Когда она началась, мне было три с половиной года. Мог бы и больше помнить, чем помню, но уж как вышло.

Самое интересное, что помню, вряд ли было на самом деле, потому что мама почему-то не подтвердила.

Самое-самое.

Мы удирали от фронта на подводе: папа, мама, дедушка и бабушка по маме и я. По-моему, лошадь была одна. Как-то случилось, что мы и семья Ерухимовичей (тоже на подводе, знакомые из нашего города, Ромны) отбились от остальных эвакуировавшихся. Не знаю, опередили мы всех или, наоборот, отстали. Кроме нас поблизости не было, как мне теперь представляется, никого на несколько километров. Ехали по степи. Потому помню, что не росло никаких деревьев. Возможно, это было перед Белгородом, потому что там мы пересели на поезд, как я знаю от мамы. Там здорово пересечённая местность. В доказательство (я люблю не быть голословным) могу продемонстрировать карту.

И вот раз мы покатили по грунтовой дороге под длиннейший и довольно крутой уклон. Градусов 30, как я теперь думаю. А впереди был такой же затяжной подъём. Он казался более крутым, наверно, потому, что холм впереди тебя всегда кажется как бы стоящим вертикально. Дорога была прямая, как стрела. Светлее окружавшей земли. И, как я понимаю, лошадь понесла. И с нашей телеги слетело колесо. Ерухимович и мой папа принялись чинить. Для того чтоб телегу приподнять, пришлось всем слезть с неё. Это я додумываю, исходя из того, что случилось потом. Со своей телеги слезла и дочка Ерухимовичей, Мина. То ли моего возраста, то ли чуть старше. И нам было скучно.

Авария случилась на самом низу спуска. И слева и справа от дороги были очень-очень крутые склоны.

От скуки мы с Миной полезли на правый откос. Нас никто не остановил, потому, наверно, что починка предстояла долгая, и старшие понимали, что детям не помешает размять ноги после долгого сидения. Из детей нас было только двое.

Это был, наверно, сентябрь 1941 года – трава была длинная, но выгоревшая. Мы, карабкаясь вверх, за неё цеплялись. Что нас ждало наверху?

Ромны и Белгород соединяет линия, почти совпадающая с линией запад-восток. И есть достаточно мелких дорог по направлению север-юг.

Так что, вылезши наверх, мы с Миной вполне могли оказаться перед наступающими глубоко прорвавшимися с запада фашистами.

До сих пор всё написанное подтверждается картами и мамой. Дальше подтверждения мамы нет.

Когда мы с Миной выбрались на самый верх, мы успели только на миг увидеть бескрайнюю плоскую степь перед собой, как сразу откуда-то со степи по нас – так показалось – застрочил пулемёт.

И мы кубарем покатились обратно вниз на дорогу.

Был испуг, но помнится он слабо. Да нет, не помнится вообще.

Мы не могли не рассказать, что по нас стреляли. Но… Кто знает, может, и струсили и не рассказали. Чтоб не заругали. Не помню. Не помню и особой озабоченности взрослых в связи со стрельбой и с нашим спасением. Может, не было тогда новостью слышать эпизодически близкую стрельбу. А может, её глубоко внизу было и плохо слышно. Так или сяк, взрослым ничем событие не запомнилось. И мама говорила потом,- когда уже папы и бабушки не было в живых, и Ерухимовичей поблизости тоже давно не было, - что обстрел нас с Миной я выдумал. Дедушка молчал.

Второй из ряда вон выходящий (и не подтверждаемый мамой) случай был в городе Кермине Бухарской области (ныне город Навои). Он на дороге с юга на Ташкент, которая на карте непонятно называется “соседние жел. дороги”.

В общем, по грунтовой дороге, видимо, до (см. на карте) города Зиадин, с которого начиналась железная дорога до Ташкента и далее на север, по Кермине мимо глинобитного дома, где жила наша семья и другие семьи, где-то в 1942-м году, с юга, из Ирана, двигалась своим ходом колона американских студебекеров.

А я торчал (спасаясь от жары) в арыке, тёкшем вдоль той дороги.

Увидев приближающееся такое диво, студебекеры, я вылез из арыка на сторону дороги. А она была узкая. И я чувствовал, что машины слишком широки, чтоб поместиться там и мне, и машинам. Но лезть обратно в арык я почему-то не захотел. Остался стоять на обочине. И меня бортом один из студебекеров всё же задел. И… срезал кончик носа. Я даже помню, какой вид он имел, когда я смотрел на него в зеркало (то каким-то чудом в семье было; прямоугольное; с толстым стеклом на толстой деревянной подкладке; стекло держалось на подкладке несколькими загнутыми никелированными скобками; им пользовались много лет после, потому я его хорошо помню). Ссадина на носу имела круглый вид, была бледно-розовая и вся усыпана была множеством крохотных капелек крови.

Была ещё одна невероятность, о подтверждении которой у мамы даже стыдно было спрашивать. Я вот сейчас прикидываю: длина немецкой бомбы – больше полутора метров; длина бомбардировщика 17 метров; то есть размер бомбы около 1/10 от длины самолёта. Мог я видеть сыпящиеся из бомбардировщика бомбы? – Вроде мог. Самолёты-то я видел. Пусть немцы не ожидали многих зениток в Белгороде и бомбили с двухкилометровой высоты. Под каким углом я видел самолёт? 17: 2000 = 0,0085 = tg α, α = 0,49º = 29 ́. Что в 10-15 раз больше углового разрешения глаза. Но тогда 1/10 (для бомбы) это уже на пределе видимости глазом. Я бомбу при отрыве от самолёта видеть не мог. А с приближением к земле она набирала скорость, и я потому уже опять не мог её видеть.

