Как получается, что художник выдаёт своему адресату больше, чем текст в его произведении… Волшебство? – Нет. Из-за жизнеподобия это. Жизнь-то целостна. А в целостности бесконечное количество сторон. Художник что-то от той бесконечности смутно ощущает. И… передаётся это нам.

А потом удивляются, типа: как такой молодой Шолохов смог так проникнуть в жизнь?! как некая женщина (женщина же! замученная бытом, особенно в России), - как она смогла…

Впрочем, Светлана Василенко, - я хочу говорить о ней, - в 27 лет окончила Литературный институт, а ещё над её школьными сочинениями (значит, до 17-ти лет) плакали учительницы, присваивая их, так что быт её явно не поглотил. Но напутала она основательно. Правда, и суть схватила: прогресс – губителен. Но – неосознанно схватила. Потому ей и пишется. Хоть аж читать не хочется: такой там неуют, в её мире. А если и прочтёшь, то заливаешься слезами иной раз.

Но я в восторге от даты первой публикации (а может, и создания) самого, наверно, короткого рассказа, “Суслик”, - 1991 (http://www.libex.ru/detail/book362457.html).

Это год реставрации капитализма в России.

На бывший СССР ярится Светлана Василенко?

Образ автора, - это не повествователь (и не автор), - рисуется становящимся на точку зрения зверька, подумавшего, пока не вылез, что это конец света, потоп. И порадовавшегося перед смертью (от рук – не от воды – пионеров) за то, что нет, всё-таки "мир - цел”.

Автор отомстил учительнице из её школы в Капустином яре за внушённый детям восторг и ужас жертвенного избранничества: их город вместе с ракетным полигоном будет уничтожен американцами первым, зато в ответ наши сотрут с лица земли Америку, и остальные наши останутся жить, а их, погибших, будут вечно чтить.

Нет. Автор отомстил самому СССР, авангарду человечества на пути прогресса.

Не за то, что СССР оказался лжеавангардом.

Ещё в 17 лет “Комсомольская правда” напечатала такое её стихотворение:

Представьте себе тихонько, что в СССР возобладала б из-за упомянутых учительниц та левизна, которая "шлаком” называет свои противоречия и незнание, "куда приведет тротуар”. Цельные были б люди, с "углём”. Плюс к звёздам задирали головы, чтоб не отвлекал шлак. Не мещане. - Наступила б реставрация капитализма? Может, было б то, о чём говорил Александр Зиновьев: система справилась бы со своим первым кризисом, как век за веком справляется со своими кризисами капитализм. Вот Семёнов пишет, что то был в СССР не социализм, а политаризм. Только не аграрный, как в Древнем Египте, а индустриальный, - с общей на весь класс начальников собственностью, используемой для эксплуатации класса подчинённых и обеспечения начальникам привилегий, тем больших, чем выше номенклатурное место начальника. И всё это – не официально, а неофициально. Как Альхен, застенчивый ворюга завхоз 2-го дома Старсобеса из “Двенадцати стульев”. То есть, что если бы строй от всё возраставшего осознания своей нечестности плюс кризиса стал бы таки на самом деле социалистическим, то есть самодеятельным, а не тоталитаристским. - Кризис бы СССР преодолел и успешно б, без ядерной войны, выжил капитализм с планеты, как более прогрессивный строй. Как до того на планете один за другим более прогрессивный строй сживал и сживал со света более отсталый. – Представили?

И безумная вагонетка сверхпрогрессивного коммунизма понеслась бы дальше… Осваивать Луну… Марс…

Не химера это? "Смотреть на звёздных улыбающихся людей”. Ультраобеспеченных.

Неужели социализм всего лишь с человеческим лицом в 1973 году (5 лет после несостоявшейся пражской весны либерализма) был идеалом Светланы Василенко? А либеральные ценности казались не конкурентной гонкой, а улыбкой человека человеку даже и в 1991-м?..

Может быть, может быть.

Многие демократы заблуждались.

И верили в материальный прогресс.

Как верили в него и члены КПСС. (А может, члены КПРФ и теперь верят.)

Но в 1991году, читая такой конец рассказа…

Читая такой конец рассказа, как-то плохо верится, что только повествователь так слеп, а образ автора зряч, мол, теперь вот – в 91-м - этот ужасный рационализм, наконец, кончится. Весь 1991 год СССР и его общественный строй чувствовали себя так, как суслик в конце рассказа. Так надо было ещё и бить лежачего?

