Мне бы хотелось, чтоб мои разборы не читал ни один автор, считающий, что он пишет художественные произведения.

Объясню.

Мерило художественности я принял — психологическое: дразнение читателя противочувствиями, возбуждаемыми в нем противоречивыми элементами произведения. Все художники самовыражаются противоречиями стихийно и, в значительной мере, подсознательно. А Выготский это открыл. Но кто ж его читает?!. И если художник теперь от меня узнает секрет художественности, он перестанет творить стихийно. И я погублю ему жизнь.

А не вскрывать противоречия элементов и соответствующие им протвочувствия я не могу, потому что от их соотношения зависит так называемый катарсис, результирующее от сшибки противочувствий полуосознаваемое переживание. Это именно осознавание его-то и рождает выражаемый словами художественный смысл, осознаваемый и самим-то автором смутно. Сооткрытие художественного смысла и есть специальность интерпретатора.

И я не должен был, если быть принципиальным, вообще давать свои толкования в литературный клуб, где, по определению, собираются авторы.

Но я сделал эту беспринципность... Подумал: может, авторы критиков не читают, может, посещают клуб не только авторы... В общем, сплоховал.

Может, правда, я отбил уже охоту писателям меня читать, ибо докапываюсь до "самого автора", как меня упрекнул здешний критик один. Так хоть художнику и свойственно самовыражаться и, казалось бы, что ему бояться моего рентгена. Но так как интерпретации вообще в природе редки, а восхождение до авторского идеала — тем более, то не исключено, что кто-то чувствует себя неуютно не только дочитавшись у меня до чего-то, что ему против шерсти, но и по — обнажаю ж его, укрытого смутностями противоречий. А искусство ж (идеологическое), — по специфике своей, — есть полуподсознательное испытание сокровенного мироотношения читателя сокровенным мироотношением автора... Вот простановка тут точек над "i" может оказаться болезненной.

Так что обману-ка себя, что писатели меня не читают, и — в путь.

Прочтя "Концерт" Владмели (http://www.interlit2001.com/vladmeli-4.htm) я вспомнил "Робинзона Крузо". Такое же, как героическое освоение природы острова непривыкшим к дикости одиночкой, тут — "шок": необходимость ни много, ни мало, а "выжить" семье эмигрантов из СССР в Америке, Тане и Диме, и — победа: "Это была его первая улыбка со времени приезда в Америку" (это последнее предложение рассказа). И как у Дефо подробно описана технология — одного за другим — достижений его героя, вплоть до перебора вариантов проб, вплоть до рассуждений о пробах — так и тут:

Сходство даже глубже. Ведь Робинзон не просто выжил. Он с самого начала поставил себе целью жить максимально хорошо. Жизненно ль необходимо было через месяц и три дня житья на острове начать, не имея ни инструментов, ни навыков, делать стол? Через еще четыре дня — стул? И каждый — с четырьмя ножками!

А Дима у Владмели хочет того же. Он с самого начала настраивал Таню не на прозябание помощником зубного врача или учительницей музыки в школе, а на собственную музыкальную студию, раз она выпускница московской консерватории. Мало того. Ведь и в студии нужно пахать. — Зачем? — И Дима заманил, надо думать — успешно, Таню на демонстрацию нижнего белья со страниц журнала. (Имеется в виду в рассказе, что это совсем мало затрат требует, а гонорары — ого.) Образное воплощение главного закона капитализма: погоня за максимальной прибылью.

И если у Дефо Робинзон как бы раздваивается: на, скажем так, Первого, умеренного, чуть не ставшего юристом, боящегося морской бури в первом путешествии, сделавшегося плантатором в Бразилии и т.п., и Второго, джентльмена удачи, то и дело срывающегося с места, чтоб "составить себе состояние, рыская по свету", то у Владмели роль Первого зачастую — у Тани, а Второго — у Димы. У Дефо сюжет движется качаниями от Первого ко Второму. У Владмели — похоже: от сомнений Тани к побуждениям Димы, от скованности стремлений до раскованности. От поступления на курсы медсестер до поступления учительницей музыки в школу, не освоив английского. От обучения детей игре на пианино до замашек повышать культурный уровень даже родителей. От советов ученице, что одеть на концерт, до издевки над интересом той к переодеванию. От пассивного ожидания, кто откликнется на поданное в газету объявление об открытии музыкальной студии до разноски собственного изготовления рекламок по самым перспективным адресам.

Даже периодические подколки Дефо Робинзону Второму насчет моральных издержек того, — в очень успешном бизнесе не обойдешься без аморальности (первые 300 фунтов стерлингов Робинзон "заработал" на неэквивалентном обмене побрякушек с африканскими неграми и эксплуатации дружеских чувств одного капитана, не взявшего с него платы за проезд, "заработал" он и на продаже мавритенка, с которым бежал из берберского плена, капитану, подобравшему их двоих в море и — опять бесплатно — привезшему в Бразилию, "заработал" на эксплуатации рабов-негров на бразильской плантации, хотел заработать еще и на самой работорговле, да на необитаемый остров попал), — так даже подобные маленькие победы над моралью можно обнаружить и в рассказе "Концерт". Нет почетных грамот Таниных московских учеников, чтоб повесить их на стены студии — "Ничего страшного, закажем в Нью-Йорке, там за сходную цену нам всё что угодно сделают". Неприлично учительнице, даже в шутку, предлагать своей ученице искать, как одеться на концерт, в журнале, рекламирующем нижнее белье, неприлично и ученице предлагать учительнице подработку фотомоделью в этом журнале, но если это фактически осуществит сам муж, небесталанный в качестве фотографа своей жены Дима, то — можно.

Много у Владмели принципиально схожего с Дефо.

Казалось бы, и замысел произведений у обоих схожий: слава свободному предпринимательству.

Однако у Дефо эта слава поется лишь на одной трети страниц романа. Очень скоро автор заставил Робинзона заметить, что остров посещают дикари, и славное творение цивилизации закончилось. Много романного пространства ушло не на островную жизнь. Идиллия невозможна, как бы говорит Дефо (чего у него не поняли, и он даже жаловался на непонимание публики).

А Владмели пребывает в состоянии эйфории. Все противоречия "высоких" и "низких" элементов рассказа: этот скрипач-лауреат Гриша и — "переквалифицировался в программиста", это "Выпускница московской консерватории и семилетний житель провинциального американского города совместными усилиями исторгали из фортепьяно звуки, которые неискушённым слушателям Миннеаполиса казались вполне удовлетворительным исполнением известной песенки", это "Таня встала у инструмента и поклонилась", а Стив просто ушел, это неприятие даже шутливого предложения демонстрации себя людям в нижнем белье, если за это ничего не платят (концерт-отчет бесплатный) и приятие, если платят и много (рекламный журнал), и мн. др., — все это взаимоуничтожается в столкновении и... осознании мудрости, заключающейся в реализме.

Владмели, как Бальзак. Про того писали, что он любил "высокое", аристократов, но в своих произведениях невольно воспел "низкое", буржуазию. Реалист... Жизнь, мол, не только плоха, но и хороша.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.interlit2001.com/kr-volozhin-11.htm