С. Воложин
Амбидекстер. Ытываль
Художественный смысл
Ытываль посмеялась над идеалом, скажем так, демонизма, выражаемого сюрреалистами. Не демонист и Амбидекстер – такого тумана напустил. |
Неавтоматизм
…я мог бы одной фразой сказать, что представляет собой тип революционера [и наоборот, обывателя]. Того, кто смотрит на общество негодующими [и наоборот, добрыми] глазами человека, желающего немедленно преобразовать общество [и наоборот, со всем согласного]. И я выражу это состояние следующей фразой: он говорит – не могу быть один [и наоборот: я со всеми, но так - моя хата с краю] <…> Или – мне обязательно нужен смысл, чтобы я был хорошим. Чтобы "быть хорошим" оправдывалось, окупалось. А по философским законам это невозможно. Если мы хотим, чтобы что-то окупалось, то мы вообще находимся вне области морали и вне области человеческой духовности.
Мамардашвили
Давайте сравним начала двух рассказов.
Одного:
"Я бреду вдоль извилистой лесной речушки, иногда продираясь сквозь бурелом, иногда выходя на открытый луг, испещренный свежими кротовинами".
И другого:
"В тот день я проснулся, кажется, даже раньше обычного".
Пока ничто не настораживает. Все очень обычно. Разве что в первом начинаешь как бы видеть описываемое. Слово "кротовины" никогда в жизни не встречавшееся… И ты словно впервые, как и повествователь, пробираешься хоть и по совсем незнакомому месту, но совершенно обычному.
"Раньше обычного" второго рассказа, хоть и претендует на все же необычное. Но тут совершенно неопределенное предложение. Не видим мы пока ничего. В том числе необычного.
Дальше.
"Солнце уже перевалило зенит, краски осеннего леса становятся насыщенней. Я никуда не спешу, это моя осень, только моя".
Задумчивый товарищ. Сосредоточенный. В себе что-то несет. Другие ему помешают. Один он.
А в другом рассказе?
"Продрал глаза, смотрю – а на столе стоит гроб".
Вот те на! И ведь никакого ни троеточия, ни восклицательного знака.
"В горошек. Фон черный, горошек красный – все честь по чести".
Если вдуматься, то этот повествователь тоже – один. Перед нами начинают разворачиваться пейзажи их душ.
"Я и лес, пахнущий прелыми листьями и грибами, в нескольких километрах – ждущий меня дом. Дом, в котором есть печка, которую можно затопить. И керосиновая лампа с треснутым закопченным стеклом".
Этот повтор "которых" впечатляет не меньше кротовин. Повествователь словно с трудом продирается не только сквозь бурелом, но и сквозь тревогу своей души.
Но что я буду темнить? Первый рассказ – "Моя последняя осень" [ http://newlit.ru/~ambidexter/001973.htm ] Амбидекстера, второй – "Время ушло" [ http://newlit.ru/~chukotkasun/002138.htm ] Эвы Ытываль. Надо вам их читать. Не цитировать же мне все подряд?
Я хочу лишь, чтоб вы обратили внимание: оба о чем-то странным образом волнующем. Что второй рассказ открыто сюрреалистичен, а первый – нет, ничего не значит. – Перед нами из ряда вон выходящие пейзажи души.
"Когда спускается осенняя ночь, становится совсем темно, только яркие, не по-летнему сочные звезды служат единственным признаком существования мира. Кажется, что пространства не существует".
У этого в душе нет пространства.
"В гробу лежали часы, много-много часов, все, какие только есть в доме: ручные, стенные, будильники, с мясом вырванные часы из разных бытовых приборов, а сбоку, свернутая в рулон изображением кверху валялась картинка-репродукция Дали (ну, знаете, где все течет, хм, все меняется…), висевшая у меня в уборной".
А у этого в душе нет времени. Умерло, как следует из заглавия.
И мне кажется, что авторы (по крайней мере, "я"-повествователи) движимы протестом против обычного, мещанского мира, в котором все нормально. Со временем, пространством, причинностью, материальностью вещей… да и чувств, вызываемых этими вещами, с рабством подверженности тебя законам всего этого: причинности, времени… "Фиктивная конструкция есть единственное, что в своем пространстве может родить истину и смысл" (Мамардашвили).
А в чем истина и смысл?
В Я. Я превыше всего.
Казалось бы, такие безобидные рассказы, а куда метят…
Не ошибаюсь ли я?
У Эвы Дали упомянут. Не зря. Давайте посмотрим на высказывания этого человека (ибо толковать его картины безумно трудно, а в афоризмах, мне кажется, он тоже неплохо себя выражал).
Герой, если он настоящий герой, всегда сам по себе.
В шесть лет я хотел быть Колумбом, в семь - Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли.
Врагов я забрасываю цветами - в гробу.
Дуракам угодно, чтобы я следовал тем советам, которые даю другим. Но это невозможно, ведь я же совсем другой.
Если все время думать: "Я - гений", в конце концов станешь гением.
Пока все разглядывают мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.
Однако повествователь в рассказе Эвы что-то ироничен к казусу со временем. Этот несерьезный горошек на гробе. Это именование случившегося "незадача со временем". Эта незадача ("но увы"), что не жарились яйца. Это неудобство отказываться от привычного словоупотребления, привычного режима (кроме необходимости ходить – тоже комично – на работу). Эта непоследовательность - в приходе чувства голода. Эта предпринимательская суетня дельцов вовремя узнавших о смерти времени и успевших развернуть предложение своих фальшивых услуг. Эта сомнительного достоинства замена кладбища ямой, по-видимому, мусорной (о нем сказано дважды, причем один раз в самом конце).
Эва Ытываль посмеялась над идеалом, скажем так, демонизма, выражаемого сюрреалистами. (Умеющими себя хорошо продать презираемым мещанам, как показала практика того же Сальвадора Дали.) Она, пожалуй, и против мещанства тоже, коль с такой иронией звучит, - правда, из зоны мышления повествователя, но все же, - такое: "Тем-то и хороши разные стихийные бедствия, что чтение даже простых утренних газет становится делом весьма интересным". Моя хата, дескать, с краю, и я ничего не знаю и только из газет узнаю о стихийных бедствиях. Вполне ведь можно и голос автора услышать тут. Бывает же, что автор оказывается в зоне мышления и речи своих героев…
И совсем никакой иронии "я"-повествователя к странным образом волнующему пейзажу у Амбидекстера.
Кстати, почему в русскоязычном журнале надо свою фамилию представлять латиницей: Ambidexter?
Рассказ написан в Иерусалиме. Место действия – какая-то тайга, может, канадская, раз пьет "я"-повествователь американский спирт, и есть тут "американцы, эти поборники цивилизации, ездящие в соседний магазин на машине"? – Но "я" не относит – пока он здесь – себя к цивилизованному человечеству, раз пьет спирт. Похоже, что тут Россия. Вон, "Нарвские ворота" называются "два огромных камня, между которыми вьется тропинка".
Впечатление, что кто-то как бы потерял себя, в частности, уехав в Израиль (рассказ есть собственно воспоминание). Во всяком случае что-то мучает "я"-повествователя: "Мог ли я тогда подумать, что буду сидеть в тысячах километров от этого леса и вспоминать, как я забыл ель…"
Или в лесную деревню "я"-повествователь сбежал от какой-то беды? И лечится одиночеством? И даже спирт пьет в одиночку, отшивая нежданного гостя. "Моя последняя осень"… Что означает это название? Может, последняя перед отъездом из страны? Из любимой страны… И что там у него с любимой женщиной, которая появится лишь в будущем относительно пребывания в лесной деревне? А, с другой стороны, ему ведомо: "Огонь и женщина, они так похожи..." Потому что… "Пламя завораживает своей неуловимостью. Откуда появляется и куда исчезает? Бестелесное и горячее. Невесомое, но такое сильное. Волшебное и коварное. Может согреть, но может и сжечь дотла". – Не из-за несчастной ли любви "я"-повествователю любо одиночество? – "Каждый борется за себя по-своему. Кто-то впадает в спячку до весны, кто-то – я, например, – впускает осень в свое сердце и старается обрести гармонию с окружающим миром, растворяясь в нем, а кто-то просто улетает на юг. Так же легко, как эти большие серые птицы".
Сам автор-то улетел на юг…
Ни-че-го не ясно.
Наверно, намеренно так сделано. – Какой-то этап кончился. Какая-то перемена грядет. Не важно, в конце концов, что именно. Важно, что это совершенно особый момент. Без времени, без причин, следствий… Пауза. Почти метафизическая. Мистическая (это слово даже есть в рассказе).
То же, собственно и в другом рассказе – "Waiting Area" [ http://newlit.ru/~ambidexter/002135.htm ]. В переводе – зал ожидания. Место последнего пребывания перед отъездом… или выходом из больницы – зона ожидания.
"Если кто-нибудь надеется найти захватывающий сюжет или просто хоть какой-нибудь смысл, то напрасно старается – не по адресу", - написано во фрагменте "Вместо вступления".
Не верьте. Обманывает "я"-повествователь. Тут тоже мистическое место… отсутствия… смысла. Пейзаж души. Хоть природы тут и близко нет.
"Написано в отделении реабилитации и гериатрии", между жизнью и смертью. Нет, между одной жизнью и совсем другой, неизвестно, пока в отделении еще, какой. Несвязанные фрагментики, "отдельности". Каждый фрагментик начинается и завершается курсивом написанными не своими (не "я"-повествователя) предложениями: эпиграфами (иногда не помеченными, откуда они взяты), по правилам – текстами чужими, и – как я подозреваю – непосредственными вторжениями лично авторских концовок. То бишь не поймешь, есть дистанция между автором и "я"-повествователем или нет. Не ясно и время - действия и воспоминания. Может, воспоминание - между любовным крахом, кончившимся попаданием в отделение реабилитации, и перед выходом из отделения, когда "надо строить свою жизнь, как будто в ней, кроме меня самого, никого нет". Может, действие – тогда. Такая уж вязь слов, что ничего не понятно.
А вот первые слова следующего фрагментика под названием "Вместо эпиграфа" (со своим эпиграфом и концовкой – курсивом):
"Вначале только звук один, или может, слово, шевельнется-откликнется, вызовет движение, которое пойдет, как по карточной стопке, когда одна карта другую переворачивает, а в конце последняя рубашкой вниз ложится".
Что это? О чем? – Не понятно. Как писал поэт: "То странный мир какой-то был…"
Или – название следующего фрагметика – "Место (без)действия".
Читаешь, и как бы дыхание останавливается. Что? Где? Когда?..
Может, это зона ожидания в аэропорту при прибытии в Израиль? Потому и Waiting Area?
Есть и прямые слова: "времени там совсем нет".
И т.д.
Во всяком случае, и один и другой рассказ Амбидекстера антимещанский. Даже если мещане в верующих иудеев рядятся (уж куда как высоки и избранны).
Иудаизм же открыл человечеству, что история имеет смысл – спасение. Да вот путь-то к нему уж больно банальный: жить, плодиться-размножаться, чтоб кто-то дожил до спасения.
Идеалов много на свете. Как точек в круге. Идеалы даже могут эволюционировать один в другой, до противоположного. Как движение по кругу. И каждый идеал "числит" себя высоким.
Но есть один, обывательский, про который все остальные идеалодержатели уж точно знают, что он ниже их собственного. Даже демонисты, ниже которых, казалось бы, никого нет (если выше – объективно наоборот – выше спасения в Боге ничего нет).
Поэтому так соблазнительно всем немещанам чувствовать свою все же общность с самыми ярыми оппозиционерами мещанам, демонистами, в ярости своей – у иных пассивной - построившими для себя такой необычный мир.
То было - тьма без темноты;
То было бездна пустоты
Без протяженья и границ…
Демонист ли Амбидекстер? – Не знаю. Он такого тумана напустил, что и не разберешь. Кажется, нет, как и Ытываль. Ну в самом деле: не "в лоб" же художнику выражать свой идеал? Но уж что точно - он не обыватель.
16 апреля 2006 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу, потом измененному на
http://www.newlit.ru/~volozhyn/002146.htm
На главную страницу сайта | Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |