведущем разуме. Время, с этой точки зрения, элиминируется неизбежно, и сам факт его исключения становится свидетельством того, что человек приблизился к квазибожественному знанию.
Высказанные Лейбницем утверждения принадлежат к базовому уровню идеологии классической науки, сделавшей именно устойчивый маятник объектом научного интереса, — неустойчивый маятник в контексте этой идеологии предстает как неестественное образование, упоминаемое только в качестве любопытного курьеза (а по возможности вообще исключаемое из научного рассмотрения). Но изложенная концепция вечности грешила тем, что в ней не оставалось места для уникальных событий <...> Материя, согласно этой концепции, представляет собой вечно движущуюся массу, лишенную каких бы то ни было событий и, естественно, истории. История же, таким образом, оказывается вне материи. Так исключение нестабильности, обращение к детерминизму и отрицание времени породили два противоположных способа видения универсума:
.
универсум как внешний мир, являющийся в конечном счете регулируемым автоматом (именно так и представлял его себе Лейбниц), находящимся в бесконечном движении;.универсум как внутренний мир человека, настолько отличающийся от внешнего, что это позволило Бергсону сказать о нем: "Я полагаю, что творческие импульсы сопровождают каждое мгновение нашей жизни".
Действительно, любые человеческие и социальные взаимодействия, а также вся литературная деятельность являются выражением неопределенности в отношении будущего
”.Теперь – из энциклопедии:
“Бергсон (Bergson) Анри (18.10.1859, Париж, - 4.1.1941, там же), французский философ-идеалист, представитель интуитивизма и философии жизни.
Выступая против механицизма и догматического рационализма, Б. призывает обратиться к собственной жизни сознания, которая дана каждому непосредственно <…>
В центре философии Б. — проблема творчества <…> Способность к творчеству, по Б., идущему вслед за Шопенгауэром, связана с иррациональной интуицией, которая, как божественный дар, дана лишь избранным. Т. о., Б. приходит к элитарной концепции творчества и культуры вообще, являясь одним из провозвестников теории массовой культуры. Причём творчество всех видов ценностей, в том числе и социальных, равным образом, по Б., подчинено закону элитарности. Б. признаёт два типа общества и, соответственно, два типа морали: “закрытый” и “открытый”. Первый удовлетворяет требованиям социального инстинкта и имеет целью сохранение рода: личность приносится в жертву коллективу, истина — в жертву пользе. С точки зрения “открытой” морали личность и творчество эстетических, религиозных и нравственных ценностей выше интересов сохранения рода
”.Чувствуешь сверхчеловека?
“Философия жизни, иррационалистическое философское течение конца 19 – начала 20 вв., выдвигавшее в качестве исходного понятия “жизнь” как некую интуитивно постигаемую целостную реальность, не тождественную ни духу, ни материи. Ф. ж. явилась выражением кризиса классического буржуазного рационализма. Она выступила против господства методологизма и гносеологизма в идеалистической философии 2-й половины 19 – начала 20 вв. (неокантианство, позитивизм)”.
И этот Бергсон получил литературную Нобелевскую премию.
Чувствуешь?
При конце эпохи Просвещения – Блейк. При разочаровании в позитивизме, неком аналоге Просвещения – Бергсон.
“Ф. ж. характерна оппозиция не только материализму, но и идеалистическому рационализму – “духу” и “разуму”, склонность к примитиву и культу силы, попытки свести любую идею к “интересам”, “инстинктам”, “воле” индивида или общественной группы, прагматическая трактовка нравственности и познания (добро и истина – то, что усиливает первичное жизненное начало, зло и ложь – то, что его ослабляет)”.
Ух.
Ты еще живой?
Надо мне еще что-то говорить самому? Будет тебя еще смущать, что “стремление к внутренней свободе – стремление к вседозволенности”?
Думаю, что со стихотворением Блейка я тебя добил. Теперь надо добить с живописью.
Метод – такой. Я тебе процитирую, против кого и чего выступил Блейк, а ты уж сам подумай, вседозволенность ли он выразил, например, хотя бы только расхристанностью в “Танце Альбиона”. Хотя бы кричащими красками.
(Исключительно формальная логика, правда, будет не всегда применима. Но ты уж постарайся с чуткостью. А?)