Или это путь наибольшего сопротивления: бить лежачего, имея в виду битьё стоячего?! Кто стоячий был в 1991 году? – Капитализм. Запад.

Думала так демократка Светлана Василенко? – Нет, конечно. Но у неё именно это и получилось, по сути.

"…главной причиной расхождения художественного смысла и авторской интерпретации является несовпадение художнического миросозерцания и теоретического мировоззрения писателя, которые нередко вступают в противоречие и почти никогда не совпадают. Мировоззрение логически и понятийно упорядочено, миросозерцание же опирается на непосредственное чувство художника, включает в себя эмоциональные, иррациональные, подсознательные моменты, в которых человек просто не может отдать себе отчет. Эта стихийная и во многом не контролируемая разумом концепция мира и человека ложится в основу художественного произведения, тогда как основой внехудожественных высказываний автора является рационально упорядоченное мировоззрение. Отсюда и проистекают главным образом “добросовестные заблуждения” писателей насчет своих созданий” (Ясин. Принципы и приёмы анализа литературного произведения. М., 2000 http://www.alleng.ru/d/lit/lit29.htm).

Её идеал в 1991-м – вернуться к природе, а не прогресс; осознаёт она это или нет. Скорее, что нет. Не хапать сусликов на шкурки. И если и будет, мол, коммунизм (со справедливостью и улыбками друг другу), то не на базе прогресса, а застоя. Без сусличьих шкурок.

С таким идеалом запросто противопоставить себя большинству и озлобиться.

Отсюда и её беспощадность.

Это вовсе не сентиментализм. И не натурализм.

Шекспир в “Гамлете”, после краха Возрождения, тоже мерзейший мир нарисовал.

1982 год. Когда о крахе СССР и системы могли думать лишь провидцы, слышащие, как трава растёт. Рассказ “За сайгаками”. О переживаниях советской шлюхи, не чуждой угрызениям совести. Она (замужняя и с сыном), приезжая в родной город, с местной подружкой, скрывая цель друг от друга и от себя, время от времени приходят в местный ресторан, чтоб там их подцепил кто-нибудь на одну ночь. И вот ей представилось, будто в этот раз её спас от падения парень, с которым они любили друг друга в шесть лет (целовались после погасания во рту, когда рот закроешь, зажжённой спички). Представилось. А на самом деле – это уже скучный автоматизм и не отложилось в памяти – она ушла из ресторана с первым выбравшим её в тот вечер, лейтенантом. “Спаситель” же в ресторане таки был. Только она его там не вспомнила. Он в шесть лет уехал из того города и впервые теперь вернулся. И хотел-таки отбить её у лейтенанта. И не смог, нелепый. И поехал гонять ночью по степи в автомобиле, и сбил сайгака, и принёс его под утро и положил ей на крыльцо. А возвращаясь, на автомобиле же, сорвался в овраг (не знал же он, что за годы его отсутствия на той дороге овраг образовался). Её полоумная старшая сестра, двадцатипятилетняя, сообщила ей, проснувшейся поздно, про аварию и назвала – хоть и полоумная – имя и фамилию этого парня. Нафантазировав, что он приехал, чтоб на ней жениться, ибо любил – дурочку - все эти годы. И приезжал с сайгаком в подарок нынче на рассвете. А она, дурочка, не вышла. И вот – погиб. И тогда героиня вспомнила его, инактуально любимого все эти же годы. И тоже сфантазировала сюжет о спасении нынешней ночью.

И представила нам, читателям, - от первого лица рассказ, - этот сюжет как основной. Предварив его воспоминанием, как она когда-то, желая спасти умирающего птенца (рот парня был похож на рот того птенца), положила его для согревания себе в подмышку и, заснув, птенца раздавила. (Только птенца она и вспомнила, увидев в ресторане того парня.)

И в этом произведении уже наследственное буйство плоти, а не материальный прогресс, корень зла, "Как наполненная вагонетка, Не углём, а шлаком”…

И полетела к чёрту моя версия об аскетическом идеале Светланы Василенко?

Именно строй, при котором шлаком считается естественное, в конечном итоге убил того парня, взявшегося гонять ночью на автомобиле по незнакомой местности от отчаяния из-за вспыхнувшей вдруг идеальной любви. Именно из лучших чувств побуждение – спасти птенца – птенца, в итоге, убило. Благими намерениями вымощена дорога в ад… И это неизбывно?

“Не-е-е-ет!” - как бы кричит всеми мерзостями рассказа Светлана Василенко. – Нет - этой наследственной похоти, этого рода хапанию ненасытному, перепотреблению, пусть и трижды естественному.

Это отчаянное “Нет!” вырывается вон из искусства, - которое всё-таки не жизнь, - аж в саму жизнь, как у авангардистов: посвящение к рассказу такое: "Саше Ладошкину”. Именно так зовут “спасителя”, платонического возлюбленного “я”-рассказчицы. Стиль non fiction, мол, перед нами. Чтоб на нас сильнее подействовало. Как сама жизнь.

Как бы на помощь той радикальной своей учительнице – окаянной – бросается на помощь нешлаковая половина Светланы Василенко. На помощь цельности, так не хватающей населению СССР. Сама искренность, как и в упомянутом стихотворении, призвана была спасти терпящую бедствие страну и строй.

Потому и напечатала те стихи “Комсомольская правда”, а этот рассказ – “Литературная учёба”. У истории была альтернатива. В начале 1991 года большинство проголосовало за СССР. А о смене строя большинство никто и не спрашивал.

Ну а заблудшая овечка Светлана Василенко, её сознание, пошла, в итоге, направо. Подсознание же её всё заворачивает и заворачивает налево.

Есть такая теория, Оуэна Лавджоя (http://elementy.ru/news/431161), что первый толчок тем обезьянам, из которых в конце концов произошёл человек, дала моногамия, редкая вообще-то у млекопитающих. Те самцы от самок не очень отличались по размерам, чтоб им гаремы заводить. Не очень и клыки были развиты, чтоб драться за самок. Да и самки таких выбирали, чтоб на сторону не бегал и в семью всё нёс: потомство лучше при таком выживает. Оттого, мол, и прямохождение – чтоб передние конечности освободить для ношения. Оттого и использование орудий, что надо оставшуюся с детёнышем самку кормить (сама не прокормится), так что надо исхитряться с продовольствием. Ну а чтоб самка не изменяла, надо было, чтоб прекратилась у неё реклама (запахом) о её готовности к зачатию и (размером груди) о прекращении кормления ребёнка. Что и произошло. Сам “муж” не знал уже, когда можно. Оттого и спаривание стало частым. Из-за чего, в свою очередь, отпала надобность ходить на сторону. Обоим. Внутригрупповая и межгрупповая агрессивность понизились. Появилась кооперация. И стало возможно довольно опасное питание падалью, утащенной от хищников. Ну и так далее.

Не надо особенно хапать – такой принцип нас породил, такой нас и спасти призван от цивилизации перепотребления, чреватой обвалом в конец света.

Следующая публикация Светланы Василенко была уже в катастройку – “Звонкое имя”, 1988 год. И опять то же. Как всегда у художников. То эсхатологический антисоветский рассказ буквами на бумаге – так он заоблачно-советский (воистину аж несоветский) по неосознанному духу. То о шлюхе – так платоническая любовь там мучается. Ну а в “Звонком имени” - отбила чужого мужа. Так это истошный крик, дескать, не делайте так. Не хватайте. – Вроде, нечто и… наоборот, оказывается.

Меня – недавно смотрел - так разозлила душевная трусость создателей фильма “Сто дней после детства” (1974, режиссёр Сергей Соловьёв)… Про первую любовь 14-тилетних детей, ещё пионеров, там. А особенно разозлил монолог вожатого о “Джоконде”:

"Это действительно девушка, итальянская девушка, которая правда сидит у реки. И вот уже скоро пять столетий она улыбается так. И самые лучшие на этой земле люди вот уже скоро пять столетий жарко спорят, доказывая про её улыбку каждый своё. Бывает, что на доказательство уходит целая жизнь, вся судьба. Так и умираешь, испускаешь дух, бессильный доказать, что-то окончательно. Тогда твои дети принимаются за всё сызнова. Оттого улыбку Джоконды окрестили таинственной. Тайна её улыбки сродни великой тайне самой природы”.

И артист Шакуров многозначительно так всё это произносит.

Ну артист что? Ему сказал режиссёр произносить многозначительно, он и произносит. Что от артиста хотеть? Он всего лишь краска на палитре режиссёра.

