С. Воложин

С помощью обрамления из отрывков из Бунина, Осипа Мандельштама, воспоминаний Н. Я. Мандельштам и в трактовке Штекеля Бабель предстал прямым антисоветчиком.

В рассказе Бабеля говорится о красном терроре в 1919 году против “сорока тысяч одесских воров”. Так с помощью Бунина в начале постановки предлагается представить Апокалипсис в Одессе в виде 700 или хотя бы 70 повешенных при окончательном установлении советской власти в городе. С помощью стихотворения Мандельштама времени свирепствования сталинских репрессий против безвинных людей в 30-х годах и аллюзий с трагической судьбой самого Бабеля, поплатившегося за свой интерес “чем пахнет” от палачей создается не менее зловещая концовка спектакля. А между ними - “бабелевский” рассказ.

Я взял в кавычки слово “бабелевский”, потому что Бабель страдал от радикализма, разлитого тогда повсюду, вплоть до отношений в семье чекистского наводчика Арона Пескина. Бабель страдал от одного представления о неиспользованных возможностях жизни. Бабель страдал от трагедии инерционности революции. И от этого страдания у Бабеля - в уповании иного порядка - такая сочность языка, жизни и самой смерти. Он как бы кричит всем: “Утихомирьтесь!” Всем. А Штекель сделал обличение только советской власти.

Для этого он избавил слушателей от смакования яркого одесского языка, позволив исполнителям проговаривать текст скороговоркой, не получая самим удовольствия от одного уже произнесения его. Для этого же он одел исполнителей в черную одежду, а в конце велел даже потушить свет на “сцене” и по-страшному подсветить каждому свое лицо снизу фонариком. Для этого не сыграна жуть того, как “скалил зубы” умирающий Пескин (чекистский же наводчик, так пусть - по Штекелю - будет смешон и в смерти). Для этого не сыграны предельное (у старшего) и запредельное (у младшего) возбуждение непрофессиональных расстрельщиков-красноармейцев, а сыгран профессиональный садизм их. Не сыграны страстная - во имя справедливости на свете - идейность очень еще молодого председателя ЧК Симена, пошатнувшая даже сомнения старого Борового, бывшего следователем еще при царе. “...наверно не нужен...” - отвечает Боровой Симену на вопрос того, зачем нужен такой человек как Фроим Грач в будущем обществе. Так написал Бабель. У артиста язык не повернулся так и произнести: “не” невозможно было услышать, а я сидел даже перед первым рядом.

И постановщику удалось-таки то, что он,- может, неосознанно,- хотел: сделать публицистическое (а вовсе не художественное) антикоммунистическое произведение. Тем более - в предвыборную кампанию, в которой коммунисты гораздо сильнее его партии. Такая публицистика работает гораздо эффективнее уже надоевших выпадов против коммунистического атавизма у властей. Как факт: публика наградила исполнителей бурными продолжительными аплодисментами.