Сегодня я впервые получил возражение по сути своего, если можно так выразиться, творчества. Суть – это что я объявил себя вправе считать неожиданность чего-то в произведении или недопонятность следом подсознательного идеала художника. Именно подсознательного. Правом моего вкуса, иначе говоря, объявил. Возражение – что это моя иллюзия, а истина – пустота такого права.

А я как раз в эти дни получаю один за другим отрицательные результаты собственных проверок себя на истинность одного моего суждения.

Дело в том, что я по первому рассказу книжки Шаргунова “Свои” (2018) – “Террор памяти” пришёл к выводу (см. тут), что это – произведение ницшеанца. Вполне качественное, ибо идеал этот у автора подсознателен.

И вот, сколько дальше ни читаю этот сборник рассказов, больше ни один не подтверждает этого вывода. Нет, второй подтвердил, но с натяжкой, заставляющей отказать Шаргунову в высокой художественности. А дальше – стоп. Всюду господствует сознание. И как-то обидно. И невыразимо стыдно. Боюсь, из-за того, что он моё, - человека, не критика, - мировоззрение (отдающего должное СССР-овскому лжесоциаизму) гладит по шерсти, а хвалить я его не могу. По ощущению вкуса, вышеописанного.

Ну есть у него писательское мастерство. Например, в рассказе “Русские на руинах” только в название вынесена словами безнадёжность относительно России. Страстное переживание от лицезрения процесса её исчезновения, присутствия при последних её судорогах – спрятано в подтекст. Самохвальство членов клуба поэзии "под названием “Сладостное слово”” дано приёмом так называемого персонализма – от имени персонажей, которые убоги, как их стихи:

Временно, значит, люблю. Что это за любовь, если она так сама себя рассматривает? А эти неизбежные навязчивые ассоциации… Люблю тебя, Петра творенье… Люблю грозу в начале мая…

Спохватилась авторесса, дескать, нехорошо любви себя ограничивать временем весны и пиком её (весны и любви) протекания. Как-то к вечности надо, мол, подтянуть и неизменности. Для того и "холодно” пришлось выпятить постановкой его не в обычный порядок слов: И когда холодно, люблю.

Вот и полагающаяся по шаблону вечность “в лоб” прорезалась.

И ещё одно слово-Абсолют (маслом кашу не испортишь) "всё” сюда же… – А глагольные рифмы-примитивы? – Так кто ж знает, что так – стыдно?

Персонализм, в общем. Автор за персонажей не отвечает. Он ужасается. С мучительным стыдом:

"Когда настало время объявить [я-повествователю, писателю из Москвы, не отличающемуся от Шаргунова] победительницу, сказать оставалось одно:

Сердце кровью обливается, за Россию, гибнущую, мол, и настоящую и за Шаргунова, несчастного не только политически, но и художественно.

И мне пришлось впервые врать жене, что её тут спасут в нашу последнюю ночь, когда мне уже врачи сказали, что она умрёт через дни или часы.

Грешен. Я попробовал подумать, что это типичное для ницшеанства доведение читателя до предвзрыва, предвзрыва такой силы, что он способен уничтожить весь Этот мир. Чехов так не раз поступал. Но у Чехова не было виновника. Весь Этот мир был виновен. А у Шаргунова винованик есть – капитализм, сменивший социализм (я всегда присоединяю к этому слова “так называемый”). Этому – способом от противного – посвящена первая часть рассказа, отделённая пробельной строкой от описания собрания клуба поэзии. Там Виктор Евгеньевич “в лоб” рассказывает приезжему писателю-москвичу о могучем (я посмотрел в интернете) Алтайском тракторном заводе во времена СССР, в рассказе не названном. И так же “в лоб” рассказано тем же персонажем о людских катастрофах от реставрации капитализма.

То есть ни о каком Абсолюте (как у ницшеанца) речи быть не может. Автор идеалом имеет если и не реставрацию социализма, то изменчивость, а не Вечность или Вневремённость.