Но я их видел! Во множестве! Как горохом сыпались. В таком количестве, как много было и самих самолётов, еле, казалось, ползущих по небу с противным гулом.

Какой размер горошины? – 6 мм. На каком расстоянии я её буду видеть размером с треть, скажем, самолёта?

Нет, всё-таки со мной было то, что называется: у страха глаза велики.

Но самого страха я не помню. Как и от пулемётной очереди, как и боли от срезанного носа не помню…

Факт бомбёжки, когда мы были возле вокзала в Белгороде, мама, да, подтверждает.

Ещё был случай в 1944-м. Тоже не подтверждаемый мамой.

Мы ехали, кажется, на арбе. Возвращались из Кермине в наш Ромны, который уже в 43-м освободили от фашистов.

От Кермине до гор Копет Дага приблизительно 550 км.

Высшая точка этих гор 3117 м. – Под каким углом это видно, если считать землю плоской? 3:550 = 0,005 = tg β, β = 0,29º = 17,5 ́. То есть всего раз в 8-10 больше разрешающей способности глаза. Да ещё ж планета круглая. Так что увидеть горы на таком расстоянии из Кермине нельзя.

А я с этой арбы увидел не только горы, но и (в виде тёмных облаков?) над ними караван верблюдов с яком впереди. И не могу точно вспомнить, двигалось это всё или стояло. Что я увидел мираж тем более ясно, что яка я тогда увидел впервые. Второй раз я его увидел на картинке в учебнике не помню по какому предмету. По зоологии, наверно, лет через 5. И тогда только уверился, что мне не мерещилось в 44-м.

А тогда, не помню даже, сказал я маме или дедушке или не сказал. По-моему, не сказал. И мама не помнила такого.

Что она помнила, но я помню очень уж фрагментарно, это как в пруду местные жители искали утопившуюся беженку. Мне запомнились длинные багры, которыми они орудовали. Были ль искавшие на лодке, плоту или ходили по дну, я не помню. Помню только своё удивление от длины этих багров. И что берег пруда был высокий.

А в чём дело? – Это уже я знаю с рассказа мамы.

Кто-то распустил слух среди беженцев, что надо выбросить иголки. – Почему? – Потому что, если немцы нас догонят, то станут обыскивать, и, если найдут иголку, то тут же выколют ею глаза той, у кого найдут. Иголка, мол, оружие. – Девушка не выдержала и сперва выбросила иголки, а потом утопилась со страха.

Мне кажется, что я ту девушку немного помню. У неё была целая грива волос. До пояса. Каштановые. Как водопад спадал с головы.

И всё это помнится без страха. Словно было не совсем со мной.

Я даже бомбёжки помню только со слов мамы. Ей были целые хлопоты со мной. Я возмущался, мол, почему надо при бомбёжке выбегать из хаты или сарая (в которых нам давали переночевать остающиеся, не удирающие от фронта крестьяне). Моё рассуждение было, что от бомбы нас же предохранят крыша, потолок, а вне дома – что? Ничего ж. И я вырывался, мол, и удирал обратно в хату. И надо было за мной гнаться, ловить и насильно тащить и валить, где попало.

Но зато что я помню – это что несколько лет после возвращения в Ромны (не помню, сколько лет) мне снились по ночам кошмары, что за мною гонятся немцы. Мне было уже 6 лет при возвращении. А в Ромнах маме рассказали (а она дедушке, и я слышал), как немцы убили её двоюродного брата Сашу Бобовича 10-ти или 11-ти лет. Прямо на улице. Из автомата. Патруль. Двое немцев. Он катался на коньках, а к немцам подошла соседка и сказала им, что это – еврей. Они сняли автоматы с плеч и застрелили его. А кататься он пошёл, оттого что надоело ему ото всех, и от соседей, прятаться. Тётя его была украинка, а её муж, его дядя, еврей. Так мужа соседи не выдавали – всё-таки муж он был своей, украинки. А пацан – не ближайший родной им…

Вот тогда мне и стали сниться кошмары по ночам. А днями я жил и не чувствовал никакого антисемитизма.

Ещё интересен рассказ мамы, как мы удрали из-под носа у немцев. Это не моё воспоминание. Но очень уж ловко…

Папа был белобилетчик по состоянию здоровья и должен был ходить на работу. Эвакуироваться (евреям нельзя было остаться в оккупации – немцы убьют обязательно) – итак, эвакуироваться было нельзя. Но он, ходя на работу, умудрился купить на базаре лошадь, подводу и сено для лошади. Подводу держал нагруженной тем, что наметил увезти. И даже лошадь в подводу впрягал, уходя на работу.

И вот раз, так утром идя на работу, он увидел вдали на улице танк. Понял, что тот немецкий. Огородами прибежал домой. Все мигом на подводу сели. И мы были последними, - говорила мама, - кто переправился по мосту через реку Сулу. После чего мост был взорван. А наша подвода увезла нас до самого Белгорода. С той же, кажется, лошадью. И куда там это добро делось, даже и мама не знала, наверно, а то б рассказала.