Еще я должен предварить… Синусоида применима не только к изменчивости в веках из стиля в стиль, но и к изменчивости внутри стиля. Пример того ты видел в той статье, что я тебе когда-то присылал – про английский сентиментализм в литературе. Вообще все, что изменчиво, описывается Синусоидой с вылетами. Даже настроение художника изо дня в день. Только синусоиды все – разнокалиберные. И надо проводить, - кажется, эта математическая аналогия так называется, - анализ гармоник сложного колебания.
К классицизму я в письменном виде с таким подходом подступаю впервые (когда-то читал о нем одну работу, и меня так и тянуло переписать ее в этаком духе, но я сдержался: слишком отдаленная эпоха и никому не интересна).
Итак. (Я не буду помечать цитирования – так удобнее: тебе – читать, мне – комментировать и компоновать.)
Излет восходящей ветви классицизма. Не все так идеально, как то провозглашают творцы, использующие для героев царей и героев. Напряжение на пределе. Просветительский реализм. Хогарт. Этот Мольер в живописи. Бичующий пороки. Потому что имеет высокий коллективистский идеал. Серия “Карьера потаскушки” (1731) - показывает дно английского общества. Это грязные улицы вдали от фешенебельного центра Лондона, жалкие холодные комнаты дешевых домов, становившиеся нередко притоном бродяг и воров. Кажется, что все персонажи написаны с подлинных лиц, их даже отождествляли с известными публике современниками. И это не случайно — Хогарт хотел, чтобы сюжет и мораль каждой картины и серии в целом были предельно понятны зрителю.
Вера в исправительную, очищающую силу искусства была характерна для английского Просвещения, призывавшего активно вторгаться в жизнь, воздействовать на нее.
Хогарт стал первым и самым ярким художником-просветителем Англии.
“Карьера распутника” (1735) - как вырождаются сыновья того класса, который фактически победил в революции конца XVII века и направил движение Англии по прогрессивному пути капиталистического развития. Молодые люди, подобные главному герою серии Томасу Рейквеллу, часто забывали о выдвинутом в новой Англии принципе “здравого смысла”, пускались в сомнительные приключения, разматывая нажитые отцами состояния. Серия объединена общим сюжетом, единым героем, действие развивается из картины в картину. Как в пьесе, здесь есть пролог, кульминация и эпилог.
“Переулок Джина” (1751) Хогарт показывает самую уродливую и отвратительную гримасу города — повальное пьянство и его последствия, ставшие тогда подлинным бичом и болью английского общества. В Лондоне джин стоил едва ли не дешевле чая, по этой причине смертность вдвое превысила рождаемость; на сто жителей города, включая детей и стариков, приходилось по питейному заведению.
“Выборы в парламент”. Это последняя живописная серия из четырех картин стала своего рода итогом “современных нравственных сюжетов”. Совесть и призвание просветителя-борца не позволили Хогарту обойти молчанием то, что было тогда болью всех передовых людей, о чем писали газеты и сатирические памфлеты. В правящих кругах страны царили подкупы, политика низводилась до уровня мелкой распродажи, и кампания по выборам в парламент, которым так гордилась Англия, была лишь банальной дракой за выгодные места. И хотя Хогарт был добропорядочным гражданином, сыном своего класса и не собирался ниспровергать существующую в Англии систему, он видел и переживал зло, мешавшее процветанию его родины. Он ополчился на него со всей силой своего сатирического реализма.
Дальше классицизм мог выжить, только закрыв глаза на язвы.
Джошуа Рейнольдс. Якобы успокоившийся классицизм на перевале Синусоиды вниз.
Видное место среди портретов Рейнолдса занимают детские. Их очень много, и все они хороши. У каждого ребенка свой облик и жесты, типичные именно для его возраста. Рейнолдсу, человеку суховатому и педантичному, не имевшему своей семьи и даже, по свидетельству современников, ни разу не пережившему романтическое увлечение, доставляло особое удовольствие изучать лицо ребенка, его фигуру, жесты.
Великолепно мастерство Рейнолдса и в рисунке, в интенсивном, насыщенном, в духе его любимых венецианцев, колорите; он виртуозно исполняет аксессуары, драпировки, декоративно-пейзажный фон. Из-за тяжелых раздвинутых занавесей современному зрителю словно открывается своеобразный исторический театр, действующие лица которого реальны, имена известны, и разыгрывают они сцены собственной жизни, часто с аллегорическим подтекстом.
А вот художник, ищущий несколько иные ценности после перевала Синусоиды вниз – Томас Гейнсборо. Тут – общий перевал с большой поднимающейся ветви классицизма на большую спускающуюся ветвь сентиментализма, этого первого разочарования в классицизме. И у него прорывается протест против довольных жизнью сквайров, желавших иметь узнаваемые портреты себя и пейзажи своих имений. “Меня тошнит от портретов, — писал он другу, — ужасно хочется удалиться в какую-нибудь милую деревню, где я мог бы писать пейзажи...”. И он придумал, что делать – писать пейзажные портреты, где человек и природа сливались воедино. Думаю, он меланхоликов старался писать, бегущих из страшного капиталистического города в еще не капитализировавшуюся деревню.
И если сентиментализм в пику рационализму идеализировал чувства, а музыка – особенно приспособлена к воздействию на чувства, то… “Огромную роль в творчестве художника сыграла его редкостная музыкальность. Каким-то чудом Гейнсборо сумел перенести свою любовь к музыке и ее тонкое понимание в живопись — в портреты, где легкая игра светлых пятен, вьющиеся линии создают впечатление только что отзвучавшей мелодии; в пейзажи — с их ритмической перекличкой”.
И если успокоиться совсем, то можно начать получать удовольствие и от той жизни, какая есть, несколько обморочно ценить мгновение. Низ Синусоиды. Импрессионизм: “На редкость необычным был творческий метод Гейнсборо. Не делая эскизов, он начинал работать сразу на холсте в затененной мастерской, постепенно впуская все больше света, чтоб выхватить детали, но никогда не прибегал к мелочной отделке. По словам его главного соперника, первого президента Академии художеств, сэра Джошуа Рейнолдса, вблизи живопись Гейнсборо выглядела настоящим хаосом, а на расстоянии все как по волшебству вставало на свои места и обретало форму”.
“В некрологах его назвали “певцом природы”, чего художник добивался всю жизнь, и в середине XVIII века Томас Гейнсборо проторил дорогу не только романтикам, но и импрессионистам, намного опередив свое время”.
Вот и суди. Если Блейк этих успокоившихся Рейнольдса и Гейнсборо отверг, то не впал ли он в ярость резких красок, полного отказа от писания с натуры и во всякий иной экстремизм? И не двигала ли им внутренне исповедуемая вседозволенность?
Хочешь биографический довод?
Сверхчеловеку нужно кого-то попирать. Он нашел такое существо – свою безропотную жену. Она вела себя как раба, даже помогала ему в технической подготовке его особого живописания.
Впрочем, это нечестный способ – биографизм.
Мда.
Если я дошел до нечестных способов, то, видно, - чувствуя, что ничего я тебе не докажу.
- Трудно отвечать на такой длинный эмейл… Да, всё, что ты говоришь, выглядит убедительно. Да, по-видимому, основываясь на историческом контексте, Блейк был движим мистицизмом. Да, может, вседозволенность вытекала из исторического контекста… Но вот я – зритель, смотрящий на эту картину (Танец Альбиона) в 2004 году – и прочитав твои историко-философские пояснения – всё равно не чувствую вседозволенности – ну хоть убей! А стихотворение… (Кстати, гениальное, - кто его перевёл? Пастернак? Маршак? Эренбург?) Опять же – оно может и продиктовано мистицизмом, отвергающим рационализм Просвещения, но я – читатель в 2004 году, чувствую в этом стихотворении что-то большее – какую-то необъяснимую радость осуществления бесконечного богатства мира – и его познания – рационального и иррационального вместе. Да, ты, конечно, прав, что, или смотря картины, мы должны знать, когда художник жил и что он знал и чувствовал – но этого всё равно не достаточно, чтобы объяснить смысл художественного произведения – в случае стихотворения Блейка, например, - мой восприятие идёт намного дальше (и в сторону) от того, что нам навязывает исторически-философский контекст, И я думаю, что это так и должно быть, иначе мы Блейка уже давно бы забыли.
Я к тому же не уверен, Что все твои историко-социально-философские предпосылки на 100% корректны. Возьмём, например, пуританство и его “недозволенность”. Да не были они такие уж “недозвольцы”! Ведь это движение появилось как реакция на разврат и разрушительную вседозволенность, которые царили при дворе Карла I (и его предшественников), которые были результатом феодального гнёта, дошедшего до предела и деградации. Пуритане восстали, чтобы это прекратить. Но они также были первыми, кто потребовал свободы (совершенно конкретных свобод, как свобода слова и т.п., выборов), и разгоняли парламент, когда он не хотел работать и спевался с королём, чтобы свободу уничтожить. Да, они требовали ограничения разврата, но их требования свободы шли намного дальше, чем тогдашние представления о “дозволенности” - у значительной части населения. Ведь недаром большинство народа поддержало восстановление монархии после смерти Кромвеля – слишком уж много было “вседозволенности” при нём – народ ещё не был готов.
