"Чёрные волосы Макарушки отливали в синеву, белая, на зависть девицам, кожа всегда была бледной. Никто не видел, чтобы Макарушка улыбался и уж тем более смеялся. Но это никого не смущало, потому что Христос, по Писанию, тоже не улыбался, а значит, смех – занятие лукавое, дозволяемое по слабости. Хотя, конечно, человека сложно корить смехом, в особенности, если этот человек – дитя. И всё же Макарушка – что бы ни делал – стоял ли в церкви, сидел ли возле маменьки у окна с геранью, играл ли на улице в бабки – ни разу ничему не улыбнулся. Между тем, несмотря на слабые глаза, в игре в бабки Макарушке равных не было. Подобно хромым кузнецам или слепым певцам, неподражаемым в единственно доступном делании, Макарушка слыл непревзойдённым игроком. Мальчиком обыгрывал он и сверстников, и старших себя, получая в качестве вознаграждения бабки со всей округи. После чего бабки у него выкупались, игра начиналась сызнова, а у Макарушки собирался капитал. Так шло до той поры, пока Макарушка не заскучал.

Человек на то и родится, чтобы скучать. А уж разгоняет скуку всяк по-своему. Оттого-то один в петле, другой – в кабаке, а третий – во храме Божием. Жизнь по-древлепрепрославленному протекала своим особенным чередом, и Рогожская слобода не во всём походила на остальную Москву. Всех развлечений для Макарушки было в бабки играть да в баню ходить. А то ещё – сиди подле маменьки перед уставленным цветами окном и смотри на улицу. Вот так посидит Макарушка и вздохнёт:

– Скучно, маменька…”.

"…Но обвинение располагает неопровержимыми доказательствами вины всех, находящихся ныне на скамье подсудимых. Факты, господа присяжные заседатели, факты – вещь необоримая. Если нечего возразить против имеющихся фактов, то и разговора не получится. А если есть возражения, то представьте их, и мы с превеликим удовольствием, руководимые любовью к справедливости и законности, рассмотрим всё, что вы представите нам в опровержение. Но пока – увы! – ничего, кроме огульных обвинений в реакционности и мракобесии представлено не было. Но что такое “мракобесие”? Кто это бесится во мраке? И что это за мрак такой, понуждающий пребывающих в нём к беснованию? Вот, о чём хотелось бы поговорить сперва. Итак, несколько слов о мраке и бесновании. Немало, господа присяжные заседатели, уже говорилось и писалось о том, что существует в среде евреев секта, действительно употребляющая кровь в ритуальных целях. Притом, что кровь эта должна быть непременно христианской. И в знаменитой записке Даля, и в книге Лютостанского, и в сочинении монаха Неофита недвусмысленно говорится о том, что секта существует и проводит свой ритуал. Следует помнить, что господин Даль провёл всестороннее исследование вопроса, даже, можно сказать, расследование. А ещё точнее – изучение. Что до Лютостанского и монаха Неофита, то эти двое, сами будучи в недавнем прошлом иудеями, знали, о чём говорили, не понаслышке. Да и тот факт, что в Отечестве нашем, простирающемся от Балтийского моря до Охотского, тела убиенных и замученных детей находят именно там, где дозволяется селиться евреям, говорит не в пользу скептиков и либералов. Но мы совсем даже и не думаем посягать на весь еврейский народ. Мы лишь призываем признать, что хасиды, как самые невежественные из сектантов, отвергнувшиеся Ветхого Завета и держащиеся лишь Талмуда и разных раввинских сочинений, исказив то самое вероучение, что стало основой и началом христианства, выдумали, по дремучести своей, изуверский обряд. Тем самым они порочат всех вообще евреев, внушая к ним повсеместно ужас и отвращение. И ладно бы речь шла только о России. Тогда наши западники всегда смогли бы попенять нам невежеством. Но спросите вы любой народ в Европе, в той самой просвещённой Европе, перед которой преклоняются отечественные либералы, и он расскажет вам, этот народ, что за евреями всюду тянется слава мучителей христианских младенцев. И всюду преступления похожи как две капли воды: дети замучены, обескровлены, тела их покрыты ссадинами или ранами. Но, как правило, чистые, словно обмытые, без пятен крови и на одежде. Стало быть, их сперва раздевают, мучают, после чего обмывают и снова, уже мёртвых, одевают. Как иначе, если не ритуалом, можно объяснить все эти странности? Да и притом странности, совершающиеся вблизи еврейских местечек и слободок. И так в разных странах на протяжении веков. Что же мы должны думать об этом? Пусть евреи или их либеральные защитники объяснят нам. Мы с готовностью выслушаем и, в случае убедительных доводов, немедленно прекратим свои наветы и преследования. А, пожалуй, что даже и извинимся. Но ничего вразумительного мы до сих пор так и не услышали. Вот и в нашем деле появление евреев объясняет смерть Наташи Харченко. В то время как нам пытаются внушить, будто ребёнок взял да и умер сам по себе на улице. Будто здоровый ребёнок может так просто перестать жить! Свидетели дружно показывают, что видели проезжающих в двух бричках евреев по Нагорной улице со стороны улицы Татарской. Свидетели Вера Шкраба и Оксана Кандыба утверждают также, что видели, как евреи разговаривали с Наташей. Брички остановились, один из евреев сошёл и, приблизившись к Наташе, о чём-то с ней говорил. Даже сами обвиняемые не отрицают факта разговора с девочкой, основанного якобы на уточнении некоего адреса. Как будто на всей улице не к кому было обратиться, кроме как к девятилетнему ребёнку! На это обвиняемые отвечают, что и в самом деле на тот момент они более никого на Нагорной улице не приметили. Конечно, можно допустить, что именно так всё и было, тем более что свидетели Шкраба и Кандыба видели разговор Наташи с евреями каждая из своего окна. Но тогда получается, что евреи были последними, кто видел Наташу Харченко живой. И не просто видел, но и говорил с ней. А это уже серьёзный повод задуматься и взглянуть на евреев с подозрением. Но только этим дело не ограничивается. Следующие свидетели, видевшие евреев мчавшимися на бричках по Кирилловской улице уже после пересечения с улицей Оболонской, да притом видевшими уже не из окон, а в непосредственной близости, утверждают, что слышали странные звуки, похожие на детский плач или стон, доносившиеся из второй брички. То есть именно из той брички, откуда на Нагорной улице сошёл один из евреев для разговора с Наташей. Итак, после разговора с тем самым евреем – Ицхаком Белкиным – Наташу никто не видел живой. Нашли её спустя два дня на спуске между Нагорной и Кирилловской улицами. Примечательно, что тело её лежало не на дороге, а в лесу. На теле её – в частности, на шее и обоих запястьях – обнаружены раны, происхождение которых так и осталось до конца не выясненным. Но, учитывая встречу с евреями и то тёмное пятно, которое лежит на евреях в отношении христианских младенцев и отроков, а также и близость еврейской Пасхи, многое становится понятным и отчётливым. Евреи похитили Наташу, совершили над ней свой обряд, после чего привезли её тело в уже знакомый для себя лес – ведь именно здесь они спускались с Нагорной улицы на Кирилловскую – и оставили. Стоит, правда, отметить, что поскольку тело пролежало в лесу два дня, то нельзя с уверенностью утверждать, была ли девочка раздета, обмыта и снова одета. Во всяком случае, одежда на трупе была запачкана как землёй, так и кровью. Между тем известно, что девочка разговаривала с евреями на Нагорной улице, после чего евреи свернули на Кирилловскую улицу. А следом туда отправилась и Наташа. Больше Наташу никто не видел живой. Следовательно, её смерть могла наступить и на спуске между Нагорной и Кирилловской улицами. Да притом вскоре после того, как туда свернули евреи. Следует особо отметить, что этот спуск – место довольно глухое, окружённое лесом. Очень подходящее место для совершения преступлений. Конечно, на следствии евреи всё отрицали и запирались. Но в то же самое время один из них – Элиэзер Гольд – на вопрос: подтверждает ли он похищение Наташи Харченко и совершение над ней религиозного ритуала по отъятию крови, – отвечает (цитирую): “Как Арончик и Пиня скажут, так и есть”. И в другой раз: “Если Арончик и Пиня показали, значит, так и было”. Такие показания с полным правом можно считать признательными. И лишь страх перед своими подельниками удержал Гольда от совершенного признания вины. Но как бы ни упирались подсудимые, факты говорят о совершении ими преступления. В этом деле мало свидетелей, господа присяжные заседатели. Можно сказать, что картина преступления не цветистая. Скорее, это не картина, а набросок или рисунок карандашом. Вот пустая, залитая весенним солнцем улица на окраине Киева. По улице идёт девочка. Вот мимо проезжают две брички и останавливаются впереди. В бричках едут евреи в количестве тринадцати человек. Обратите внимание, что тринадцать – это сакральное число для иудеев. Так вот, из второй брички выходит один еврей и обращается к девочке. После чего евреи уезжают, а девочка идёт следом за бричками, и уж никто больше не видит её живой. Через два дня мёртвая, израненная девочка найдена неподалёку от места встречи с евреями и чуть в стороне от того спуска, по которому сначала евреи, а потом и сама Наташа свернули с Нагорной улицы на Кирилловскую. Но, господа присяжные заседатели, если бы не мракобесие, если бы не беснование тёмного и невежественного народа во мраке предрассудков, никто бы и не подумал обвинять этих людей. Но поскольку их соплеменники и единоверцы уже давно известны своими заблуждениями и приверженностью к жестоким ритуалам, нельзя не рассматривать их участия в совершённом злодеянии. Нельзя так просто взять и отмахнуться от вины этих людей в иначе необъяснимом происшествии. Тем более никого, кроме них, поблизости не было, и никаких человеческих следов рядом с телом Наташи Харченко обнаружено не было…”.

"руководимые любовью к справедливости и законности”, “уже говорилось и писалось”, “Но мы совсем даже и не думаем”, “Тем самым”, “Следовательно”…

"Незадолго до Пасхи – о, нет! – не христианской Пасхи, дня попрания смерти смертью – Пасхи еврейской, когда радуются иудеи, что Всевышний миновал еврейские дома, уничтожая первенцев Египта; так вот, незадолго до иудейской Пасхи некто Арончик Шнеерсон, москвич, выехал на поезде из Москвы в Киев”.

"Однажды в самый праздник Судного дня, когда еврею непременно нужно быть в синагоге, а синагогу в Москве закрыли, так что евреи метались в поисках молельни, Арончик, а следом за ним и Циля отправились на Бронную, где на праздник открыл свою молельню Поляков”.