Погибаю, но не сдаюсь!

Об этом говорит и пейзажный зачин: "Собиралась гроза…”, и намёк перед концом:

Кто образован, знает, КАК преследовали первых христиан, и способен соотнести, КАК христианство после этого взлетело.

То есть Абсолют тут у Шаргунова прямо противопожный ницшеанскому иномирию “над Добром и Злом”. Он чем-то подобен христианству с его идеалом в сверхбудущем. Это старый коммунизм, раз только хорошо тут о так сказать социализме. – Способом намёка. То есть ничего от подсознания. Ибо даже и новизны нет. Да и просто намёк шит белыми нитками по чёрному.

Правда, возразят мне: а как же с чувством неловкости так и реющим повсюду?

Рискну предположить, что тут-то художественное чувство у Шаргунова взяло верх над публицистическим началом. Его подсознание чувствует, что он написал не художественное произведение, не движимое подсознательным идеалом, а – сознательным, пусть и невнятным: чем-то старокоммунистическим. (Потому старо-, уточню, что новый врагом своим имеет неограниченный прогресс, на который замахивался и лжесоциализм, и молится теперешний капитализм; в новом же – акцент на РАЗУМНЫХ потребностях каждого).

Стыдом Шаргунов развенчал своё сознание. И, мне хочется думать – косвенно подтвердил, что в последней глубине души он – ницшеанец всё-таки. Но этого не знает. Как и полагается художнику.

Неужели такая красота логики есть моё хитросплетение? Воздушный шарик, как возразил мне сегодня мой серьёзный укоритель…

Впервые опубликовано по адресу

http://kontinentusa.com/stydno/

Так не полагается… Я статью отправил в журнал, а решил её продолжить…

Ну и что? Я всё, что ни написал, могу считать написанным в порядке постановки вопроса, потому что железной определённости в интерпретации быть не может до тех пор, пока не научатся объективно фиксировать различие между подсознательным идеалом и другими подсознательными явлениями.

Итак.

Не исключено, что я просто плохо вживаюсь в идеал всеобщего блага в сверхбудущем. Всё-таки я – атеист, а Шаргунов имеет большой опыт участия в христианских ритуалах. И христианский Бог всё-таки принял смерть в Этом, плохом мире. Смерть для христианина есть переход в лучший мир. Что, если Шаргунов готовит в своих произведениях конец одного за другим дорогих ему объектов Этого мира, той же России или вообще живого существа, например, ящерицы из рассказа “Укол в сердце”, или (из рассказа “Свой”) добровольца на войну на Донбасс Ильи из Москвы… Готовит ради иномирного (как и у ницшеанца) идеала, но тот – христианский! Просто христианский!

Он понимает, что возрождения веры в России ещё не произошло, что даже воцерковлённые, которых меньшинство, всё равно не истинно верующие, ибо Эту жизнь ценят превыше всего, и потому являть им свой идеал того света не намёком – это оттолкнуть их от христианства… Вот и… Даёт намёки.

Что если, кстати, и Путин такой? Раз тот свет так хорош, то и надо весь мир привести к нему. И потому он высказывает раз за разом такое запредельное: “А зачем нам нужен такой мир, если в нём не будет России?”, “Мы как мученики попадём в рай, а они просто сдохнут”.

Какие-то крайние проявления такой веры – самоубийство почти тысячи человек в Гайане. Другие крайние проповедуют прекращение деторождений. А Путин, нормально верующий, просто готов уничтожить человеческую цивилизацию, если начнётся война по уничтожению России. Так, мол, предначертано – быть концу света. Вон, и принцип Ферми о чём-то том же говорит: не зря молчит Вселенная, цивилизации кончают с собой. Так лучше умереть с верой в христианский тот свет, чем иначе.

И смущение Шаргунова такой вот природы…

А “Террор памяти” - это искушение себя, христианина (как дьявол Иисуса искушал) противоположным и равномощным по метафизичности, ницшеанским идеалом…