В этой заметке я пользуюсь достижениями, записанными тут.

Раз я считаю, что большой художник выражает подсознательное, то могу думать, что эта таинственная область общения с миром умеет, как говорится, слышать, как трава растёт. И Льву Толстому тогда не надо было ждать, чтоб в 1853 году разразилась Крымская война, а в 1856-м кончилась поражением, чтоб уже и в 1852 году чуять, что так, с крепостничеством, России жить больше нельзя, и предчувствовать то, что откроется ему в его “Войне и мире” (1856 - 1869). Предчувствовать и написать в 1852-м “Казаков”.

Как декабристы, без народа, освобождать народ нельзя, а народ надо возглавить дворянам. Лучшим. Что должно заключаться в таком же внимательнейшем вглядывании в крестьян (как во что-то вновь открывающееся), как и сами крестьяне призваны будут всматриваться во вновь, в сущности, открывающийся перед ними мир.

Лучше всего такую внимательность тренировать – на экзотике. И потому темой повести-предчувствия стали казаки. Ну и лучше всего такое приобщение к народу – художник в Толстом этого стихийно требует – нужно провести не в порядке достижения героем-дворянином своего намерения, а в порядке провала. То есть – на пути наибольшего сопротивления. Такой путь, заодно, требует, чтоб герой был склонен по свойствам к объектам своего приобщения. То есть – чтоб многое сулило ему успех в приобщении, а, тем не менее, – провал.

Для того Оленин сделан недоницшеанцем, а казаки – вполне себе ницшеанцами.

Я понимаю оскомину, возникающую у свежего читателя, от такого словоприменения. Поэтому объяснюсь.

Я принял для себя несколько идей. Одна, что есть типы идеалов. Другая, что они незаметно для их носителя превращаются друг в друга, и соседние – похожи в чём-то (так мещанство, с идеалом Пользы, по индивидуализму схоже с ницшеанством, которое есть враг мещанства, ибо у последнего ценность – аристократическая исключительность и иррационализм, противоположный рационализму и Пользе; и потому ницшеанец происходит из мещан). Третья идея, что смена идеалов идёт не абы как, а во всегда одной и той же последовательности. Четвёртая, что типов идеалов ограниченное количество и их взаимопревращение можно изобразить кругом, и всё через полный цикл повторяется, и если это изображение вытянуть во времени, то получится спираль или синусоида, колеблющаяся между полюсами “коллективизм” и “индивидуализм”, если спроецировать ту спираль на плоскость. И ницшеанство тогда получается в веках повторяющимся типом идеала. И таким словом можно назвать любое его появление в истории, хоть сам Ницше с ним современен лишь в одном цикле.

Итак, недоницшеанец Оленин среди ницшеанцев казаков. Индивидуалисты все. И какое это имеет отношение к намерению освободить крепостных крестьян, к намерению, коллективистскому, по сути?

А то имеет отношение, что с исключительностью ж имеется дело. А она нужна для возглавления народа в деле его освобождения.

Когда эта цель мыслилась, как добрая воля дворян, и всё (и народ пассивен), это был волюнтаризм, это был романтизм. Для той же цели с привлечением народа (что более реалистично) я, извиняюсь, изобрёл термин романтический реализм. Принятое именование этого явления – романтическая тенденция русского искусства второй половины XIX века. А потому реализм, что внимательность крестьянская к вновь открывающемуся миру.

Все эти соображения, повторяю, я мыслю себе травой, рост которой чуяло подсознание Толстого. А раз подсознание, то являются совсем не иллюстрацией заранее знаемого (пусть и образной) толстовские картины казачьего ницшеанства, этих оторв.

“…Ерошка по всему полку гремел… Пьяница, вор, табуны в горах отбивал, песенник; на все руки был… Я, бывало, со всеми кунак: татарин -- татарин, армяшка -- армяшка, солдат -- солдат, офицер -- офицер. Мне все равно, только бы пьяница был… Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми… [Войсковой старшина] как и я, такой же…. Так он говорил, что это все уставщики из своей головы выдумывают [про ад за грехи]. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и все. (Старик засмеялся.) Отчаянный был!”

Совсем не иллюстрацией оторв является вот это:

“"Хорунжиха [Марьяна, только что сказавшая ему: “Замуж пойду, а глупости от меня никакой не дождешься”], -- думал себе Лукашка, -- замуж пойдет! Замуж само собой [мать-отец скажут – и пойдёт], а ты полюби меня".

Собственно, и Марьяна ницшеанка. На женский лад.

Ну что было ей не выйти замуж за Оленина? Он ей нравился. Тот её любил. Но. Это было б рационально. Тем более что любила-то она Лукашку. Мало, что он, неверный, мало того что, наверно, умрёт от раны.

Даже Оленин в чём-то ницшеанец.

Вот две роты перевели в станицу. Оленин осваивает комнату. Через окно видит живописного Ерошку. Зазывает. Угощает. И… он с Ерошкой пил чихирь весь вечер и всю ночь.

(Я вспоминаю снисходительный рассказ одного литовца другому, как верховодящие безудержные русские радушно принимали чешскую делегацию, и как всё хозяевам в голову не приходило, что гостям надо дать отдохнуть, наконец, когда-нибудь…)

Однако в моём цитировании отразился мой итоговый негативизм к ницшеанству. А оно-то чувствовало себя не Злом, а над Добром и Злом.

А всё же не выстрелил…

-- Дура, дура! -- заговорил он. -- Куда летишь? Дура! Дура! -- Он приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек [от горящей свечи].

Вот это – непредвзятый взгляд на ницшеанца. Со всех сторон. Это та самая внимательность первооткрывателя, о которой я говорил выше. Прокрестьянская. Открытие ещё никем не замечаемого социального явления вот-вот выхода крестьянских масс на арену истории. Потому и – реализм.

Ещё нет знаменитых пар деепричастных оборотов (один – о внешней жизни, другой – о внутренней). Но уже прорывается та трудночитаемость от стремления всё-всё-всё охватить.

Однако самое пронзительное, по-моему, – это пейзажи, пропитанные какой-то экзистенциальной ценностью преходящего мига, в котором светится вечность.

По-моему, тут всюду больше не природа, а метафизика. Было над чем думать.

И насколько герой-дворянин по сюжету проигрывал в постижении этой какой-то сверхжизни казаков, настолько автор выигрывал. Вот что значит полностью растворяться в предмете.

Рождался гений.

Я понял, почему такое завораживающее впечатление у меня от чтения этой повести. Я ж неравнодушен к ницшеанству против своей воли. А тут оно описано – раз попалось под толстовскую руку – во всей красе. Это как есть люди, изо всей “Войны и мира” выносящие для себя только технологию соблазнения Наташи Ростовой Анатолием Курагиным. Толстой, что ни опишет, оно как живое становится. И я – как те простецкие любители живописи, которым нравится изображение за то, что как живое…

Слаб-с.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/179.html#179