Ну, прочёл, может, одну-другую цитату из работ разных искусствоведов. Типа: "в этом портрете Леонардо была улыбка, столь приятная, что, глядя на него, испытываешь более божественное, чем человеческое удовольствие” (Вазари). Или наоборот, улыбка: "кажется связанной с чем-то зловещим” (Патер). Или и то и другое: "Особенно завораживает зрителя демоническая обворожительность этой улыбки. Сотни поэтов и писателей писали об этой женщине, которая кажется то обольстительно улыбающейся, то застывшей, холодно и бездушно смотрящей в пространство, и никто не разгадал ее улыбку, никто не истолковал ее мысли” (Мутер). Или: "были и версии, что эта аристократка счастливо улыбалась, будучи беременной, или что она страдала от астмы, у нее лицевой паралич, или она привыкла скрежетать зубами”. Или: "Скоро уж четыре столетия, как Мона Лиза лишает здравого рассудка всех, кто, вдоволь насмотревшись, начинает толковать о ней” (Грюйер).

Хотя мог бы Шакуров почитать сочинение Волынского “Жизнь Леонардо да Винчи” 1900 года издания. А там очень нехорошо, болтуны мол, окрестил автор этих самых лучших людей. Доказательно окрестил.

Мог бы и режиссёр это прочесть. Но я его понимаю. Ему нужен был образ скрытой глубины, присущей художественному произведению, казалось бы, “понятному”, являющийся, в свою очередь, образом скрытой глубины, которая может вдруг обнаружиться в отношении мальчика к девочке, в отношении, вчера ещё совершенно ничего необычного, глубокого и непонятного в себе не содержавшем, и вдруг...

Я понимаю, но злость всё равно берёт: про Джоконду - болтовня.

Когда-то я от болтовни смог уйти. Самоцитата:

"Леонардо да Винчи, скажем, в своей “Джоконде” противочувствия в зрителях добивается, например, разными и противоположными выражениями лица Моны Лизы. Чтобы самому проникнуться ими, он сделал десятки этюдов со своей модели, а чтобы перенести их на картину, он воспользовался своим сфумато, то есть изобразил лицо не само по себе, а в воздушном окружении: с тончайшими переходами оттенков и теней. И тогда при малейшем изменении освещения картины, угла зрения, даже прищура ваших глаз - перед вами выступают то одни, то другие тени и лицо как бы оживает в переливах выражений: то она серьезная, то ироничная, то глубокая, то поверхностная, то вакханка, то чистая... И наступает катарсис. Зрителю вдруг кажется, что это сама Мона Лиза за ним, зрителем, наблюдает: с насмешкой, со вниманием, с брезгливостью, с пониманием... Тогда зритель самого себя начинает судить ее многосторонними мерками. И картина становится не “окном в мир”, а “окном в себя”, со всем его огромным нравственным значением”.

В этой цитате много скрытых цитат и одна цитата из В. Кеменова - Джоконда: О философском содержании картины Леонардо да Винчи “Джоконда”.- Лит. газ., 1974, 19 июня. Скрыто процитированные слова: "сделал десятки этюдов со своей модели”.

И уход от болтовни состоял в том, что есть объективные следы, этюды, того субъективного, что видится при разном прищуре глаз.

И была беда, что мне не видать ни тех этюдов, ни самой картины, чтоб проверить эффект смотрения с разным прищуром и с разных точек зрения.

И злость на болтовню была неразрешимой.

Как вдруг оказалось, - для меня оказалось, - что это не так.

Во-первых, нет в природе этюдов к “Моне Лизе”. Во-вторых, кое-какая “болтовня” имеет твёрдую опору в истории живописи и в истории духа, питавших Леонардо.

Вазари не болтал про впечатление от “Моны Лизы”. Достаточно посмотреть раздел “Место картины в развитии портретного жанра" в статье “Мона Лиза” в Википедии. Доджокондовские портреты есть-таки "пережитки кваттрочентистской статики и психологической неподвижности”.

Но неправда, что "тысячу раз прав был тот художественный критик, который указал на бесполезность расшифровки этой улыбки. Ее сущность заключается в том, что здесь дается одна из первых в итальянском искусстве попыток изобразить естественное психическое состояние ради него самого, как самоцель, без каких-либо привходящих религиозно-этических мотивировок” (Лазарев).

Религиозных не было, но этические были.

А иначе этот портрет был бы искусство для искусства. Пусть даже и не в бессмысленном духе, а в демоническом, которому плевать на людей, а даёшь только искусство, и пусть всё остальное горит огнём.

Именно так Леонардо и понял упомянутый Волынский. (Ошибочно понял.)

Но он не зря злился на критиков-болтунов. Он был представителем импрессионистской критики. (Импрессионизм – впечатление.) Как импрессионист он сумел точно описать своё впечатление от этой улыбки. А как просто толковый искусствовед он стихийно объяснил её – такую, какой она ему впечатлилась – мироощущением Леонардо да Винчи (и сам не заметил, что он это сделал, совершив… болтовню, то есть отрыв от впечатления).

Я и сам должен теперь признать долю своей неправоты по отношению к некоторым хотя бы болтунам. Ведь если противочувствия (вполне в соответствии с импрессионизмом), рождаясь в нас от противоречивых элементов произведения и будучи пересказанны нами, болтовнёю не являются, - то катарсис, родившийся от столкновения тех противочувствий и тоже, будучи пересказанным, на болтовню уже похож-таки. Особенно, если противочувствия словами на бумаге не написаны, это похоже на болтовню.

Но ближе к делу.

Леонардо был одержим внедрением нового метода познания – чувственного. (Никаких авторитетов, в первую очередь, теологических. Никакой собственной привычки.) То есть он занимался воспитанием чувств. И было кого воспитывать, судя по некоторым книгам из библиотеки Леонардо. "Сонеты Буркиелло - это бессмысленный набор не соединимых между собою образов и строчек, производящих комическое впечатление своим странным жаргоном, своею абсурдностью, на манер русских потешных стишков: “Рано утром вечерком, поздно на рассвете, баба ехала верхом, в раскидной карете”. Болтливые флорентинцы, склонные к уличному шаржу, находили удовольствие в сонетах Буркиелло… цинические анекдоты Поджио, в итальянском переводе с латинского, под названием “Facezie”. В этих сатирах, говорит итальянский писатель Виллари, нет ни одной серьезной мысли. Они проникнуты пикантным скептическим духом комиков и новеллиеров, с одним, очень существенным, однако, различием: новеллисты описывали нравы итальянского общества, а Поджио и другие “эрудиты” Возрождения делали упражнения в латинской речи, желая приспособить ее к своим задачам, иногда не только ничтожным, но и постыдным. На закате дней своих, семидесятилетним стариком, Поджио Браччиолини решил собрать воедино скабрезные рассказы папской “вральни”. Он изложил их на привычном для него латинском языке в небольшой книжке “Facetiarum liber unus”, которая много раз переводилась на итальянский язык. Это собрание анекдотов, неприличных изречений и самых грязных откровенностей, рассчитанных на извращенный вкус Ренессанса. Книга эта была прозвана “книгою свинств”… Наконец, в библиотеке Леонардо да Винчи была еще одна удивительная книга, “Manganello”… По содержанию эта книжонка представляет сатиру, направленную против женщин, с подражанием Ювеналу, но сатиру, не имеющую себе ничего равного даже в распущенной литературе Ренессанса. По-видимому, это нечто еще худшее, чем собрание игривых “свинств” Поджио Браччиолини. Объяснив происхождение и смысл этой книжки, маркиз д'Адда пишет в заключение следующие характерные строки: “...эта книжка, Manganello, есть, без всякого сомнения, сквернейшая из книг” (Волынский).

Грубо говоря, на дворе была эпоха Раннего Возрождения, а Леонардо надо было превратить её в эпоху Высокого Возрождения, с идеалом гармонии высокого и низкого. Надо было заняться воспитанием чувств. Всех.

Его мастерская всегда благоухала ароматами свежих цветов и духов. Он был страстно увлечен кулинарным искусством — для него это был еще один источник воспитания чувств. Именно Леонардо первому в Европе пришла в голову столь популярная ныне идея порционного блюда — маленького, изысканно украшенного и аппетитного, — такие блюда чаще всего подают на банкетах” (http://www.newacropol.ru/study/seminar/leonardo_pearls).

Ну и в моральном смысле надо было заняться воспитанием чувств.

Но не так, как крайне нетерпимый монах Савонарола, католический аскет, воитель против безнравственности, способный лишь засушить. А иначе.

Например, космополит Леонардо готов был оказывать услуги любым тиранам в их военных бесчинствах. Перебесятся когда-нибудь. А пока тираны таки спонсировали культуру. Это что-нибудь да значило ж. Или не тираны, граждане Флоренции… Они ему заказали роспись, прославляющую их победу над миланцами. Так он такую звериную жестокость изобразил, что они аж были обескуражены. То есть проснулось что-то доброе в душе. Леонардо был очень практичным и иллюзий не питал. Гигантские вклады в человечество делал лишь он, гений. Так и полагалось. И отчаиваться в человечестве было ещё рано. "Леонардо да Винчи, при своей аристократической обособленности от толпы, при своем научном глубокомыслии и таинственной серьезности великого мага, тоже находил какое-то удовлетворение в перечитывании пошлых уличных стихов, задевающих нервы своими неожиданными, бессмысленными сопоставлениями. У себя в кабинете, окруженный химическими ретортами и анатомическими препаратами, он в чем-то сливался с толпою, - скрытно от всех и мутно загадочно для будущих поколений. Но грубый, наивный хохот толпы переходил у него в неловкую, сдержанную усмешку, как у падающего человека. Вспомним, что, работая над портретом Джоконды, он искусственно вызывал ту же усмешку на ее губах, для чего приглашал на сеансы шумных буффонов” (Волынский).

Вот в этом месте Волынский согласен поверить на слово Вазари. А тот написал:

"…во время сеансов он приглашал людей, которые играли и пели, и постоянно держал буффонов, которые должны были развлекать ее, чтобы этим способом устранить меланхоличность, свойственную обыкновенно живописным портретам”.

То есть, чтоб впечатлить публику, написать Мону Лизу не застывшей и тем приобрести беспрецедентный профессиональный авторитет, он сделал её взгляд мимолётным: она повёрнута в одну сторону, а смотрит в другую, вскользь. А чтоб эту раннеренссансную низменную публику воспитывать, он вызывал у своей модели не абы какую, а совершенно определённую улыбку. И оставалось её только скопировать.

В этом весь Леонардо: "всё <…> начинается с ощущений” (это лично его слова).

Волынский не прав, что он вложил в модель себя: "Я не сказал бы даже, что это портрет в точном смысле этого слова: достаточно вспомнить усиленные хлопоты Леонардо да Винчи о том, чтобы во время сеансов Джоконду забавляли шуты и настраивала известным образом музыка. Вы понимаете - так не пишутся портреты, так совершаются только эксперименты над человеческою душою, с целью вызвать на лице выражение, нужное художнику. Он экспериментировал, Леонардо да Винчи, как человек науки, но при этом он несомненно до некоторой степени производил насилие над натурою. Он заколдовывал ее, наводил на нее чары своей души, тонко и мастерски гипнотизировал ее, как сказали бы теперь”.

Нет. Он вызывал в модели основание для своего неразочарования в людях. Перед нами порядочная женщина, но не сухарь, а доступная похабным намёкам, но реагирующая так, что смущается сам похабник. Она такая и была на самом деле**. За то он такую и выбрал для портрета.

Леонардо невольно рассчитывал на большинство* публики, которое было низменным. Другое дело, что сам этот расчёт оказался чуть не исключительным на фоне большинства иных его действий, совершаемых под девизом: "Я никогда не устану приносить пользу”. Пусть даже и военную. Пусть даже и мишурную (устройство праздников). И поэтому, ввиду исключительности сверхзадачи портрета Моны Лизы (и решения этой сверхзадачи), он объявил его незаконченным и держал при себе, когда на самом деле – не так, как большинство его работ в области идеологического (неприкладного) искусства – портрет этот закончен.

В этой воспитательной задаче Леонардо себя подстраховал (вдруг кто-то в улыбке не заметит ничего имеющего отношение к скабрёзности):

Однако за всем этим кроется маленькая хитрость художника. По мнению историков, с непокрытой головой и распущенными волосами во времена да Винчи могли появляться на людях только “легкомысленные девушки и женщины, а не добродетельные матроны из хороших семей, а тем более супруга уважаемого торговца шелком”. На самом деле волосы Моны Лизы схвачены шиньоном и прикрыты легким чепцом, но художник сделал так, что это смогли обнаружить только изощренные эксперты 500 лет спустя...” (http://leonardo-de-vinci.ru/puzzles_djakonda/so_why_is_mona_lisa_smiling.html).

Ну 500 лет понадобилось, потому что портрет потемнел. Можно думать, что свежим он не так уж скрывал шиньон и чепец. Хотя и скрывал, конечно, в какой-то мере, раз надо было и восприятие легкомысленности тоже спровоцировать.

А чтоб не слишком его спровоцировать, Леонардо сделал ещё кое-что:

"…ученые обнаружили на прелестной даме едва заметную, тончайшую и прозрачную газовую вуаль. Такие в Италии XVI века могли носить беременные женщины или же те, кто только что родил ребенка. Эту деталь картины на слишком темном фоне ранее различить не удавалось, но, как оказалось, именно в ней содержалась одна из тайн “Джоконды”” (Там же).

Для воспитания похабников нужна была именно женская модель. Но некрасивая. Что Леонардо и сделал. И в этом пункте надо согласиться с Волынским относительно критиков-болтунов и, в первую очередь, Вазари, который писал: "Мона Лиза была в высшей степени красива”. – Никакой непредвзятый зритель не согласится, что перед нами красивая женщина. И никакие увещевания, дескать, тогда была мода выщипывать брови и выбривать волосы вверху лба не помогут. Лишь несколько некрасивая женщина может произвести воспитательное воздействие на низменного мужчину.

А если на чей-то вкус черты лица Моны Лизы и красивы, то Леонардо сделал её волосы жидкими.

Грубо, что la gioconda по-итальянски – весёлая. По крайней мере, на русском языке это слово имеет кудрявую ауру. Но тут ничего не поделаешь – такова была фамилия мужа Моны Лизы. А что именно она была его моделью теперь установлено документально. И вряд ли он её избрал для портретирования из-за фамилии. Они были соседями. Так что этот оттенок – случайное совпадение.

Так что назидательности в портрете – никакой. Всё – в стихийном расчёте на через полтысячелетия открытый Выготским психологический механизм вызывания возвышения чувств, катарсиса, от столкновения противочувствий, которые сами вызываются противоречивыми элементами: скептическо-понимающей женской улыбкой и взглядом (данным на картине) и до иллюзии доходящей живостью (тоже данной на картине), из-за которой кажется, что живая молодая женщина читает твои мысли, а у тебя, в общем, неприличные мысли в отношении молодых женщин. И – стыдно от её прозорливости.

Эпиграф к этой статье из Волынского это слова, относящиеся к Микеланджело, в пику Леонардо да Винчи, лишь умствовавшему, мол, в своих картинах, а не естественному. Так я вот не согласен: в данном случае Леонардо да Винчи аж мягко учительствовал, даже этого не осознавая.

А в упомянутом кино Сергей Соловьёв полностью обошёл моменты стыдности при переходе ко взрослости. Струсил, наверно. Светлана Василенко оказалась честнее и смелее. Правда, она в менее опасное (о репрессиях речь) время выступила. Так было уже, может, и поздно спасать страну и строй перевоспитанием населения (она и сама сознанием их разрушала и лишь подсознанием за них дралась). А вот из-за таких трусов-гуманитариев, как Соловьёв, и стало то, что стало.

Грех, грех, бывшая советская интеллигенция!

Андрей Николаевич Сахаров, историк, сказал на днях, дескать, великое значение нашего великого народа в ХХ веке состоит в том, что он сломил великий тоталитаризм. Но насколько величавее было бы, если б сломил не только тоталитаризм, но при этом и превратил политаризм в социализм, а не реставрировал капитализм.

* - Появилось (http://news.mail.ru/society/4957177/?frommail=1), вроде бы, опровержение обращённости произведения к большинству современной художнику публики (кроме факта держания портрета автором при себе, мол, не закончен он).

А вот новая находка в том же духе - https://sites.google.com/site/mysteryofmonalisa/ Правее плеча Моны Лизы, там, где мост через реку и река,

**- Появилось сообщение, что найдена могила Джоконды, что её раскопают, найдут череп (приписываю спустя 7 лет: не получилось что-то), закажут компьютеру, и тот выполнит задание по “наращиванию” черепа мышцами, кожей, потом зададут ему задачу “улыбнуться”, и проверят, действительно ли с Джоконды рисовал Леонардо портрет, или с себя, или это не Джоконду откопали.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/59.html