В “Нелюбви” (1917) Звягинцева я почувствовал своё вожделённое ЧТО-ТО, но не обрадовался. Какой-то нехороший осадок мешал радоваться. Мне крепко непонятны были два эпизода. Зачем режиссёр сделал, что зрителю остаётся не известным, труп их или не их сына увидели в морге главные действующие лица. (Имеется в виду, и даже произнесено главным группы волонтёров, что от шока бывает, что люди отторгают непереносимое и не опознают труп своего близкого.) Всё равно есть способ дойти до истины – сделать ДНК-анализ. Но для этого надо согласие родственников. А тут оба родителя отказываются. И не понятно, почему. И не понятно зрителю, труп чужого был или своего. И вторая непонятность – рыдания отца. Ну мать ладно. Женщина. На трупы и вообще тяжело, а тут, понимай, обезображенный утопленник. – Истерика. При знании, что она-то, мать, больше всех виновата, что сын сбежал из дома – активно не любила его. Но отец? Он чего зарыдал? Да, он осознаёт и свою вину – не любил он сына и тем, погубил. Но всё-таки. На него ж это должно было произвести неизгладимое впечатление. И второго сына, от второй жены, он бы должен был уже любить-то. Но нет. Режиссёр сделал отца швыряющим сына в манежик, а мальчика – заплакавшим. История повторяется. – Так зачем было режиссёру разрешать персонажу рыдания?

Ошибка?

Но Звягинцев – это ж такое имя… Как можно?.. Скорее себя (кто я такой?) надо подозревать в недомыслии…

Как вдруг меня осенило.

Но сначала я приведу аналогию.

Я знал мальчика-аутиста. У него не получалось общаться со сверстниками, и он гулял один. Проходя мимо одного дома, его всегда облаивала с балкона собака. Он по ней скучал, когда его на лето увозили к бабушке. "Я хочу домой". – "А кто там тебя ждёт?" – "У меня там есть собака".

Если распространить это на взрослого и крепко разочарованного, можно сказать: он полюбил отчуждение.

Вот так и Звягинцев. Подсознательно.

Нарушается одна моя догма: что идеал (а у большого художника произведение творится вдохновением, то есть подсознательным идеалом), - что идеал быстро не меняется. А в “Елене” (2011) и “Левиафане” (2014) у меня получилось, что Звягинцев – реалист. (Если понимать под реализмом социальное открытие, озарившее автора, когда до остальных это ещё не дошло.) Особенно в “Левиафане” мне виделись видевшиеся режиссёру зародыши спасения страны. – Так от 2104 до 2017 всего три года.

Или всё же вспомнить, что изменяемость-то идеала имеет место быть в природе…

Реализм уже очень охлаждённый, так сказать, стиль: так оно есть на свете, а мне какое дело. Полюбить отчуждение – совсем холодно. Но. Есть же и такой тип идеала – ницшеанство… Смерть любит: та лучше, чем скука… Вообще хорошо иномирие. Вневременность… Апричинность… - Так тут, в “Нелюбви”: Непознаваемость… - Перестают быть непонятными те две непонятности…

Мало того, становится понятным в начале фильма (да и в конце) долгий проход камеры по картине отчуждения – заснеженному бурелому на берегу реки с незамёрзшей, чёрной водой, мёртвой какой-то, без ряби.

Вот на это, ещё не заснеженное, дерево, слева, взошёл в начале фильма Алёша, раскрутил палочку за привязанную к ней ленточку и забросил на дерево, что справа. – Только и остался след на земле, что он жил на ней, - эта ленточка, так до сих пор и висящая на дереве. А Алёша, наверно, утопился. Для того и курточку снял. Только её и нашли. На заброшенной турбазе. Куда удирали от этого мира мальчишки. Как в “Левиафане” в развалину церкви. Но там, в “Левиафане”, эта развалина, честная, противостояла новой, нечестной. И в том был зародыш спасения России. А здесь, в “Нелюбви”, такого противостояния нет. Наоборот. Перед этим буреломом в конце – символическая сцена (Россия бежит на месте, а на Донбассе – телевизор показывает – гибнут русские): мать Алёши на балконе шикарной квартиры нового мужа бежит в спецтренажёре, и на ней одета фирменная курточка с надписью “RUSSIA". Лицо у актрисы – каменно-злое. Как всегда.

Скажете, а как же рождение гражданского общества в стране? В фильме ж огромный кусок времени показано колоссально организованное волонтёрское движение! Если правильно, что коммунизм – это свободный труд свободно собравшихся людей, то вот он, его ростки в капитализме.

Однако, посмотрите, как показаны эти люди. Как нелюди. Какие-то строго подчинённые задаче детали машины. Не только потому, что в униформе. А и потому, что предельно у них всё рационально.

Додумываем. Да. Они работают за интерес. Бесплатно. Им интересно решать трудные поисковые задачи. Быть при этом в любом качестве. Чувствовать себя винтиком в замечательной организации. Проявлять личный профессионализм. Как бы мало его ни требовалось по большей части. И всё делать – очень быстро (заказов много). Не до сантиментов.

Нет благого будущего, “сказал” Звягинцев. В принципе нет. Всё – бессмысленно. И потому очень скучно. – Обычная манера нищшеанца доводить своего зрителя до предвзрыва, которого не будет, остаётся восприемнику самому додумать-дочувствовать до взрыва-экстремы, до иномирия в виде какой-нибудь Непознаваемости или иной метафизики, которую можно только помыслить, но не более. – Очень хорош для этого саспенс, "состояние тревожного ожидания, беспокойства. В английском языке этот термин широко употребляется при описании бытовых и жизненных ситуаций. В русском языке этот термин употребляется только применительно к кинематографу…” (Википедия). И Звягинцев роскошествует в этом саспенсе. Эти долгие планы, эти преувеличенные звуки, на которых обычно не обращаешь внимания: шум автомобильного мотора при разговоре в легковой, какой-то космический, что ли, шум тишины в поле, в безмолвном лесу. Или оконное стекло, которое само по себе никогда не замечаешь, а тут…

Остаётся одно сомнение. Метафизика ницшеанцев мне, экстремисту, верящему в благое сверхбудущее, почему-то очень нравится (наверно, за экстремизм сам по себе). Я её по большей части чутко улавливаю в произведении, и оно мне поначалу (до озарения, что это – ницшеанство) обычно смутно нравится. А с “Нелюбовью” была только смута-от-непонятности. Не натянул ли я потом своё любимое ницшеанство на вещь Звягинцева? Чтоб не посчитать, что ничего такого подсознательного его не будоражило, и просто ему-де хотелось сказать “фэ” действительности – он и сказал. Образно. А образы – ничего неожиданного собой не представляют. И чтоб не счесть мне, что Звягинцев спёкся. – Мне теперешнему, - со своей идеей-фикс насчёт ЧЕГО-ТО (что сверхценно в произведении), - только и надо, что спасти от такого самосуда знаменитого режиссёра. Я готов закрыть глаза, что не почуял было необычности-ницшеанства, предвзрыва, в этом саспенсе.

Не знаю, как мне с собою разобраться. Судите вы, читатель.

Впервые опубликовано по адресу

http://ruszhizn.ruspole.info/node/9099