Всё-таки книги, попавшие в шорт-лист премии “Большая книга”, надо дочитывать до конца. Меня в конце “Жизни А. Г.” (2018) Ставецкого аж чуть слеза не прошибла. – Озарило, зачем вся эта подробность была, которую я перенести не смог и здоровенную часть – середину – пробежал глазами по диагонали.

Не стану интриговать. Написана книга во славу абы какой жизни. Против этой волны реакции на ужас 90-х: Россия-де может быть или великой, или не быть вообще.

Точно то же со мной было при чтении “Доктора Живаго”. Я её смог прочесть только потому, что с самого начала, читая, записывал, как мне непереносимо читать. Я эту книгу прочёл спустя десятки лет после её появления. И теперь осторожно спрашивал у знакомых, конечно же, читавших её в то время: как она вам? И мне со смущением отвечали, что не смогли дочитать, или что с трудом читалась. Смущение оттого, что всё-таки Нобелевская премия её автору была присуждена. – Зато в конце я как по облакам ходил.

И одним и тем же идеалом движимы они: и в своё время – Пастернак, и теперь – Ставецкий.

И когда меня озарило, чем движим Ставецкий, я тут же понял, почему инициалы в названии его книги. – Из-за того же мещанства. – Ну какая разница, как звали человека? Важно, что он – ЖИЛ. Для себя. А не для истории.

Я живу на берегу моря в субтропиках. Несмотря на это без полива тут ничего не растёт, и тут была б пустыня. Но с поливом… Кажется, воткни палку – даст корни и побеги. Поливают тут самым разнообразным способом. Капельным, из километрами проложенных трубок с дырочками для капель, или автоматическим, по компьютерной программе, брызганием два раза в сутки. Соответственно совершенно безжалостно обрезают деревья и кусты. – Я это к тому, что мне из-за книги Ставецкого вспомнился один из кустов. Он растёт из трещин в цементе, скрепляющем булыжники забора высотой в полметра, подпирающего землю ровной площадки перед домом. На площадке растёт трава, пока её не скосят. А когда её скашивают, уничтожают и все ветки того куста. Все буквально. И мне его всегда жаль. Рядом, на площадке, растёт более удачливый куст туи. Его стригут под шар. Красивый такой густой-прегустой – руку не всунешь – тёмно-зелёный шар диаметром полтора метра. – А тот, неудачник, обрезан весь на днях. И! уже опять пускает ростки, вижу. Миллиметровые. – ДНК есть – и она двоится. И что ей с того, куда она попала. В щель – так в щель… Важно, что в щели есть вода, а с неба нещадно палит солнце. Всё! Хватает! И этой силе жизни совершенно не важно, как её обрезают, не дают вырасти и как она жалко выглядит. Существо живёт!

А.Г. – это образ торжества абы какой жизни.

Фантазия Ставецкого заметила подобие в цикле: диктатура – демократия – диктатура, - в истории России. Сталин – Ельцин – Путин. Но пишет он об истории якобы Испании. Продлевая её полуцикл: Франко – демократия… У него вместо Франко – Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гардо (А.Г.) и, мол, демократия в Испании сменяется диктатурой коммунистов, которой помог победить СССР. Демократия изобрела для свергнутого диктатора особое наказание: его четверть века возили по городам и деревням Испании в клетке, которую выставляли напоказ. Люди спустя десятилетия забыли о его прегрешениях перед ними. А он забыл себя. И стал клоуном – жонглировал из хлеба слепленными шариками. И вот – новый переворот. И новая диктатура его решает публично казнить. И ему всё равно. Он когда-то в клетке мечтал покончить с собой. Уговорил охранника. Но тот поиздевался: скормил ему слабительное… Ещё как-то пробовал. Тоже неудачно… И всё-всё: и как он властвовал, и как страдал, и как перестал страдать, - описано со сластью. Властвование – со сластью ненависти к идеократии, страдания диктатора – со сластью ненависти к низменному им оболваненному народу. Но чрезвычайно словесно живописно описано.

При Франко Испания сделала колоссальный скачок в модернизации и стала 11-й страной в мире по величине экономики. (СССР – второй после второй пятилетки.)

И – соответствующая лексика: "славная эпоха”, “тысячи свершений”, “устремилась ввысь”, “музыка”, “грандиозная симфония созидания”.

Это – голос пассионарного лидера нации. Но в нём проскальзывает не меньший по ненависти к пассионарности голос автора: "прекрасная музыка кирок”, - превращающий музыку в какофонию.

Это о бывшем диктаторе принявшемся испражняться в клетке на людях.

Какое отвращение и к опустившемуся, и к толпе, приемлющей это!

Это как бы видишь.

