Словами можно всё испортить… И я что-то побаиваюсь начинать говорить про живопись… Визбора. (Да-да! Он, оказывается, ещё и рисовал.) Очень лично мне дорого это имя. Он был любимым бардом моей покойницы жены. И он из тех левых шестидесятников, которые не предали левизну в себе со временем, как Окуджава и мн. др.

Зачем нужны читателю мои переживания в связи с Визбором? – Затем, что произведение искусства существует только в двух душах: в душе автора, пока он вещь творит, и в душе восприемника, пока он вещь воспринимает. Больше нигде его не существует.

Вы видите визборовский пейзаж…

Так, круто говоря, вы его не видите. Вы его не видите очами души, адекватной душе Визбора, в те минуты, когда он это рисовал. А на адекватность нужно настроиться. Для того я начинаю всегда с себя.

Робость моя в том, что я слишком иной человек, чем Визбор, будучи где-то таким же, левым. Я не герой, а он герой. Из-за этого моя будущая жена долго колебалась, идти ей за меня замуж или нет.

Не постесняюсь рассказать, что она была нацелена (речь о 60-х годах) на воспитание душ в преодолении трудностей, что необходимо для – только не смейтесь – строительства коммунизма. Ибо коммунизму грозило не состояться из-за комфорта, как рак поразившего так называемый социализм. Трудности должны быть сопряжены с опасностью для жизни. Годится сложный туризм и альпинизм.

Это я спустя более полувека так чётко понимаю, что могу выразить лапидарно. А тогда из всей её компании ясно это понимали немногие, а смутно чувствовали – все. Она же хотела это подкрепить переездом жить из курортной Одессы (где она жила) на Север или в Сибирь.

Я же получился предателем (что дополнительно бросает меня в робость перед одним именем Визбора). Я был предан больной маме (а жили мы в комфортном Каунасе), не мог её бросить. И только пообещал своей любимой, что, когда мы, инженеры оба, поженимся, то завербуемся куда-нибудь туда не более, чем на три года. И обманул её практически. Дальше разговора со знакомыми врачами, работавшими в Мурманске и летом приезжавшими к родителям в Каунас, дело не пошло.

(Я, собственно, пишу теперь в порядке замаливания греха того предательства. Ибо писаниями своими я служу будущим людям, людям коммунизма, живущим не просто в искусстве {работать будут роботы и искусственный интеллект}, а живущим в неприкладном искусстве, т.е. в общении подсознаний автора и восприемника. Для проникновения в подсознание Визбора мне и нужно прислушиваться к подсознанию своему, настроенному на него.)

И вот я телепаю, что у Визбора тот самый разрыв, что и у жены. И его тянут севера, и он живёт в Москве. Походы туда – это всё-таки не жизнь там.

И потому детали тамошнего пейзажа – сверхценны. Необычностью.

А за необычность сходит то, что необычно для Москвы? Чахлые ели лесотундры?

Звёзды белой ночи в Карелии?

Ослепительные её зори?

Нет! Всё у Визбора утрировано. Как недосягаемая мечта.

Жаль, дат нет при картинках. Может, они какие-нибудь поздние.

Я вот к чему. Визбор – боевой, тип его идеала – трагический героизм. Это как детский оптимизм: хочу – и будет по-моему, во что бы то ни стало и завтра же. Экстремизм такой. А когда не сбывается и не сбывается, это эволюционирует в другой экстремизм – сбудется в сверхбудущем. Не в скором будущем, не в далёком, не в историческом, а в сверх.

Так вот что такое утрированность в живописи Визбора: детское во что бы то ни стало свершение завтра или пессимистическое в сверхбудущем? – Тоска звенит на тонкой ноте…

Впервые опубликовано по адресу

https://fablit.blogspot.com/p/blog-page_9721.html

Вторично, с добавкой спереди, по адресу

https://dzen.ru/a/Y1jRkXdeZxRgw10H