Мне не видать балета “Нуреев”, и я не понимаю, почему его связывают не с балетмейстером в первую очередь, а с режиссёром (Серебренниковым), но Серебренников у меня на подозрении (см. http://art-otkrytie.narod.ru/serebrennikov.htm), что творит он, если и не публицистику (что не искусство, ибо – о знаемом и зная, как и что хочет), то произведения создаёт прикладного искусства (призванные очевидными образами усиливать знаемые переживания). Я могу потому подозревать и этот балет чем-то второсортным (то, что не имеет происхождения от подсознательного идеала, на мой – может, извращённый – вкус является искусством второго сорта). А там "звучит патриотическая песня на стихотворение Маргариты Алигер “Мы — евреи”, композитор — Илья Демуцкий...” (http://www.belcanto.ru/17121401.html). Так я мигом стихотворение прочёл, счёл, что оно – стихопублицитстика. Но оно казалось, так писали, отрывком из поэмы “Твоя победа” (1946). И то вполне может иметь следы подсознательного идеала. Это стоило проверить. Я поэму нашёл в интернете (с трудом, в издании 1975 года) и стал читать.

И вот – диво:

Это мыслимо?

У меня с женой любовь оказалась и на идейной почве в результате. Мы оба оказались беспартийные коммунисты, как тогда говорили. К моменту нашего знакомства я уже пострадал от предателей коммунистической идеи, комсомольских деятелей факультета, за намерение не врать – выговор мне объявили за демагогию, на словах, ибо вписано было в учётную карточку (по доброте душевной предателей) – за аморальное поведение (оно, считали эти добрые карьеристы, - и верно считали, - меньше повредит моей карьере, если я в будущем образумлюсь и выше правды сочту карьеру). К моменту нашего знакомства выговор давно уже был снят. А я настолько душой укрепился в презумпции правды перед карьерой, что ушёл из начальников, куда был вскоре после прихода на завод выдвинут, поклявшись себе больше никогда в начальники не подаваться (раз), и при смене места работы я не стал на комсомольский учёт, раз такая ложь кругом (два). Но это вряд ли увидела во мне она, когда я обернулся посмотреть, а какова она с лица, когда мы с напарником перегнали группу девушек, про одну из которых, про неё, их догоняя, я сказал напарнику: “Смотри, какая рюмочка!”. Это была моя будущая жена. У неё была поразительно тонкая талия. Она слышала, что я сказал. Я не старался, чтоб не услышала. Она поняла, что это про неё. И я, когда оглянулся на неё, увидел её гневное лицо. Хорошенькое. И гнев её мне много мог сказать. Но не сказал. А я просто обрадовался, что лицо талии не слишком уступало. И – можно за такой начать ухлёстывать. И это-то она, возможно, и почуяла. Хоть мало вероятно. А вероятнее, просто я ей показался таким, какого можно и поморочить, раз я такой впечатлительный. Что она и исполнила. Я с напарником вошёл в свою виллу, а девушки – в свою. (В том санатории был не общий корпус, а несколько вилл.) Войдя, я бросился к открытому окну смотреть, не появится ли она. Она увидела. И через минуту вышла с книжкой под мышкой и полотенцем через плечо и пошла на пляж. Как бы предлагая мне следовать за нею. Что я и не преминул сделать, схватив плавки и комплект для настольного тенниса. И вот она идёт впереди по мостовой, я сзади, догоняя. И стал свистеть, ей под шаг. (А свистел я замечательно; девушек так подманивал.) В то время модной на радио была патриотическая песня (её я и засвистел, очень подходила, ибо в ней что-то маршевое было, под шаг, и оригинальна она была по ритму):

Я так никогда и не спросил, слышала ли она эту песню. Думаю, что слышала. Радио в те годы много где бывало включённым. Песня была не ахти – ура-патриотическая. И не должна была ей нравиться. Она обожала бардовские, так называемые, идейно направленные против официально-оптимистических. Но. Для верчения мне головы ей годилась. И она тут же сменила ритм шага. Я не уступил и опять подстроился. И так – несколько раз. Началось дословесное общение. А я думаю, спустя годы и годы: она-то была – со своими бардовскими песнями и идейным отношением к туризму как тренировке героизма в жизни – стихийной левой шестидесятницей. И те ж тоже были патриоты своей страны, раз хотели исправить заболевший социализм. Она ж могла в те первые секунды простить мне для начала мою простоту с этой ура-патриотической песней, чтоб перетащить меня в будущем в свой лагерь (мечтавших жить коммуной, как потом-потом я узнал). Она и сама потом, в письме, призналась, что своё будущее после двух недель курортного знакомства стала мысленно связывать со мной. Так что если это с первых секунд, подсознательно и невольно, с нею началось? Она была чистейшей натурой. Но я-то был грязен. Я хотел её просто соблазнить. Курортный роман.

Может, мне просто не дано даже представить чувственное переживание первых секунд любви как связанного с патриотизмом чувства, как это описано у Алигер?

Неожиданное я теперь считаю маркером художественности. Которая – если круто – есть следы подсознательного идеала художника.

Но мог ли социализм оказаться подсознательным идеалом Алигер? Именно социализм? Ведь тепло описано даже негативное в природе… "теплому шуршанию дождей”, “жарким грозам”… (Социализм в борьбе ж давался.) Ведь несколькими куплетами раньше уже мелькало политическое: "Встают пейзажи первой пятилетки: / тайга, пустыня, трубы и леса”.

Я-то удивился столь искреннему тесному переплетению личного и общественного – слишком поздно родился и слишком много жил с разочарованием в коммунистах (пусть и не в самом коммунизме). Людям 30-х годов, может, такое переплетение и не было удивительно. – Но тогда тем паче ясно, что идеал социализма, причём такого, какой и строился, централизованный ("и на комсомольскую работу / послана в Туркмению была”), был у них не в подсознании, а в сознании.

И это соответствовало выходу масс на арену истории. Массам доступнее не ЧТО-ТО, словами невыразимое, а усиление знаемого. Массам доступнее не неприкладное искусство (первосортное на мой, экстремиста, вкус), а прикладное (второстротное). Как факт, роман “Как закалялась сталь” (1932) не был поначалу принят писателями (для которых не было новизны в так называемом метельном стиле 20-х годов), но был принят массами, и лишь под их давлением признали этот роман и писатели, и критики. Как и “Песня о Каховке” (1935) Светлова, не подсознательным идеалом автора (анархизмом) рождённая (см. http://art-otkrytie.narod.ru/svetlov2.htm), была любима поголовно всеми.

Жутко это писать… Прикладное искусство ведь действует подчас гораздо сильнее неприкладного. Но. Принцип дороже.

Лёгкость восприятия знаемого приятна массам. Таким был, наверно, и молодой Сталин. Вот, например, одно из его стихотворений.

Это эхо судьбы Сократа. Афиняне, вообще-то отходили от веры к философии, и Сократ был в этом деле первым. Но не ладилось у Афин в войне со Спартой. Они нервничали, стали считать поражения местью богов за безверие. И афиняне по доносу одного велели Сократу выпить яду. В духовных семинариях "изучают философию религиозную и светскую” (https://www.kakprosto.ru/kak-854649-chto-izuchayut-v-pravoslavnyh-duhovnyh-seminariyah). И Сталин вполне мог о Сократе знать.

Тот коммунизм, какой он через социализм строил в СССР, был как "великая правда”, которую не все признавали. А Алигер признавала искреннейшее. Вместе с тем лже (как потом оказалось) социализмом сталинским. И Сталину это нравилось. И он не дал её в обиду в 1946-м. Хоть её обида за судьбу еврейства (ведь и по СССР уже гулял антисемитизм), могла ей быть поставлена в вину.

И вот читаю я поэму, читаю. И что-то не пронимает она меня, не удивляет. Хоть это явно не стихоплётство, а передача всяческих нюансов в общем знаемых переживаний: как жене ладить с норовистым мужем, как упорствовать всею страной в страшнейшее время приближения немцев к Москве.

Не символизм ли это? С того облачной верой в лучшее сверхбудущее… Или какое тут сверх?... Да и писано-то после победы.

Но одушевление неодушевлённого переводит в какую-то метафизику описываемое. Что-то вроде миссии, которая предназначена народу. Как недавно Шахназаров сказал что-то вроде того, что в ХХ веке России была предназначена судьба спасти мир от нацизма. То есть всё-таки какое-то сверх. В таком разрезе получает своё значение и теснейшее переплетение личного и общественного. Эта судьба, получается, нецитируемое нечто. И тогда никакое это не произведение прикладного искусства.

Не потому ли тут и совсем неожиданное прорвалось – оксюморон ("огневеющего мрака”)?

А противовесом такому идеализму является – как сказать? – приземлённое. "Её поэзия близка к прозе… бедна метафорами” (Википедия).

Со строчной буквы строки начинаются: "низко поклонись сиянью неба”, - и “низко поклонись” – вполне себе зримое нечто, материалистичное, а… чему поклон-то!? – Ого. – Перед нами идеал Гармонии низкого и высокого. Того типа идеал, каким было вдохновлено и Высокое Возрождение.

Может, и Сталин сочинял под влиянием того же самого? Не геометрическая ли, так сказать, сумма у него: "великая правда” + “правда твоя не нужна” = Гармония? И слова мои про лёгкость восприятия, соответствующую массам, лишённым тонкости – не лепет ли беспомощного дилетанта? Или то был необходимый момент доказательства от противного, так сказать? – Надо всецело погрузиться в ошибку, чтоб, оттолкнувшись от дна её всплыть к истине…

Не от Гармонии ли произошёл и советский неоклассицизм?

"Ибо масштабность событий, попытки интеллектуального экспорта и осмысление периода, как прогрессивного, “взрывного”, революционного отождествляет его с типичным неоклассицизмом – периодом французской революции. Современными авторами подмечено, что нередко российская революция 1917 г. и постреволюционное время осмыслялись через параллели и категории французской революции” (http://www.iskandarov.com/node/97).

Как такое сохранилось у Алигер при всей несправедливости сталинских репрессий? – Инерция идеала.

Ну и инерция только что выигранной войны, на которой был проявлен массовый героизм, разновидность активной гражданской позиции, которая тоталитаризмом признавалась всё больше и больше лишь на словах в мирное время особенно.

Я читал поэму и писал эту статью. Параллельно. Обрадовался, что смог отдать должное поэтессе. И тут дочитал до места о евреях. И это было совсем не то, что я читал как отдельное; тут было включённое в поэму посещение лирической героиней матери, оказавшейся в эвакуации и разговор их.

И так далее. Воспевание обрусения.

А того, отдельного, стихотворения оказались в интернете разные варианты. И даты разные.

Так в поэме всё вполне интернационалистское и согретое "Русской революцией”. А в отдельных – обида, не на нацистов – на вообще антисемитов.

Так я, ищущий следы подсознательного идеала, в растерянности: разные люди написали отрывок и поэму?

Наверно, всё-таки нет. Леонардо да Винчи тоже рисовал уродов. Но не живописал. Только карандашные рисунки, где выпирает условность (в живописи она не выпирает, я раз испугался “Волны” Айвазовского: рама ушла из внимания, и… я шарахнулся). Условность, крича об уродстве, утверждает наличие нормы. Это уже почти не художественность (незнаемое), а знание и вызывание его через наоборот. А норма – это ж где-то Гармония.

В отдельном стихотворении о евреях тоже как бы переход к графике, к повышенной условности: обращение к великим, прославленным человечеством евреям, мёртвым и живым, не находящимся в момент обращения перед лирическим “я” поэмы (с вопросом, чем мы виноваты). "В чём мы виноваты, Генрих Гейне?”. “Я спрошу и Маркса, и Энштейна”. “Светлые полотна Левитана… / Чарли Чаплин с белого экрана – / Вы ответьте мне на мой вопрос!”. “Чем же мы пред миром виноваты, / Эренбург, Багрицкий и Светлов?”. И гонимы спрашиваемые не немецкими нацистами второй трети ХХ века. А уродами иными. Немецкие нацисты лишь добавлены в конце. Для смягчения вызова окружающим, получается.

Однако окружающие обиделись и стали, пишут, издавать “Твою победу” не только без упоминания антисемитизма, но и вообще без евреев. Хоть там, в поэме, не через уродов к Гармонии сведено.

Но. Это абстракция.

Скажете, метафизика Гармонии тоже абстракция, хоть бы потому, что нецитируема. – Возражу. Зато Гармония и не называлась словами: хором миллионов голосов. Она давалась образами: ночной Москвы (обсуждённой выше), дома друзей, гостиницы “Москва”, реки Камы, эпизодов жизни женщины в тылу…

Хор же голосов крови получился фальшивенький.

В общем, и отдельное стихотворение о евреях, и включённое в поэму – оба не имеют отношения к художественности-как-подсознательному-идеалу. Поэма неровная.

А как быть с тем, что автор и лирическое “я” поэмы – разные. Скажем, "В первые дни войны в боях под Ярцево на Смоленщине погиб муж Алигер — композитор Константин Макаров-Ракитин” (Википедия). В поэме же много-премного стихов о том, как лирическая героиня встречается с мужем, прибывшем в отпуск с фронта, как она мучается, ждёт от него писем.

Дано ли мне проникнуть в подсознание к такой?

А впечатление её искренности – в большей части текста совершенно исключительно. – Неужели естественностью фраз это достигнуто?

Ни одного поэтизма. Даже Пушкин себе их позволял (И вот из ближнего посада / Созревших барышень кумир, / Уездных матушек отрада, / Приехал ротный командир; / Вошел... Ах, новость, да какая! / Музыка будет полковая!)…

Подлежащее у Алигер предшествует сказуемому.

Сказуемое, выраженное глаголом со значением бытия, ставится вперёд.

При постановке обстоятельственных слов в начале предложения подлежащее стоит после сказуемого.

В вопросительных предложениях сказуемое предшествует подлежащему.

Постановка именной части сказуемого впереди подлежащего служит целям инверсии.

В разговорной речи связка часто ставится на первое место.

Средством смыслового выделения определения служит его обособление.

Надо же! Даже так. Лишь бы жил… – Вот это любовь! Или это только мёртвым можно так делиться? Или, всё же, и тут Гармония своего и чужого…

И даже слеза прошибла:

Вот где метафизика!.. Бр.

Мне, отжившему, давно ничто обычно-живое не интересно. А тут даже познавательная функция искусства заработала. А может, и испытательная. – Я б так не смог. Хоть и во имя памяти жены и её мечты-коммуны я пишу свои попытки открыть, что хотел “сказать” художник имярек (ведь такая деятельность-открытия и будет смыслом жизни при коммунизме; материальное обеспечат машины).

Дата подо всем текстом поэмы стоит такая: 1944-1945-1969.

Путает ли это вывод о Гармонии? Исходя из инерции идеала – нет.

А вот интенцию Серебренникова чтение поэмы подтверждает: ему, имеющему камень за пазухой для наследницы СССР, надо было ещё и антисемитизмом попрекнуть Россию в балете “Нуреев”.

Поправлюсь.

К Алигер я обратился, прочтя такие слова, повторяю: "звучит патриотическая песня на стихотворение Маргариты Алигер “Мы — евреи”, композитор — Илья Демуцкий...” (http://www.belcanto.ru/17121401.html). На "патриотическая” я не обратил внимания. А отдельно опубликованное стихотворение совсем не патриотично, как мы видели.

Но не исключено, что вовсе не оно было привлечено, а то, что не отдельное от поэмы. "Родина же воплощается в казенном женском хоре в плюшевых платьях, песнях о любви к родной стороне и прочих “гадостях, которые мешают нам жить”” (https://tvoi54.ru/posts/1588-rudolf-nureev-o-lichnosti-i-balete.html).

Для моего вывода о том, что “фэ” нынешней России хотел сказать Серебренников в первом случае нужно, чтоб исполнение песни было серьёзное, во втором – ёрническое.

Однако стоит ли смущаться неопределённостью?

Впервые опубликовано по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/5968.html