Недавно меня занесло, и я соврал к слову. Мол, до сих пор помню радость от – не знаю теперь, как сказать – общения с одною… И девушкой что-то не поворачивается рука написать. Она меня старше была намного, просто я был очень молодой.

Оно так у меня само собой написалось и так было к месту, что я не стал исправлять. А теперь читаю у Вейдле:

"…правдиво рассказать можно лишь о том, что не просто “было”” (Умирание искусства. https://predanie.ru/veydle-vladimir-vasilevich/book/73253-umiranie-iskusstva/).

Огорчение с нею у меня запомнилось гораздо больше, чем заявленная радость. Меня от водки развезло (я не умею пить). Меня стошнило. Помнится, прямо за столом. И она меня держала за лоб, пока рвал в таз, оказавшийся поблизости. И потом убирала и меня утирала. Если не ошибаюсь, это от неё у меня носовой платок сохранился до сих пор. А намечалось – так я ожидал – что она мне отдастся. И какое же отдастся, когда я такой хиляк…

А всё-таки от её боксёра-ухажёра удирание с нею с танцев было, наверно, захватывающим дух. И тем большим – что я не отступился, когда она меня предупредила, что у неё тут где-то ухажёр – боксёр… И я её всё приглашал и приглашал… И в подсознании (моём любимом) эта безоглядность, наверно, застряла и потому прорвалась вдруг в виде вымысла о радости, какую я помню, мол, до сих пор.

Вейдле пишет, что поэту надо отказаться от себя. Выходит, что я и отказался. От сознающего, помнящего себя. Ради забытого себя, в подсознании лишь остававшегося. (Опять моё любимое подсознание!)

Да, да. Верно. Большая радость раскованности. Я был не я на тех танцах. Обычно я трус и расчётлив. А тут… Безумству храбрых поём мы славу!..

Та женщина была первая в жизни, кого я провожал с танцев. (Я еле умел танцевать и на танцы дома не ходил. Тут же дело было не дома, а на практике. И вне дома у меня с женщинами ничего не бывало.) А первую (за год до того, тоже на практике) я с танцев не провожал. Она жила в том же общежитии, что и я. И танцевали мы на асфальте перед входом в это общежитие под радиолу на подоконнике. И отбивать её ни от кого мне не надо было. На неё никто не посягал, хоть она, помнится, была красивая. Всё шло само собой. И – никакой особой радости. Потому что никакого превращения в не себя, в бездумного храбреца, не было.

Я всё это пишу в порядке вникания в понятие “вымысел как искусство”. Статью, в которой я приврал, можно считать промежутком между наукой об искусстве и искусством. А раз промежуток, то и туда мыслимо проникновение штрихов искусства – искусства вымысла, так называемого Вейдле.

Меня пишущего обо мне когдатошнем несло. Я пишущий был не вполне волен. Распоряжалось мною пишущим подсознание, мне пишущему не данное в сознании.

А вот (я пишу и читаю одновременно) и Вейдле говорит об этом прямо:

И вот этот Вейдле пишет, что живых людей нет уже давно в литературе. От, в частности, подражания науке – типами.

Например, Зощенко презирает мещан, против которых – на словах – и советская власть. За их низменность презирает власть. А на самом деле она – за них. Перерождается тихо. Что Зощенко тоже бесит.

Как выразить общее “фэ”? – Плохим владением русским языком низменным героем, думающим, что он прогрессивный.

"— Вот,— сказал,— желаю поагитировать. Как я есть приехадши из города, так нельзя ли собрание собрать?” (“Агитатор”. 1923.)

Типы "…показывают нам автоматических действующих лиц, не оказывающих никакого сопротивления авторскому щелчку, посылающему их направо или налево” (Там же).

А в чём дело?

Полмиллиона меньше, чем за год! Кампания. И если ты, Зощенко, зол почему-то на власть, то… нате вам "автоматических действующих лиц”. – Провалил (рассказами про аварии) доморощенный агитатор-авиатор, "Сторож авиационной школы Григорий Косоносов”, поручение поагитировать в отпуске в своей деревне, чтоб мужики скинулись на аэроплан.

Вот только не ясно, над в моде состоящей типизацией тоже посмеялся автор или нет. Страна-то была в самом деле культурно отсталая.

Так тип был составлен с помощью исключительно сознания. Подсознательным идеалом и не пахнет. Значит рассказ Зощенко что? – Правильно. Не художественен. Хоть в нём и есть скрытый смысл.

То есть компенсаторная функция искусства вместо испытательной, только ему и присущей.

Можно рассудить, читая Вейдле, что из-за научно-технической отсталости и непросвещённости народа в XIX веке, в России – по сравнению с Западом (Золя испортила физиология, Драйзера, Томаса Манна, Музиля, дю Гара и Жюля Ромэна – социология, Пруста и Джойса, Андрэ Жида и Мориака – психология, О'Ниля – психоанализ и т.д. и т.п.) – в России задержалось то, что Вейдле называет искусством вымысла. А в ХХ веке Россия стала быстро по умиранию искусства Запад догонять.

Но, возможно, влияло и то, что в XIX веке начался выход масс на арену истории. В России тоже – с запозданием. А массы не так тонки в восприятии искусства. И их надо ж как-то занимать…

Тогда адептам коммунизма (а тот неминуем, вон, в Швейцарии уже был референдум о гарантированном доходе, чтоб люди выбирали работу по душе; так швейцарцы пока, достойные представители эпохи Потребления, сказали: “нет”; но если все поймут, что человечество погибнет от перепроизводства и перепотребления, а роботы и искусственный интеллект оттеснит массы от трудовой занятости вообще, то…), - тогда адептам коммунизма придётся крепко поработать над эстетическим воспитанием масс, ибо чем останется тогда жить? – Только искусством (творцом или сотворцом).

Может, надо уже начинать перевоспитание?

Впервые опубликовано по адресу

http://ruszhizn.ruspole.info/node/9546