- Ну как я и думал.
И здесь, как и прежде, ты включаешь механизм бесконечной скользкости и изворотливости. Всегда можно найти* какие-то резоны “против” во всех областях, кроме формальной логики. И перспективы – никакой. Никто так не глух…
То есть, как бы распространенно я ни написал бы свой “Акт”, ты б мог сказать, что я – не приемлем читателю, потому что пишу “без достаточного объяснения”.
Знаешь, это меня даже реабилитирует, впрочем, в собственных только глазах.
Но я не хочу больше останавливаться на неимманентных, так сказать, искусству сторонах. Мы там никогда не сойдемся из-за идеологических расхождений.
Я, впрочем, обрадован, что тебе не скучно, мне кажется, со мной говорить. Я для того и пишу. И статьи, и письма. Я предназначен, как и само искусство, по Натеву, для испытания сокровенного мироотношения человека. Ты получаешь удовольствие от своей способности отстоять свое сокровенное. Мое ж дело – чтоб как можно больше тебе победу затруднить. И это в твоих же интересах. Правда?
Все. И больше я про неимманентное искусству не буду.
А вот как на имманентном фронте? Может, хоть там ты со мной согласишься? А ну подумай еще раз над словами Бонецкой! Повторяю их: “неравенство его [произведения] себе самому в большом времени есть факт его жизни - но факт, скорее, печальный. Он свидетельствует не столько о раскрытии новых смыслов, сколько о полном забвении старых и истинных...”
Здесь Бонецкая выступает против аж Бахтина. (И я тут с ней, хоть по другим пунктам никогда против Бахтина не был.) Бахтин ввел понятие большого времени и облагородил повальную фальсификацию замыслов безответных художников. И потому безответных, что они больше подсознанием творят, и не их дело отвечать. И еще потому, что подавляющая их часть мертва.
Грех! И грусть.
А теперь подумай, не круче ли было б испытание сокровенного мироотношения (в чем человечество заинтересовано!), если б выработать культуру неизвращения? Ведь все ж актуально – из-за повторяемости: или - из-за приятной схожести, когда радуешься за себя, или - из-за мерзкой несхожести, когда побеждаешь в своей душе идейного врага.
А?
Ведь в каждом человеке есть всё: и злое, и доброе – всё! (Иначе актеры по системе Станиславского не могли б играть Яго.) В личности есть так называемое фантастическое “я” (так утверждает психология). И, по-моему, оно очень даже вероятно ближе к вседозволенности, чем другие “я”. Так если в тебе есть доля вседозволенности, и ты чуток, то не труднее ли тебе будет побеждать неизвращенного гениального сверхчеловека, Блейка, который сумел тебя увлечь вседозволенностью? – Труднее! А раз труднее, то и испытание эффективнее. И ты получишь большее эстетическое наслаждение, чем когда душа твоя не проснется, усыпленная услужливым сознанием, давно приспособившим тебя жить в обществе мирно, а не враждовать с ним.
Должен все-таки, наверно, еще выразить вот такую надежду.
Хоть среди моих объектов равных Блейку раз-два и обчелся, но и в разборе пустячных авторов фигурирую я, с которым ты глобально не согласен. А значит, тебе должно быть интересно. Трудно, но интересно.
*
Нашёл он пуритан 100-летней относительно времени Блейка давности, тогда-революционеров, выражавших настроение большинства, победу разума, рациональности, обществизма, новой нормативности, а не развратной, феодалов. И всё-таки – нормативности. Но, главное, ВЫРОДИВШЕЙСЯ же в Англии за сто лет и ставшей маской обществизма для опять разнузданности. А раз маской, то нашёлся теперь индивидуалистский бунтарь, сорвавший её. “Танцем Альбиона”. В 1794 году. Году примечательном тем, что в соседней Франции обществизм и потребительская сдержанность, опозорившиеся тиранией, были свергнуты от имени индивидуализма.К объекту переписки: на файл Блейк. Танец Альбиона и др.