Я задаюсь вопросом, почему так неувядаема экстремистская индивидуалистская традиция в искусстве вот уж второй век после Ницше, резче всех её обозначившего. И мне кажется, что дело не в личных несчастьях художников, достаточно случайных, а в общей непрекращающейся аллергии некоторых к всё возрастающей роли масс, с их сущностной серостью, с одной стороны, и кажущимся их светским блеском в нынешнем обществе потребления – с другой.

А так как на всякое действие есть противодействие, то место себе оно находит в России: вы – за исключительную личность, ну так мы – за исключительное общество.

(Написал так, будто осведомлён в мировой литературе…)

Во всяком случае, так, конфронтационно, можно подумать, поглядев иные российские фильмы.

На самом деле мессианская роль России не конфронтационная, а умиротворяющая. Если сейчас действительно главное противоречие есть противостояние американского глобализма и традиционализма (посмотрите на тот же ислам), то в России и традиционализм силён (недостижительность, азиатчина), и к техническому прогрессу тяга по советской инерции ещё даёт себя знать (иностранщина в фаворе). Кому как не России возглавить движение против материальных и неограниченных прогресса и перепотребления, погубящих всё человечество.

Но российские киношники этого не знают. Они теперь вернулись к ещё советской стадии конфронтации.

Я начал писать эту статью в День защитника отечества, посмотрев сразу два фильма: “Туман-2” (2012) и “Белый тигр” (2012). И в обоих – мистика. А мистика ж претендует на прославление элитарности: я (или мы) – не такой (не такие), как все; лучше.

Здесь не такие, как все, лучшие – мы, россияне.

В “Тумане-2” золотая (на самом деле – лишь мнимо-позолоченная, потому что их - миллионы) молодёжь на массовой тусовке в, – так получилось в тот день, – в День Победы. В подпитии им, как и у ницшеанца Гумилёва в “Путешествии в страну эфира”, - исключениям всё же из своего окружения, - приснился общий сон, показанный как реальность. Исключительность молодёжной группы получилась в том, - по мнению режиссёра, Шурховецкого, - что в них, в глубине их душ, сохранилась исключительность их дедов, сотворивших ту Победу. (Вот она, позитивная роль масс в 40-х годах прошлого века, масс – исключительных, масс, противостоявших негативной роли масс противоположно, индивидуалистски ориентированных. Первые – за равенство, аристократию для всех, вторые – за аристократию только для арийцев. При том, что нынешнее общество потребления, по Шурховецкому, ложно акцентирует аристократизм среднего класса, то есть, практически, - всех, как ложно, мол, было когда-то и акцентирование аристократичности всех арийцев, но не ложно было стремление к равенству, к аристократизму всех в СССР.) И вот ныне-исключительные знают фамилию Кантария (кто водрузил знамя победы над рейхстагом), кто-то из них даже знает, как он выглядел… Кто-то знает, что с 43-го были введены погоны. Кто-то – что в 43-м взяли Киев, что там командовал Ватутин и ещё кто-то (я успел забыть сразу после просмотра). Компания посреди тусовки попадает в тот 43-й год. К фашистам. Те их пытают как советских разведчиков (выявляя самих себя сверхчеловеками и тем запуская ненависть и гордость нынешних пацанов). Пацаны обманывают фашистов, нечаянно ранят Кантарию и совершают кучу подвигов в неимоверных обстоятельствах (каковые и были, по Шурховецкму, в той войне для СССР – обстоятельства), спасая Кантарии жизнь, чтоб не вмешаться в ход истории своим неправильным появлением в прошлом из будущего. А потом приходят в себя на этой нынешней тусовке. И молча осознают свою исключительность среди окружающего нравственного падения, чем может, мол, показаться (да и есть в большинстве, по Шурховецкому) это хиппуюшее и кайфующее (ох уж, это изменённое психическое состояние) окружение.

А в “Белом тигре” - другое изменённое психическое состояние: кое-какие удачные контратаки немцев истолковываются – и нашими, и немцами – как проводимые каким-то “заколдованным” фашистским чудом техники: непробиваемом снарядами и не тонущим в болоте танком, который не по зубам нашим потому, по словам одного пленного немца, что он есть: “торжество немецкого духа”. Именно духа, ибо танк пуст, без людей: слишком непогрешимо действует. Дух, потому что исчезать из виду умеет. И так и остаётся несожженным до конца войны, как дух фашизма. Фашизма, способного возродиться. Что и иллюстрируется аж фигурой Гитлера, сразу после сцен победы, живого (!), вслух разговаривающего – ни много, ни мало – с каким-то представителем Западной Европы, всегда ж, мол, мечтавшей окончательно решить еврейский вопрос и подчинить себе это тёмное пространство на востоке.

Так настолько неорганично это столкновение мистического с реальным… Где тот Станиславский со своим восклицанием “Не верю!”… И не пугайтесь этой фамилии в связи с мистикой, ибо, как заметил Эйзенштейн (см. тут), наблюдается обилие ““спиритуалистических обертонов” в терминологии Станиславского — режиссера, официально признанного эталоном реализма (“сверхзадача”, “озарение”, “лучеиспускание” и т.п.)” А перед нами – полное отсутствие подсознательного у авторов, голое назидание. Только для своих единомышленников и действенное.

Ну посудите сами. Идёт операция “Багратион”, наверно, ибо наступление идёт по болотам. Она длилась один месяц (проверил).

Ну как можно верить тому, что опять появившийся в тылу некой танковой бригады белый тигр, уничтожив несколько танков и самоходных орудий и исчезнув, останется в том же районе и выйдет подбивать один танк-приманку, которого выставит находящийся в постоянном изменённом психическом состоянии единственный выживший из танкового батальона, белым тигром уничтоженного под Бобруйском столько времени назад, сколько нужно было этому выжившему, чтоб вернуться в строй после того, что обожжён был (сказано на 90 %, ну пусть преувеличение, но обожжён, а на выздоровление нужно 2 недели; и после этого было ещё ранение в ногу и выздоровление за 3 дня)… Ну пусть по времени всё и сходится.

Но нам предлагается, чтоб при всём реализме показа войны, учитывая, что было признано, что нет дыма без огня, и велено Жуковым против несерийного исключительного немецкого танка создать за две недели и привезти сюда (куда? ширина фронта в операции Багратион была 1200 километров) единственный усиленный советский танк, - нам предлагается поверить, что тот немецкий танк ещё и чует равного себе этого советского. Советский, мол, туда и прибудет, где в очередной раз белый тигр объявится. И тигр тоже хочет дуэли. И находит советского. И дуэль происходит. И белый тигр неуязвим.

Танк, свободно уничтожающий по несколько машин за раз, обнаруживает себя нападением на одну машину, выставленную для приманки.

Нет, конечно, если он дух, и непобедимый, то что ему стоит пойти на дуэль…

Но почему в это должен вжиться зритель, смотря на вполне себе правдоподобное всё остальное?

Или я отрезал себя от обычного теперешнего зрителя, привычного смотреть смесь чудес с реальностью?

Или теперь не принято вживаться, а принято просто балдеть?

И не мне, старику, судить о том, что вполне приемлется теперь молодёжью?

Мне раз пришлось пойти на поводу у впавшей в религиозность дочери и регулярно ходить 4 месяца молиться за упокой жены. Чтоб дочь меня не засекла, хоть и на расстоянии, в обмане её (спросит какой-нибудь нюанс обряда в некий день, а я не буду знать, если не стану исполнять). А в иудаизме молятся не меньше как в составе десяти человек, мужчин. И мне пришлось найти русскоговорящего раввина и изложить свою нужду. Тот согласился, написал мне русскими буквами текст молитвы и предложил приходить к концу уроков в школе иудаизма, где он преподавал. Там набиралось больше десяти человек, по доброте своей соглашавшихся меня потерпеть (они всё равно в конце занятий почему-то молились). Так я приходил чуть раньше конца учёбы и ждал в сторонке. И поражался. Изучение Торы шло в режиме голого назидания и совершенно не вызывало отторжения у учеников. Это были бывшие граждане СССР, теперь надеявшиеся чем-то помочь своему существованию в Израиле, если они выучатся на раввинов какого-то уровня. Будет какой-то приработок, если не заработок. Молодые люди. Учившиеся в советской школе. Ну пусть плохо учились… Очень плохо (Ньютона они, - раз выяснилось на пути домой, - считали евреем, раз он гений и по имени Исаак)… Но всё равно…

Что значит давление нормы! Они переехали и согласились полностью сменить нормы жизни. И этого хватило, чтоб безоговорочно принимать голое назидание. Как написала про таких большой пониматель Елена Римон: “литературные произведения интересуют меня не как источник моральных ценностей, а как воплощение жанровых и сюжетных моделей. Возможно, такая позиция с течением времени довольно близко подходит к тому, что называется цинизмом. Ученики же мои, как оказалось, в любых текстах ищут тот материал, из которого строится душа” (http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer1/Misjuk1.htm).

А в рассматриваемых российских военных фильмах – другое давление нормы: героизм в крайних ситуациях.

Но искусство ж не нравственность!

Ну пусть Шурховецкий, но как Шахназаров мог пасть так низко?

Причём и тот и другой немцев имеют за существ второго сорта. В “Тумане-2” это просто те, кого десятками убивают наши, сами оставаясь разве что лишь оцарапанными. А в “Белом тигре” что из того, что, наоборот, этот немецкий танк истребляет наших несметно. Зато сам немецкий дух, породивший монстра, в конце концов унижен. Не только тем, что победная музыка Вагнера дана тихой. Но и сам корень воинственности – мещанский: у него всего лишь Польза есть идеал. Как убивание хищниками травоядных себе на еду. Как убивание людьми тараканов из брезгливости. Пошло.

Вот речь Гитлера:

“Война проиграна, я это знаю. Она не просто проиграна, Европа разгромлена. Но можете ли вы себе представить, что будет завтра. Несчастная Германия. Её обвинят во всех смертных грехах. Немецкий народ сделают виновником всего. Напишут тысячи книг. Найдут тысячи каких-нибудь нелепых документов. Придумают сотни воспоминаний. И мы, я и Германия, предстанем перед миром как беспримерные изверги рода человеческого, как исчадия ада. А мы просто нашли мужество осуществить то, о чём мечтала Европа. Мы сказали: раз вы об этом думаете, давайте, наконец, сделаем это. Это как хирургическая операция. Сперва больно, но потом организм выздоравливает. Разве мы не осуществили потаённую мечту каждого европейского обывателя? Разве не в этом была причина всех наших побед? [Видимо, в Западной Европе.] Ведь все знали, что то, о чём они боялись рассказывать даже своим жёнам, мы объявили ясно и открыто, как подобает мужественному и цельному народу. Они всегда не любили евреев. Всю жизнь они боялись эту мрачную, угрюмую страну на востоке, этого кентавра, дикого и чужого Европе, Россию. Я сказал: просто давайте решим эти две проблемы, решим раз и навсегда. Разве мы придумали что-то новое? Нет. Мы просто внесли ясность в те вопросы, в которых вся Европа хотела ясности. Вот и всё. С тех пор, как Земля вращается вокруг Солнца, пока существует холод и жара, будет солнечный свет, до тех пор будет существовать и борьба. В том числе среди людей и народов. Если бы люди остались жить в раю, они бы сгнили. Человечество стало тем, что оно есть, благодаря борьбе. Война естественное, обыденное дело. Война идёт всегда и всюду. У неё нет конца. Война – это сама жизнь. Война – это отправная точка”.

Я предлагаю обратить внимание на слово “обывателя”.

И речь эта ведётся в каком-то помещении, украшенном образным выражением, то есть почти “в лоб”, - образным выражением вполне обывательского идеала – соблазнительными голыми (именно голыми) женщинами.

Когда читаешь Ницше, нет впечатления пошлости. Наоборот, он весь заточен против приземлённого мещанства. Какая-то метафизичность, только не божественная (очарованная), а наоборот – трезвая в своей несвязанности с добром и злом. И какая-то героическая, потому что не боится смерти. Что жизнь, когда есть бессмертие в духе. Мрачная мистика отдаёт величием. Таков был и белый тигр. У него тоже был героизм в крайней ситуации. Как и у советского.

И как бы не веря в равновеликое величие советского охотника за ним, этим белым тигром, - не веря в величие охотника, так его и не сжёгшего, Шахназаров решил подыграть противостоянию фашизму. Унизить того мещанским происхождением. А чтоб внушить естественное к нему отторжение, притушил заодно и соблазнительность пошлости. Так:

Смотришь на этих мрачных голых женщин, и как-то нехорошо тебе само собою становится.

Речью Гитлера кончается фильм Шахназарова. И она не так уж и однозначна насчёт мещанских корней фашизма. В конце акцент её на борьбе и мужественности. Но всё-таки и унижение со стороны авторов насчёт мещанского корня тоже есть. И то же – в предшествующей сцене обеда фельдмаршала Кейтеля и двух сопровождавших его лиц сразу после вторичного подписания Акта о капитуляции Германии в Берлине:

Вот кто, военщина, – белый тигр, хоть он в действительности и возражал против нападения на Францию и СССР. Но он – цветок, по Шахназарову, а корень – те, кто и в ресторан Шлеммер хаживал, и клубнику со сливками едал. Мещане. Еда… Женщины…

Не дал Шахназаров равного по духу противника – русскому духу.

Может, потому ещё раньше, на дуэли, и заставил белого тигра промазать, когда тот оказался позади советского сверхтанка и вблизи.

Это и морально некрасиво, а не только не художественно.

А из-за общей нехудожественности (пришей кобыле хвост, - можно сказать о несграбном соединении мистики с военным натурализмом) моральная задача фильма оказалась не выполненной. От кино ждут не назидания, а катарсиса, которого, сперва по крайней мере, сам не понимаешь. (Правда, какой может быть катарсис, если кино смотришь по телевизору с его перерывами на рекламу, что доказывает: главное – деньги и личный предпринимательский успех, а не героизм во имя родины. И зачем Шахназаров согласился на телевизионный показ, я не понимаю. Или он понимал, что сделал нехудожественную вещь…)

Зато совсем другого сорта роман Бояшова “Танкист”, по, мол, которому сделан фильм.

Так изображено про безумного танкиста.

И читается роман – на одном дыхании. Про невесть что ж написано! Войны и воюющих…

И – отвращение к войне он родит. А вовсе не поучение, дескать, будьте героями в крайних ситуациях. Нельзя, чтоб в ТАКОЕ превращались люди.

Оно и правда. С появлением средств массового уничтожения, особенно ядерной бомбы, надо как-то иначе себя ориентировать. С угрозой всему человечеству погибнуть просто от материального прогресса и перепроизводства сходить с ума не надо. Одержимым становиться – не надо.

Ужас. Конец романа такой: “И Ванька жал”.

К смерти. Уже сколько-то дней после окончания войны. Думая, что найдёт так и нессожжённого белого тигра, Ванька жал на изготовившиеся его подбить зенитки своих.

Он живой стал не нужен, раз кончилась война. И сейчас будет убит. И роман оборван на полуслове.

Миру не нужны одержимые – вот каков катарсис этого таки художественного произведения.

Страшно, если и правда такой Ванька Смерть – аналог России. Ей же теперь не угрожают уничтожением государства и порабощением народа. Действует же так называемая мягкая сила. Она мирно вестернизирует россиян. Сперва их оболванив. И телевидение прекрасно справляется с оболваниванием. Вон, какую чушь-назидание, с перерывами на рекламу, выставили в качестве патриотического действа.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/136.html#136