О чём тут? – Мальчиком учил его дядя жонглировать. Четырьмя мячами – научил, а пятью – никак не получалось.

Но как красиво написано: "музыка кирок”, “паноптикум оскалов и гримас, кунсткамера атавизмов”, "в черном, как уголь, безвоздушном пространстве”.

Я читал и думал: ну да, автор прямо фонтан красноречия и живописания словом; лирические стихотворения пишут с таким накалом; но какая страсть им движет, что он так много написал? Устаёшь же от этого непрерывного феерверка. Неужели это ненависть к мессианству застрявшая в менталитете русских? Или это ненависть к народу, так бросающемуся из крайности в крайность? То его победить нельзя, то он готов самоуничтожиться… То он за коммунизм, то за капитализм, то опять за… Вон, Сталина добром вспоминает. Как эти испанцы через четверть века Авельянеду у Ставецкого.

Я для себя вывел мнение, что в каждом произведении настоящий художник преследует две цели: одну – вневременную, другую – исторически обусловленную. Вневременная – выражать радость жизни. Как бы ни была ужасна тема. Вообще безотносительно к теме. Такое (эстетическое) может и вне искусства выразиться. Например, как Вейдле считал, что немецкое blitz лучше русской молнии. Какая-нибудь коряга может быть замечательной. Вот такое и в словах "в черном, как уголь, безвоздушном пространстве”. Тут работает близкодействие, так сказать, слов, звукосмысл, по выражению того же Вейдле (б-з-в-з-д, п-р-с-т-р-с-т, а ещё это мрачное "у” в уголь при близком "черном”).

А исторически обусловленное – идеал, например, мещанства, как реакция на высокие цели лжесоциализма советского. Или идеал мещанства же, как реакция на это вставание России с колен (крымнаш) при годами непрекращающемся падении уровня жизни (конёк либералов-антипутинцев).

Плохо то, что мещанский идеал как-то малоэнергичен. Ну что это за страсть – Польза? Личная. Ну разве что – ценность абы какой жизни в ультраконтрастном обществе (как это было с голодающими импрессионистами при зарождении победительного империализма).

Или фон возрождающейся Российской Империи при Путине, - как и при Сталине Пастернака – может-таки вдохновить на целый роман о ценности абы какой жизни?

Я подумал, что да, когда дочитал до сцены, похожей на одну сцену из платоновского “Чевенгура”:

Только Платонов не издевается над этим чтением. Коммунисты хотят мир переделать, для этого надо образованным быть.

А Ставецкий – насмехается. Вот сцена, как Авельянеду везут на казнь солдаты Красной Фаланги:

Я почувствовал такой накал страсти об идеале абы какой жизни, что, повторяю, поверил, что такой страсти хватит, чтоб писать красиво целый роман.

И через несколько абзацев, повторяю опять же, в подтверждение чуть слеза не пробила:

ТАКОЕ сочинить!.. Тут уж точно вмешался подсознательный идеал (мещанства).

Как такое может быть?

При замысле. С этого нюанса, может, и начался замысел писать скрытую сатиру на путинизм, возвращающий Россию где-то к сталинизму.

Сатира, вообще-то самый нехудожественный род искусства (после лирики, драмы и эпоса). Сочиняющему заранее известно, что он хочет продрать (высокие идеи, шаткость мнения народного).

Из-за этого я, избалованный произведениями неприкладного искусства, посредством которых происходит общение подсознательного идеала автора с подсознаниями восприемников, критиков, по крайней мере, в частности, с моим подсознанием… Из-за этого я, приучившийся переводить своё воспринявшее подсознание в осознаваемые слова… Из-за этого я и скучал так, что имел дело с произведением о заранее знаемом. С пусть и скрытой, но сатирой на путинизм.

А вот как мелькнул след подсознательного идеала – сразу глаза на мокром месте. Признак катарсиса по Выготскому. Это дорогого стоит. Это значит, что сатира не безнадёжна насчёт так, может, и по-экстремистски, по-выготски, понимаемой художественности.

А зачем натурализм описания казни?

Чаще всего подробность есть признак приятия. Но не здесь. Здесь – явно неприятия.

Для того, наверно, нет мстительных чувств толпы. Народ безмолвствует.

Автор не приемлет. Тем более что диктатор давно стал другим человеком. Подробность описания процесса превращения для того и применена. Для убедительности.

Хм. А последние слова романа – обратные замыслу:

Чему?

Целеустремлённости.

Но не зря это показано с точки зрения персонажа. Это означает, что автор против целеустремлённости.

Ценна жизнь, а не достижение в ней какой-то цели.

Впервые опубликовано по адресу

https://webkamerton.ru/2019/09/vsyo-taki-nado-dochityvat-do-konca