С. Воложин
Суриков. Утро стрелецкой казни
Художественный смысл
Ницшеанство. |
Это начётничество?
Когда спрашиваешь поисковик: “начётничество”, - открывается такая запись:
"Начётничество — в старообрядческой среде — начитанность, учёность, любовь к знаниям; в советской ментальности — машинальность, неразборчивость в перенимании познаний, механическое, некритическое усвоение прочитанного” (Википедия).
Так вот я сам себя отношу как бы к старообрядцам в отношении (только не падайте в обморок) того, что все художники-ницшеанцы имеют содержанием своего подсознательного идеала принципиально недостижимое метафизическое иномирие в пику тому свету христианства, где бесплотные души всех ждёт достижительность: спасение в Царствии Божием на небе. Вот такая у меня догма есть. В сознании у них, у ницшеанцев, “над Добром и Злом”. Это как-то не так метафизично, как иномирие. Хотя уже и это “над” как-то здорово невнятно. Так одно дело – невнятность, а другое – чёткость: иномирие.
И, по-моему, невнятность определения ницшеанства как иномирия плохо влияет на довольно чутких искусствоведов. Например, на такого как Эфрос. – Он недодумывает, что Суриков – ницшеанец, а не создатель картин в жанре исторической живописи.
Радость художнику-ницшеанцу – при всей принципиальной недостижительности метафизического иномирия – состоит в умении всё-таки дать ему образ. У всех остальных людей, нехудожников, радость “как бы достижения” иномирия тоже бывает. Иногда. При остром переживании преходящести мига. Такое чаще всего встречается при каких-то пиковых переживаниях (любви, например, или близости смерти). У русских это довольно хорошо выражено в (укороченной мною) цитате из Феофана Затворника: “Дело не главное в жизни, главное – настроение сердца”. А мало ли какое может нагрянуть настроение. В общем, русскому менталитету ницшеанство близко. И потому Суриков – народен. И ницшеанство его в описании того же Эфроса можно почуять.
"Мы знаем, как Суриков добывал свою историю. Он не был ни ретроспективистом, ни модернистом. Свое воображение, тянущееся назад, он держал в таком же подчинении, как интерес к современности, которую отвела ему жизнь. Приемы его творчества состоят в том, что в прошлом прощупывается сегодняшнее, а в сегодняшнем – прошлое. В этом основа огромной емкости его искусства. Суриков – гений отбора. Явления и образы российской жизни он подвергал двойному испытанию: на длительность – и на общность. Типы и отношения, которые больше не существовали, были Сурикову не нужны. Ему нечего было делать с тем, что захватила смерть или тронуло тление. К обломкам истории он пафоса не чувствовал. Но и только что возникшая, еще хрупкая жизнь влекла его так же мало. Злободневность он принимал равнодушно; она была поражена пороком незрелости и необязательности существования. Своим материалом Суриков считал то, что умело жить в каком-нибудь семнадцатом столетии так же, как продолжало жить в девятнадцатом. Я помню, как на углу Красной площади, у дверей церкви Казанской Божьей Матери, сейчас же после октябрьских дней 1917 года я повстречал кучку слепцов, поющих, сидя на тротуаре, духовные стихи: Никольские ворота еще зияли пушечными пробоинами, а здание Судебных установлений, выдававшееся над Кремлевской стеной, было покрыто сыпью пулевых точек. Слепцы казались нарочитыми. Я испытал чувство неуместности и смущения. Но это было суриковское явление” (https://e-libra.ru/read/489378-profili.html).
Речь, собственно говоря, о Надвременьи. А что это такое как не иноименование метафизического иномирия?!.
Казалось бы, можно было б сообразить, что совмещение в одном месте следов недавнего обстрела красными Кремля и пения духовных стихов это и есть то самое “над Добром и Злом”. Чтоб бы ни назвать Добром: красных, нёсших Справедливость или белых, отстаивающих традицию. Что бы ни назвать Злом: красных, обстреливающих такую святыню как Кремль или белых, защищающих вековую Несправедливость.
Но само это понятие “над Добром и Злом” как-то мало осознавалось массами. И Эфрос был с ними. Чему способствовало уже старинное знание, что наука – внеморальна. В том числе и история. А "суриковское” – это историческая живопись. Но внеморальность истории испаряется, когда в ней ищут моральные уроки для сегодня. Какой урок ищет принявший революцию Эфрос? – Что новое отрицает старое. Как Пётр Первый не принял бунт стрельцов, который их на Красной площади и повесил. Вот и следы боя на Кремле оскорблены во мнении Эфроса пением духовных стихов. Не то, что Суриков: тот в “Утре стрелецкой казни” повешенных на Красной не нарисовал – перебор Зла был бы. А ему нужно было “над Добром и Злом”. – До Эфроса суриковская внеморальность дошла. И он себя одёрнул через противительный союз "Но”. Но додуматься до его иномирия он уже не смог. Суриков для него остался особым историком: "в прошлом прощупывается сегодняшнее, а в сегодняшнем – прошлое”. – Страстность, например. Русских называют трагическими итальянцами…
14 июня 2020 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/eto-nachetnichestvo-5ee74d6f64d6731cc9e1e408
На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |