С. Воложин
Симонов. Генерал
Художественный смысл
|
Я следы подсознательного идеала (успокоения в данных случаях) считаю главными, если не единственными, признаками художественности. |
Нехотя
Некий злыдень напал на Симонова… А поскольку он не только филологический злыдень, а и политический, мне, грешному, хочется ему перечить на филологическом фронте. А как? Когда я слаб-с…
Но попробую. Опираясь на “Теорию современной русской рифмы” Минералова.
Он постулирует, что новаторство Маяковского неминуемо должно было смениться. Оно и сменилось:
"Если в 20-е годы, в обстановке почти всеобщего неуемного художественного экспериментаторства до некоторой степени естественно было надеяться, что ямбы и хореи навсегда сменились тоническим “стихом Маяковского”, или что заударная рифма классической поэзии отмирает, доживая свой век в стихах отдельных, “отстающих” от своего времени стихотворцев, то уже в 30-е читателям и критикам пришлось не без удивления убедиться, что и силлабо-тоника, и традиционная рифмовка вновь распространяются в поэзии, что именно на них сориентированы наиболее яркие молодые поэты (А. Твардовский, М. Исаковский и др.)”.
Вот и Симонов начал в 30-е. Его чуть не за первое же стихотворение приняли в Союз писателей.
Генерал
Памяти Мате Залки
|
В горах этой ночью прохладно. В разведке намаявшись днем, Он греет холодные руки Над желтым походным огнем. В кофейнике кофе клокочет, Солдаты усталые спят. Над ним арагонские лавры Тяжелой листвой шелестят. И кажется вдруг генералу, Что это зеленой листвой Родные венгерские липы Шумят над его головой. Давно уж он в Венгрии не был - С тех пор, как попал на войну, С тех пор, как он стал коммунистом В далеком сибирском плену. Он знал уже грохот тачанок И дважды был ранен, когда На запад, к горящей отчизне, Мадьяр повезли поезда. Зачем в Будапешт он вернулся? Чтоб драться за каждую пядь, Чтоб плакать, чтоб, стиснувши зубы, Бежать за границу опять? Он этот приезд не считает, Он помнит все эти года, Что должен задолго до смерти Вернуться домой навсегда. С тех пор он повсюду воюет: Он в Гамбурге был под огнем, В Чапее о нем говорили, В Хараме слыхали о нем. Давно уж он в Венгрии не был, Но где бы он ни был - над ним Венгерское синее небо, Венгерская почва под ним. Венгерское красное знамя Его освящает в бою. И где б он ни бился - он всюду За Венгрию бьется свою. Недавно в Москве говорили, Я слышал от многих, что он Осколком немецкой гранаты В бою под Уэской сражен. Но я никому не поверю: Он должен еще воевать, Он должен в своем Будапеште До смерти еще побывать. Пока еще в небе испанском Германские птицы видны, Не верьте: ни письма, ни слухи О смерти его неверны. Он жив. Он сейчас под Уэской. Солдаты усталые спят. Над ним арагонские лавры Тяжелой листвой шелестят. И кажется вдруг генералу, Что это зеленой листвой Родные венгерские липы Шумят над его головой. Июль 1937 |
А есть такое мнение (бывшего троцкиста Днепрова В. Д.), что бывают периодические массовые улучшения и ухудшения народа. И то, что было с советским народом (добровольчество) во время революции в Испании, он называет периодом массового улучшения.
Поясню.
Он троцкист, а в СССР был властный отказ от Мировой революции (с точки зрения троцкистов – отказ; на самом деле она естественным образом не начиналась). В массах же была ещё инерция революционности, сохранившаяся с 1917 года. Вот Сталин и решил выпустить пар (он мыслил и не уронить на мировой арене рабочего движения амплуа революционера, и поубивать побольше вернувшихся с испанской войны добровольцев как троцкистов). Но добровольцы этого не знали. Вот Днепров и счёл 1936-й год годом массового улучшения советского народа.
Маяковский был как бы троцкист в поэзии. Он тоже негодовал, что революция отступает перед бытом, и своими необычайными стихами рвался вон из действительности. Настолько рвался, что перегибал против стихийности поэзии. И аж застрелился, может, и от этого тоже – становился не поэтом (ибо у поэта главное ж – подсознательное; а где оно, если ты горланишь, стремясь у власти – с её политикой социального успокоения после революции – отнять моральный авторитет). Но Маяковский застрелился. Жизнь стала утрясаться (репрессии выглядели как последние тучи рассеянной бури). Твардовский и Исаковский успокоение учуяли и стали соответственно писать стихи – по-старому.
Симонов сделал то же.
Холостая рифма (АВСВ) в его “Генерале” была данью народной поэзии. Народная жизнь – это традиционализм. Это не революционность. – Вот Симонов и сочинил в традиционалистском стиле стихи о… революции. Быка надо брать за рога. – Так ему сказало, наверно, подсознание. И он его послушался. Потому что сознание его вот что выдало об этих стихах:
"В стихах хромали рифмы и попадались неуклюжие строчки, но сила чувства, которое было в моей душе, сделала их моими первыми настоящими стихами” (https://otvet.mail.ru/question/177657324).
Испанская революция была народным порывом. Его стихи были по стилю народными. – Всё сходилось. В подсознании.
Следующим периодом массового улучшения народа стала Великая Отечественная война. Вот Симонов и там обратился к… заклинанию (тоже народному проявлению): “Жди меня” (1941). – Тоже ведь противоположности некие: война – традиционализм.
И тоже след подсознательного.
Так что… Если я следы подсознательного идеала (успокоения в данных случаях) считаю главными, если не единственными, признаками художественности, и прав в этом, то мне удалось за Симонова заступиться.
8 августа 2016 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://www.pereplet.ru/volozhin/400.html#400
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |