Я решился прочесть, наконец, когда-нибудь, “Дон Кихота”. А так как я подозреваю, что читать будет скучно (все великие книги скучно читать), то я буду, как уже повелось у меня, стенографировать свои переживания в процессе чтения. Так, я знаю, можно прочесть любую скучнятину. Моя же стенограмма, надеюсь, такой скучной не будет.

Прочесть мне нужно, чтоб лично понять, к какому идеостилю относится это произведение. То ли к маньеризму (по крайнему отчаянию), то ли к барокко (по мудрому выходу из крайностей) в этой вещи, судя по известному мне чему-то (я даже не знаю, чему, я ж что-то читал об этом великом романе).

Итак.

Глава 1.

С шутливостью в голосе повествователь рассказывает о трёх несколько чиканутых на рыцарских романах субъектах. Низкая, и тем нормальная, жизнь течёт сама собой, а эти – витают вне её. Но одного из них, идальго, стало слишком заносить в воображаемую жизнь. Правда, повествователь как-то подозрительно подробно знает легендарные в прошлом имена персонажей этой воображаемой жизни. Ну он, наверно, такой способный, что ему не составляет труда знать и былую литературу – рыцарские романы.

И, странно, этот трезвый повествователь что-то с большим увлечением стал погружаться и нас погружать в жизнь этого рехнувшегося человека.

Впечатление, что повествователь решил потешить читателей галиматьёй, которая получается от такой крайности, как приключения помешавшегося на благородстве. Но это – внешнее в повествователе. Внутреннее – он сам в какой-то степени неравнодушен к благородству, которого вокруг нет.

Это мне напоминает меня, делающего вид, что я хочу заинтересовать людей такой редкостью, как что-то осмысленное, даже научное, в рассуждениях об искусстве, тогда как на самом деле хочу им внушить свою благую душу, верящую, что будущее человечества – новый коммунизм (с материальным самоограничением в отличие от старого, не предусматривавшего ограничения в материальном потреблении – с неограниченным, но духовным потреблением, сотворчеством с творцами).

Итак, я самоидентифицировался с образом автора.

Глава 2 и 3.

Погружение повествователя в, мол, цветистые мысли рехнувшегося (вплоть до особого, возвышенного словоупотребления) соответствует моей молчаливой декларации перед моим читателем, что я-де совершенно отрекаюсь от себя во время чтения разбираемого произведения. А те авторские подколки своему сумасшедшему я ассоциирую со своим иногда-возвращением из своего читательского самоотречения по ходу чтения разбираемого произведения к себе-критику.

Ладно. Пока аналогия вяжется.

Дальше ничего не получится. Потому что я с реальной жизнью не сталкиваюсь. Из-за виртуальности моей деятельности (за статьи в электронных журналах мне не платят, статьи не рецензируют, отклики на них мне практически не поступают – разве что, вот, на днях, впервые за несколько лет пришло письмо от истолкованного автора с репликой-усмешкой; в ней, да, он притворился, - как и хозяин постоялого двора у Сервантеса притворился видящим рыцаря в сумасшедшем, - что имеет дело с критиком-таки). Но я ж незаметно для себя соскользнул с аналогии себя не с нормальным автором, а с нормальным персонажем-хозяином. Да, есть общее – в нормальности – у автора и хозяина постоялого двора, но ведь автор-то как относится к разыгрывающему Дон Кихота? Разве не с тайной горечью? Наверно же он ни за одного, ни за другого. И аналогии со мною больше нет.

Скучно. Теперь долго-предлого те и другие персонажи будут более или менее подыгрывать Дон Кихоту. А зачем это нужно Сервантесу, мне ясно не будет.

Глава 4.

Теперь такая неприятность, как приятие крестьянином, бьющим плохого пастуха, - приятие вмешавшегося Дон Кихота, - приятие всерьёз как рыцаря.

Так не договаривались.

Неужели автор решил свой голос из повествования удалить и просто сталкивать современные ему остатки Добра-в-мире (Дон Кихота) со Злом?

Дошло до назидания от имени автора:

В чём дело? – Добро оказалось мишурное (Дон Кихот уехал – крестьянин добавочно побил мальчика-пастуха). Это “оказалось” – для принявших было на какую-то минуту Добро-в-мире всерьёз. – Перед нами притча и поучение. В смысле: времена теперь такие (не средневековые, с приматом чести), что настоящего Добра нет (есть только приспособленчество нарождающейся буржуазности, идеала Пользы), не путай с ним Добра видимость.

То есть перед нами не художественная, а то ли религиозно-риторическая, то ли светско-риторическая литература. – Во всяком случае, в этом эпизоде.

Мораль следующей притчи неясна (как сумасшедший Дон Кихот напал на не признавших красоту его Дульсинеи купцов и был наказан не без пособничества споткнувшегося Росинанта). Неужели говорится, что плохо быть сумасшедшим? – Совсем мура.

Глава 5.

Совсем пустая глава. Как сожгли все книги, и дверь в саму библиотеку заложили, пока вернувшийся домой Дон Кихот приходил в себя после падения с Росинанта и побития погонщиком.

Видно, что Сервантес зарядился на создание длинного чтива. Его возмущал надвигающийся буржуазный примат Пользы.

Я, наверно, просто не сумел увидеть авторского сарказма над Пользой. – Перечитать, что ли…

Тихая издевка над всесильной Пользой. Саму высокую религию готова привлечь ради Пользы экономка, не менее умная, чем безумен (ради Чести) Дон Кихот.

Довести до переживания скуки от 5-й главы, это как ощущение Шекспира (прогнило что-то в Датском королевстве), от накатывающего ужаса, название которому нашли много позже – капитализм.

Это "подвижно”, наверно, и есть иное название факта моего первоначального непонимания этой главы. Я устыдился почему-то его. Нет. Почему почему-то? Я ж Кожинова читал когда-то. Во мне сидело, что-то, что смутило мою душу, когда я заскучал от этих пошляков в 5-й главе.

То есть и у меня, и у самого Сервантеса наблюдается эффект ЧЕГО-ТО, словами невыразимого – это след подсознательного идеала маньеристского типа (теперь ТАК плохо {как скучна 5-я глава}, что всеобщее благо возможно лишь в сверхбудущем).

Собственно, надо ли читать дальше всю огромную книгу? Моя задача выполнена.

Или надо читать, ибо Кожинов мог и ошибиться, а я – вслед за ним…

Глава 6.

Это несобственно-прямая речь персонажа. То есть парадокс в том, что Сервантес для выражения своего подсознательного (разрешите мне такую вольность) идеала благого для всех сверхбудущего (это сверхисторический оптимизм) в текст помещает чуть не противоположного персонажа с наивным оптимизмом (представителя идеала трагического героизма, каким в наше время в творчестве был Высоцкий, надеявшийся своим голосом разбудить людей для спасения заболевшего социализма {Вот-вот и взойдёт}).

А вот авторские слова:

Это не каламбур с разными значениями корня “добр”, а сам автор считает зло происходящим от добра, в смысле имущества. Ну чем Сервантес не прокоммунист? Прав Энгельс:

"Люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными” (https://studme.org/62669/literatura/epoha_kotoraya_nuzhdalas_titanah).

Появляется оруженосец Санчо Панса, человек "без царя в голове”. То есть не прямо сумасшедший, а крепко увлекающийся.

Зачем он введён?

Сманил Дон Кихот его отправиться с собой, пообещав остров, материальное. То есть это противоположный рыцарю человек. Человек Пользы, значит. – Подозреваю, что такой нужен автору для выпадов против этой Пользы.

Хорошо, а что такое – мечтаемые Дон Кихотом завоевания королевств? Неужели это наглый обман простака товарища?

Глава 7.

Так. Ложный ход – если это он – продолжается: обогащение.

"Они [великаны-мельницы] владеют несметными сокровищами; одержав над ними победу, мы станем богачами”.

Голоса автора в выборе оттенков слов не слышно. Есть только искусство вымысла. Это поэтично – увидеть великанов в мельницах. Автор, где может, своего благородного персонажа хвалит: поэтичен?

Ну а как оценить новый трюк этого самого искусства вымысла? Поверженный вместе с Росинантом лопастью мельницы, Дон-Кихот принял уверения Санчо, что это не великаны, зато счёл их колдовством какого-то Фрестона, так же колдовством отнявшего у него библиотеку.

Идиотизм Санчо нужен для уравновешивания идиотизма Дон Кихота?

Всё-таки у меня сильное подозрение, что пишется в расчёте, что людям нравится чтиво. Экшн. Лишь бы куда упереть глаза.

Глава 8.

Тут совсем плохо. В предыдущей главе "Копье сломалось”. А теперь "опустив копье, с такой яростной отвагой напал на одного из монахов”.

Теперь Санчо лишается вдруг головы и, забыв о своих же словах: "Эти всадники в черном просто-напросто монахи-бенедиктинцы”, пошёл снимать одежду с поверженного Дон Кихотом монаха, потому "что по рыцарским законам он [оруженосец рыцаря] вправе [тут Санчо вдруг оказывается таким же начитанным в рыцарских романах, как Дон Кихот] получить добычу, которую завоевал в бою его господин”.

Полная галиматья. Нужен повод для избивания Санчо (для симметрии, что ли, с пострадавшим от мельницы Дон Кихотом)? – Нужен. – Пожалуйста. Пипл схавает.

То есть задачи автора – ближайшие? Как давеча каламбур с двумя смыслами корня “добр”?

Санчо бьют слуги путешествующей синьоры, а Дон Кихот этого не видит почему-то и беседует с дамой.

А в довершение абсурда автором дана победа старику Дон Кихоту во вдруг сражении его на мечах со вспыльчивым слугой дамы, не старым.

Могу только пожать плечами. Я помню, как воспитанного на реализме Вейдле бесили персонажи, "не оказывающих никакого сопротивления авторскому щелчку, посылающему их направо или налево” (https://predanie.ru/veydle-vladimir-vasilevich/book/73253-umiranie-iskusstva/). И решил посмотреть, а как Вейдле относится к произволу Сервантеса. – Оказалось, терпимо, "потому, что гораздо меньше интереса было в те времена к авторскому лицу и к психологической основе его творчества” (Там же).

А вообще сложное у Вейдле отношение к Сервантесу. Тот же написал “Назидательные новеллы”, пока писал “Дон Кихота”. Я специально прочёл одну из новелл – “Цыганочку”. – Развлекательная вещица. Так вот, говоря о Сервантесе относительно его столь пустых новелл, он его не осуждает. По какой-то дикой логике, называемой стилем эпохи. Причём эпохами со стилем он считает те, что были перед концом XIX века. И в них всё прикладное (восходя стилем к архитектуре), мол, художественно ценно. А тогда начался стиль барокко. Соединение несоединимого, высокого и низкого. От усталости от слишком длинной войны Контрреформации с Реформацией – радость найденного выхода. В частности – счастливый конец новеллы “Цыганочка”. Эта радость так и играет в “Цыганочке”. Низкая цыганочка (цыганы там все – воры) очень даже нравственна. Пошедший за нею в табор (для испытания цыганочкою его верности) высокородный дворянин покупает разные вещи, говоря табору, что он их украл. И вообще и сама цыганочка оказалась украденной, ещё будучи младенцем, из дворянской семьи. – Радость видна, по-моему, в концентрированном виде в последнем абзаце-предложении новеллы:

"Я забыл упомянуть о том, что влюбленная владелица постоялого двора открыла правосудию лживость обвинения против Андреса [дворянина, увязавшегося с цыганами], призналась в своей любви и в преступлении [Андрес, мол, вор], за что ей не последовало, однако, никакой кары, ибо на радостях, что молодые люди [Андрес и его любимая] отыскались [их родителями], мысли о мести были "преданы земле" и была "воскрешена" милость”.

Даже слова "на радостях” “в лоб” написаны.

Так, верный своей идее-фикс, что художественно только то, что несёт след подсознательного идеала, я готов саму эту радость стиля барокко, какую-то аж нормативную в “Цыганочке”, посчитать родящейся именно из подсознательной усталости от войны одного лживовысокого (Контрреформации в Испании) с другим лживовысоким (Реформации во Фландрии {она упомянута в новелле}). И тем – отказать Вейдле в оправдании прикладного искусства прошлых столетий.

Но в применении к Сервантесу (к этой какой-то нормативности радости и противноватой назидательности, проникшей аж в название сборника) я готов думать, что тут проявлялось сознательное автора новелл. Пресмыкающегося перед модой. – А Вейдле просто придумал способ, как о Сервантесе не говорить плохо.

Тогда маньеризм (стиль, исторически предшествовавший барокко) его “Дон-Кихота” можно счесть для Сервантеса подсознательным. А выявленные выше повествуемые безобразия, относящиеся "к авторскому лицу и к психологической основе его творчества”, можно не извинить неразвитостью в XVII веке, а похвалить как признаки авторского отчаяния от накатывающейся эры Прагматизма.

Глава 9.

Говорильня двух идиотов. – Всё-таки есть подозрение, что Сервантес много балагурит. Наверно, такая была мода.

Глава 10.

Как факт. Не гнушаясь повторением сюжета, сейчас побили – погонщики какие-то – наших двух героев. (После того, как их лошади покусали и полягали Росинанта. За него-то и вступились наши двое.)

Надо, наверно, приготовиться к скуке повторения несуразных побоев… К скуке двойных стандартов, как говорится, в устах этого Дон Кихота. – Почему это его, побитого, должен везти осёл Пансы, а не Пансу?

Глава 11.

Опять постоялый двор.

Непонятно, кстати, есть ли у наших двоих деньги… За всё ж надо платить в Это время. Пока такая проза жизни по воле автора игнорировалась из-за чрезмерной странности Дон Кихота. Не до требования оплаты было в предыдущем постоялом дворе. Что будет теперь?

Так. Опять драка. Служанке что-то понадобилось на чердаке. А там спал ещё и неравнодушный к этой служанке погонщик. Он приревновал её к Дон-Кихоту, и…

Ску-у-ка.

Я чуял, что без самостенографирования роман не прочтёшь.

Глава 12.

Битьё Дон Кихота продолжилось. Кем-то вроде тогдашнего полицейского. За вздорность “рыцаря”. Неуважительным тому показался обычнейший вопрос: "– Ну, как дела, милейший?”

У Сервантеса что: фантазии мало?

Пожалуйста. Следующая беда – от сваренного Дон-Кихотом бальзама. – Рвота у нашей пары. И… уезжают. Без расплаты опять, между прочим.

Но как я импульсивен. Вот хозяин просит расплатиться.

И уехал. Так расправились с Санчо. Подбрасывая его на одеяле.

Глава 13.

Кислое дело. Сколько ещё продлятся эти невзгоды? Уговоры “рыцаря” “оруженосцу” терпеть тоже не новы. Терпеть пока приходится читателю.

Тогда, наверно, умеющие читать были очень терпеливы к монотонности.

И потом – неужели автора так увлекает то, что меня так утомляет, что он пускается во все тяжкие от имени Дон Кихота воображать (и докладывать Санчо) имена, имена, имена рыцарей, которых он видит в туче пыли (а то – стало баранов, перегоняемых с пастбища на пастбище). "…наделяя каждого особыми приметами, гербом и девизом”.

Для меня подробность описания часто была признаком авторского позитивного отношения. А тут – пшик.

Я стал пропускать эти подробности.

И надо верить, что "Санчо внимательно слушал своего господина, не решаясь вымолвить ни слова”.

И идиотизм “рыцарского” нападения на баранов дополняется идиотизмом автора:

А пульс пощупать?

И всё волшебниками да волшебниками объясняет у этого автора персонаж свои поражения. И опять эти уговоры Санчо терпеть.

И я не единственный, кто страдает от такого чтения: "накатывает тупое уныние… Мне удалось дочитать до XV главы” (https://jrchernik.livejournal.com/318166.html).

Впрочем, есть и мнение более уважаемого человека – Макса Дворжака. Только сначала надо усвоить, что такое триглиф.

Триглиф – это три углубления на вертикальном месте, треугольные в плане.

То есть со времён готики до середины XVII века западноевропейское человечество ценило выдумку как таковую. – Вырвались, что ли из средневековой темницы метафизического устремления в сверхмир. И радуются здешнему миру, включающему в себя выдумку. В стремлении "достичь некоей, основанной на субъективном восприятии… картины вселенной” (Там же. С. 134).

Хорошо Дворжаку, он умеет вживаться в прошлые эпохи. А что делать нам. Мы живём через 3 века после XVII-го. Естественно, что нам надоело столь обильное выдумывание, чуть не как самоцель в самоутверждении.

Глава 14.

Сервантес, похоже, упивается своей способностью издеваться над своими несредними героями. – Значит, сам Сервантес – экстремист. Что и соответствует его подсознательному идеалу благого для всех сверхбудущего.

Слишком удалён такой идеал. Вот его носитель и впал в такую крайность, как городить крайности от имени персонажей.

Теперь Дон Кихот винит Санчо в том, что не напомнил ему о клятве не помещаться в постоялых дворах пока… "пока вы не добудете шлема Маландрина или Ламандрина, или как там звали этого проклятого волшебника”.

Это такой видимый миру смех сквозь невидимые миру слёзы. Плачет Сервантес, наверно, над тем, что нет в реальной жизни вокруг неприспособленцев. Вот он и издевается над ими-выдуманными.

Сейчас Дон Кихот избил и разогнал церковников в похоронной процессии.

Его автор слишком ненавидит рациональных людей, значит.

Оттого же автор никак не выдаёт своего отношения к до степени воровства доведённое рациональной перегрузке голодным Санчо провизии разогнанных себе в плащ?

Всё надо читать через наоборот?

Глава 15.

Дикая мысль… А что если Сервантес решил, что его читатель (всё понимающий) тоже так пышет гневом на всё нормальное вокруг, что готов изводить себя нудным и растянутым чтением, чтоб распалить себя ещё больше… И затем – такое суесловие нам предъявляет от имени своих главных персонажей Сервантес… Чтоб мы еле-еле не взорвались.

Это я пишу о прощании друзей перед походом к водопаду. И о разговорах после несостоявшегося похода. – Фонтаны красноречия.

Глава 16.

Теперь таз цирюльника добыл себе на голову Дон Кихот, обратив в бегство цирюльника.

Вейдле открыл наличие искусства вымысла помимо искусства слова. Первое не боится перевода на другие языки. У Вейдле оно тогда искусство, когда иначе лучше сказать нельзя. Но, если принять, что признак искусства – неожиданность, то эти нелепые выдумки Сервантеса, которые никак невозможно предугадать, есть таки искусство. (Чтоб поддержать реноме Сервантеса.)

А пока – скучаем дальше.

Санчо советует поступить на службу к императору.

Так. Что это за номер? Уже второй раз Дон Кихот как-то не верен своей Дульсинее. Пусть и в фантазии. Теперь – рассуждая о будущем приезде к королю..

Это Сервантеса занесло не туда или – его персонажа? И вот их обоих несёт, несёт… Объявлена война, прощание с инфантой, победы на войне, король не разрешает им пожениться, они всё равно поженились, рыцарь оказывается сам сыном короля (?), а потом и королём как муж инфанты… Женитьба оруженосца на служанке инфанты. (А Санчо ведь женат!) А та служанка – дочь герцога…

Неужели это всё-таки с интересом читалось 400 лет назад? – Мне пока удаётся только потому, что по малу за раз прочитываю. Плюс записываю вот это.

Глава 17.

Хм. Автор подыграл своей парочке и дал победить четырёх вооружённых конвоиров, сопровождавших осуждённых на галеры. Нового рода чушь, авторская.

Тут же перебитая чушью сумасшедшего Дон Кихота, потребовавшего от освобождённых им преступников отправиться к Дульсинее и рассказать об освобождении. – Результат – побитие камнями и лёгкое ограбление освободителей.

Только обязавшись эту нуду читать, читаю я, бедный.

Глава 18.

И они сбежали от возможной погони полиции (Санта Эрмандад) в горы. Распоряжается Санчо. А один из оказавшихся там же каторжан украл у Санчо осла. Зато они нашли валявшуюся сумку с бельём, золотом и записной книжкой.

Вторжение реальности.

Глава 19.

Кошмар. Впереди в три раза больше читать, чем уже прочёл.

Как-то очень разговорчив этот крестьянин, Санчо Панса. Зачем это Сервантесу?

Желание Дон Кихотом славы Сервантесом само по себе порицаемо?

Внутренний монолог тогда ещё не был изобретён. Но приём персонализации (подача с точки зрения персонажа), вижу, уже есть. Что значит – открывать сокровенное такому ничтожеству, как Санчо Панса? Это не значит осмеивать желание славы?

Для того, наверно, и говорливость Санчо. Чисто техническая функция – довести Дон Кихота до озвучивания откровенности.

Итак, Дон Кихот задумал достичь славы своим горем по поводу отвержения его Дульсинеей. Но такового не было. – Насмешка авторская? – По крайней мере – пример изворотливости ума автора:

Хорошо, авторская радость жизни в таких изворотах проявляется. Но как её совместить с тем, что автор в крайнем отчаянии от такой окружающей его радости жизни, как радость Пользы? Неужели фантазия есть для Сервантеса образ радости от нематериального? Которая попирается радостью материальной Пользы…

А эти двойные стандарты?.. То, мол, что волшебно (для Дон Кихота), естественно предстаёт не волшебством для Санчо Пансы. – И всё в голове сумасшедшего – нормально.

Не надо ли понимать, что, - по мнению автора, - раз мы переживаем нормальность окружающего, то из этого не значит, что мы не сумасшедшие… Как Кожинова озарило…

То есть то, что написано буквами есть фон, побуждающий думать совсем не то, о чём буквы…

Хм.

Но хорошо. Ручеёк тут, в горах, есть. А что Дон Кихот будет есть, пока Санчо повезёт письмо Дульсинее и привезёт её ответ?

До Дон Кихота же дошло другое – не на чём написать письмо Дульсинее.

А! Записная книжка.

Гм. Предусмотрительно введённая автором в предыдущую главу. Я-то уже забыл, а у него всё учтено.

То есть тут-то подсознанием и не пахнет. А вот низкопробной литературой – пахнет. Морочит нас автор.

Волосы дыбом – какая галиматья…

Хм. Вот Дон Кихот приведён в своём словоблудии к утверждению, что "все благородные и прекрасные дамы, которые описываются в романах и воспеваются в стихах, не существуют в действительности. Поэтому их просто выдумывают, чтобы было о ком написать стихи и чтобы все считали их влюбленными или людьми, достойными любви”. Ну и что? Значит, он осознаёт разницу между условностью и реальностью?

Я вот думаю, что в будущем коммунизме люди будут жить в основном в искусстве. Так что: они ж не обязаны не различать условность от реальности?

Неужели Сервантес издевается из своей дали и надо мной?

Так. Всплыл вопрос о еде… - Голодать собирается.

Глава 20.

Ариосто, я понимаю, посмеялся над своим неистовым Роландом. А Дон Кихот этой насмешки не знает. Но всё равно выбрал в образец для подражания Амадиса. Молится. Нормально.

Зато, оказывается, он забыл отдать письмо Дульсинее, а Санчо забыл его взять и поехал передавать пустой. – Чего себе ни позволит Сервантес…

Санчо встречает цирюльника и священника (ликвидировавших библиотеку Дон Кихота) и те над его рассказами о его господине потешаются. Притворяясь, как тут завелось, что всё в порядке.

И решили эти двое притвориться странствующей принцессой и её оруженосцем, чтоб увести Дон Кихота домой.

Глава 21.

Чему я удивляюсь, так это охоте не только у священника и цирюльника, но и у других людей – спасать Дон Кихота от страданий. Время ещё не стало деньгами – так объясняю я себе свободу располагать собою. И вот является Доротея, любительница рыцарских романов (только возрожденческих, надо думать, с "пафосом раскрепощения сильных людских страстей”, по Кожинову), согласная заманить Дон Кихота домой.

Заодно попотешаются. Причём и над Санчо тоже.

Я не понимаю… Если Доротея взялась доставить Дон Кихота домой, то зачем её его натравливать на великана, её оскорбившего, в Эфиопию? Дон Кихот и Санчо что: не будут замечать, что они направляются домой? Или автора этот абсурд не тревожит?

Попутно зачем-то дана сцена потери цирюльником (будто бы оруженосцем Доротеи) накладной бороды, а появившийся священник, мол, прирастил её обратно. И Дон Кихот всему поверил, и цирюльника не узнал.

Но он удивился факту пребывания тут священника. Тот не преминул подействовать на совесть Дон Кихота. На него-де напали каторжане, освобождённые каким-то храбрецом (Санчо ж всё рассказал). И вот Дон Кихот мучается: признаваться или нет.

Глава 22.

Признался Санчо. И – передёрг Дон Кихота:

И ахинея продолжается. Настало время нести околесицу Доротее (кто и как её обидел). – Она охотно соглашается, но… забывает, как договорились священник, цирюльник и она о том, кто она и как её зовут. Священник напоминает, объяснив всем забывчивость невзгодами. И идиотам это сходит. А сможет ли она нести чушь?

(Сам я, может, очень, ну очень простодушный человек, раз подумал, что девушкам же надо про себя врать, и принялся врать одной. Вспоминаю аж улицу, по которой мы шли, и я начал врать. И как же я опозорился!.. Я и десяти метров не выдержал, рассмеялся и признался, что вру. Я, наверно, всё же исключение.)

Доротея, принцесса, мол, Микомикон, как и сам Сервантес вот уж 20 глав, принялась городить свои сорок бочек арестантов.

В частности, она пошла ва банк по испытанию внушаемости идиотов и объявила, что ещё там, в своей стране, ей было сказано, что отомстит за неё рыцарь с родинкой с правой стороны. – Дон Кихот захотел раздеться и проверить. Но Санчо (он же в заговоре о возвращении господина своего домой), сказал, что нечего раздеваться – она есть. – Проехало. И – поехало дальше в таком же роде.

Дама сказала, что она, направляясь в Испанию, высадилась в Осуне, а Дон Кихот возразил, что это не морская гавань. (Интересно, гуглокарта знает такой город? – Нет.) – Вмешался опять священник: она в Осуне услышала-де о Дон Кихоте, а не высадилась. Хорошо. Дон Кихот же согласен верить, что слава о нём уже распространилась по всей Испании.

Надо признать, что с розыгрышем Сервантес наткнулся на в принципе бездонный источник галиматьи для своего сюжета о сумасшедшем.

А пока дама говорит, что за отомстившего, если тот пожелает, она обязана выйти замуж. И Дон Кихот, забыв о Дульсинее, радуется. – Это он в который уже раз забывает о Дульсинее? В третий… - Какая-то настойчивость у Сервантеса…

Санчо же из разыгрывающего превращается в разыгрываемого: ему перепадёт от такого вознесения его господина. (Автор тут не забыл, что Санчо-то был разыгрывающим?)

Опа. Я не понял реакцию Дон Кихота, оказывается. Он Дульсинею не забыл. Что очень разозлило Санчо. Принцесса, мол, красивее Дульсинеи. И – схлопотал. Его от смерти спасла Доротея.

И у Дон Кихота есть довод:

Этак принципиально издеваясь над идеализмом, Сервантес что: его всё же исповедует?

(Недавно я читал кое-что серьёзное в защиту идеализма.

Время, конечно, не может течь вспять, это несомненная истина. Но не вся истина: как любое определенное утверждение, это тоже ограничено. Требование полноты истины у Мих. Лифшица есть требование дополнения самых несомненных истин, в том числе и той, что время не течет назад” {Арсланов. Предисловие к книге Лифшица “Что такое классика”}.)

То есть, если Сервантес таки движим был идеалом маньеристского типа (что в сверхбудущем – общее для всех благо), то как раз такому и можно так идеализм третировать.

Хм. А не читай я эту галиматью Сервантеса, мне б пришли в голову такие мысли?

А там крайности продолжаются. Санчо убеждает господина, забыв о розыгрыше, жениться на принцессе, чтоб его Санчо, одарить, "потом вы сможете вернуться к сеньоре Дульсинее”. То есть идеал Пользы оправдывает-де любые моральные изъяны.

Негодующего голоса автора не слышно. Но… как-то и слышно. Тем, что он вплотную подводит к такой уничтожающей оценке Пользы.

И – новый прокол. Санчо отказывается от суждения о том, кто красивее, так как Дульсинею давно не видел. Но он же только-только от неё принёс весточку господину. Тот в ярости.

Есть даже некое удовольствие от того, как каждый раз прокалывающиеся выкручиваются. Но… это какое-то интеллектуальное удовольствие. Является ли оно и эстетическим? – Пожалуй. Ведь неожиданность же каждый раз.

Радость жизни так и брызжет. И это меня удручает. Потому что маньерист наличную жизнь ненавидит за ужасность. Вспомните, какие миазмы гадости в “Гамлете”. Например, что там на второй строке (негатив я подчёркиваю)?

Что на 19-й и 20-й?

И т.д.

А Сервантес?.. Неужели можно “фэ” выражать через наоборот? “Фэ” людям, издевающимся над идеалистом.

И чем это не неожиданность? Уже не эстетическая, а высшая, художественная…

Но…

Это вечное сомнение…

Зачем было автору возвращать Санчо украденного у него каторжником осла?

Глава 23.

Я как Ванька-встанька. Ну не переношу галиматью. Теперь это – враньё Санчо, как он посетил даму Дон Кихота, Альдонсу.

Текст иллюстрирован странным художником. Он буквально понимает текст и так и рисует. Скажем, рассказ о посещении, не имевшем места в действительности, снабжён двумя гравюрами, где Санчо и Альдонса. Даже объяснение Дон Кихота самому себе, что Санчо так быстро обернулся туда и обратно под влиянием волшебника, тоже проиллюстрировано, правда, сюрреалистически: Санчо скачет на половине коня…

Заразительность несения галиматьи – всеобщая…

Но вот поучение. Появился битый мальчик, которого освободил Дон Кихот, и отругал Дон Кихота, что он вмешивается в не свои дела.

Будет ли способен Дон Кихот внять такому поучению?

Честное слово, я не предполагал, что Дон Кихот вскинется немедленно найти того обидчика мальчика.

А ведь он якобы-принцессе обещал ни во что не ввязываться, пока не отомстит за неё. Получается очередь. Мальчик плевать хотел. Проклял Дон Кихота и убежал.

Ну?

Первый звоночек?

Глава 24.

Рассказ о нормальных людях (Дон Кихот на прежнем постоялом дворе спит) так же скучен, как и галиматья. Ну что нынешнему читателю, не имеющему понятия о рыцарских романах 400-летней и более давности, суждения о том или другом персонаже романа Сервантеса? – Можно только пожать плечами.

Или не знаю… Времена были неторопливые. Читать рыцарские романы было как смотреть в огонь или на текущую воду. – Убивание времени… Какая разница, что там написано… “ради пустого развлечения”, по словам здравомыслящего священника.

Нет. Тут какая-то насмешка. – Здравые люди в споре, в какой книге правда, а в какой вымысел, начинают городить… да, тоже ахинею.

Слушая священника, Санчо призадумался о своей судьбе при Дон Кихоте. Пошёл на него глянуть. А тот… проснулся и дерётся с… великаном, врагом Доротеи.

Ну хорошо – приём показа с точки зрения персонажа.

Может, на излёте средневековья ещё оставалось много народа, не затронутого иным отношением к религии. А та ж погружала людей в сказку?

Но если Сервантес в ужасе от наступления эры трезвости и рациональности, то как он может отрешаться (а приём показа с точки зрения персонажа – это отрешаться) от этих отсталых?

Так. Великан это мехи с красным вином. А Дон Кихот – новость – сражается с этими мехами, закрыв глаза. "В полусне”, мол.

Прокол самого Сервантеса, думающего, что бывает такой полусон?

"Сны наяву могут дать человеку то, чего ему хочется, но чего он лишен в реальной жизни” (https://shkolazhizni.ru/psychology/articles/6424/).

Нет. Это – грусть Сервантеса о том, что в реальной жизни остался один практицизм.

И что? Для этого надо и Санчо наделять чрезмерным фантазированием? – Что-то не то.

"– Ничего не понимаю, – отвечал Санчо, – знаю только, что, если я не отыщу этой головы [привидевшейся Санчо], мое злополучное графство растает, как соль в воде”.

Загребущесть, увы, не так теперь, в рациональную эру, стала удовлетворяться, как раньше – военной силой, а прозаичнее…

А авторское издевательство над состоянием “сон наяву” продолжается: Дон Кихот принимает священника за Доротею, становится на колени и объявляет себя свободным от взятого на себя обязательства заступиться за Доротею.

Священник успокоил и сумасшедшего (он опять заснул), и хозяина постоялого двора, что заплатит за все убытки, нанесённые Дон Кихотом.

И тут Санчо Панса заподозрил, что с ними двоими священник развлекается.

Глава 25.

Две трети текста осталось… Тяжело.

Ну Санчо пошёл – к проснувшемуся как раз господину – и открыл ему глаза на истину. Тот, естественно, не признаёт: заколдованный-де этот постоялый двор. Но. Отправляется смотреть на превращения.

А дурачащие договорились убедить Дон Кихота, что его борьба с великаном еще не кончена и он должен сопровождать обиженную великанами принцессу в королевство Микомикон.

Слово “хитроумный” включено в длинное название романа. И до сих пор какая-то объяснительность выдерживалась. Посмотрим, как автор и его персонажи извернутся на сей раз.

Очень просто. Дон Кихот сказал девице, что дама превращена в простую девицу её покойным отцом-колдуном из недоверия к силе его, Дон-Кихота. А девица просто сказала, что она не превращена. И поехали, мол, дальше.

А зачем ехать дальше, раз великан убит? – Этот вопрос просто не поднимается. Дон Кихоту достаточно абы каких опровергающих Санчо слов Доротеи, и вот он уже кричит на Санчо, что тот обманщик. Тот козыряет проткнутыми мехами. И как-то Дон Кихота это не вразумляет: волшебник-де явил вместо великанов бурдюк с вином…

Хорошо, волшебник, бурдюк. Значит, он согласен, что не великана убил? – думаю занудный я.

Но Сервантес писал, наверно, не для зануд. Так или сяк – есть умиротворение? Есть. Всё. Вопрос исчерпан. И вот они ужинают на деньги священника (тот как-то здорово богат, предполагается).

И поехало… Дон Кихот говорит разумную речь об уме и иных достоинствах в военном деле. (Я по диагонали прочёл это упражнение в красноречии.)

А Сервантес, наверно, писал и получал удовольствие от своей изобретательности в вымысле и красоте слов. Его же отчаяние от окружающей действительности – ерунда, навешенная на него критиками. Тем же Кожиновым.

Глава 26.

И вот все – спать, Дон Кихот – дежурить, а дочка хозяйки и служанка – посмеяться над несчастным. Священник, цирюльник и Доротея – хоть объявлено – намерены вернуть Дон Кихота домой. И вынуждены ему подыгрывать – насмехаясь (для читателя). А эти две? Злой мир символизируют?

Они умудрились поставить Дон Кихота ногами на седло Росинанта, а руку – привязать к высокому окну чердака. – Тот счёл это опять волшебством.

Ну утром приехали некие. Росинант, обнюхивая одного из их коней, шевельнулся, и сумасшедший соскользнул с седла и повис. И закричал.

Служанка проснулась раньше всех и успела незаметно для других отрезать привязь. Идиот упал. Вскочил на коня. Разогнался и орёт, что всякого, кто скажет, что он… околдован, он называет лжецом и вызывает на поединок.

Это опечатка: околдован? Идиот же сам считал, что околдован…

Или Сервантес решил дать нам серию частичных отходов своего героя от сумасшествия? Первым было смущение от проклятий мальчика, которого он “освободил”, второе – признание, что не волшебника он убил, а ёмкость с вином распорол. Теперь – третье?

Так. Никто на идиота не обращает внимания, а он вспомнил, что не должен рисковать жизнью, пока не вернёт царство принцессе Микомикон, и он успокоился.

И вот бьют хозяина постоялого двора люди, желавшие сбежать, не заплатив, а идиот на просьбу дочери хозяина заступиться за отца ответил, что он не вправе. – Всё у него – против разума.

И в этом я вижу великую бодрость сочинителя. А не отчаяние.

Хорошо. Доротея ему разрешила заступиться. Что мешает? – Он не может выступать против низкого люда. Санчо, мол, должен.

А на того, возившегося с седлом, напал вдруг (!) оказавшийся тут тип (бывший с тазом на голове, присвоенном Дон Кихотом), чьё седло Санчо себе присвоил. И – новая драка.

Дон Кихот, вдруг (!) уговоривший первых дерущихся заплатить хозяину, пришёл на крики Санчо и доволен его успехами в драке. – Всё. Надо, мол, посвятить Санчо в рыцари.

Глава 27.

Что б я делал, если б не стенографировал? – Плюнул бы давно на эту галтматью.

Есть, правда, одна психологическая аналогия. – Рыцарство играло роль в становлении монархий. Монарх был якобы за справедливость. И на этом основании подчинял себе графства и герцогства. Но вот монархии собрались: Португалия, Испания, Франция, Бургундия, Англия. Рыцари стали не нужны. А память о суперчести – осталась. У кого-то, может, – до специфического частичного сумасшествия. Как теперь у крайних националистов Украины. Когда-то, в Киевской Руси Киев был главным городом. Его досягаемость степнякам привела к упадку его значения в период феодальной раздробленности. Главными стали два менее досягаемых: Галич на западе и Владимир на северо-востоке. Но память о значении Киева оставалась. Даже через сотни лет, после перемещения митрополита во Владимир, а потом в Москву, он назывался патриархом Киевским и всея Руси. Народ же распался на три. И два попали в зависимость от Польши и Литвы, а третий – в зависимость от татаро-монголов. Так третий от ига избавился и сильно развился. А два других не избавились и своей государственности не создали, перейдя в конце концов в Российскую, а потом в советскую империи. Но у крайних украинских националистов из-за болезненно уязвлённого самолюбия и абсурдного желания, чтоб Украина Россию теперь, после распада СССР, превзошла, ум пошёл за разум. И они стали ежедневно пороть такое, что уши вянут слушать. Как Моська на Слона… А в остальном – нормальные люди.

Ну а что там наши два чиканутых, один – на Чести, другой – на Пользе?

Тут старый знакомый сумасшедшего, цирюльник, Николас, решил посмеяться и подыграть ему в тяжбе с цирюником, когда-то обращённым в бегство Дон Кихотом. Бритвенный таз, мол, не таз… Священник тоже вступил в игру. Шутку подхватили окружающие.

Разыгрываемый цирюльник в отчаянии. Все – потешаются на его отчаяние.

Нашлись не вошедшие в курс розыгрыша, из братства “полицейских”. Воспротивились. – Драка и бой.

Вдруг Дон Кихоту пришло в голову, что это – аналог какой-то знаменитой распри между рыцарями. Он так громко приказал всем остановиться, что все остановились.

Так. А у “полицейских” приказ арестовать Дон Кихота за освобождение каторжников. Громко прочтены приметы – это наш сумасшедший. И… псих схватил обидчика за горло.

(Убитых никогда не бывает…)

Их разняли, а священник уговорил тихо, что сумасшедшего, если и арестуют, то потом выпустят из-за сумасшествия его. И уговорил. Но седло Санчо Пансе пришлось вернуть. За таз же священник расплатился. Он и с хозяином постоялого двора расплатился за все убытки, учинённые психом.

Добрейший человек – священник. Или настолько богатый, что можно быть добрым?

Поехали дальше? – Нет. Санчо не хочет. Доротея-де любезничала с неким – ничего ему, Санчо, от неё не достанется. Зачем ему ехать? – Но та говорит, что волшебство зрение Санчо испортило. И – уговорила.

Глава 28.

Но от её услуг священник и цирюльник решили, наконец, освободиться. Подговорили гостей постоялого двора, напали все на спящего сумасшедшего, связали его и посадили в клетку на телеге, чтоб везти домой. Санчо понял, но и его уговорили, что он своё вознаграждение получит. (За мзду он на всё готов.)

Уговаривал цирюльник под видом пророка ("страшным голосом” всего-то; нет, потом Сервантес спохватился и написал, что священник и цирюльник надели маски). Дескать суждено Дан Кихоту и Дульсинее родить львят. И сумасшедший поверил.

И они поехали.

И их догнал каноник с сопровождавшими всадниками. Стал спрашивать. Дон Кихот – отвечать свою галиматью. Священник (под маской? Или Сервантес про неё забыл?) – поддакивать. Догнавшие открыли рты от изумления. Вмешался Санчо и открыл догнавшим, что человек в клетке не околдован, так как ест, пьёт и т.д. И священнику сказал, что его узнаёт. Всё – от досады, что не досталось ему графства от принцессы Микомикон.

Опять спасает положение священник. Отъехал с каноником в сторонку и всё рассказал.

Глава 29.

В это время Санчо подошёл к клетке и рассказал, кто есть люди в масках. Завидуют, мол, подвигам.

Это не понятно. Санчо ж скорее знает, чем наоборот, что подвигов не было. Не притворяется ж он перед господином?

Ну сумасшедший не верит: только волшебники-де могли с ним совладать и посадить в клетку.

А у Санчо есть способ доказать: околдованный не хочет-де испражняться. А господин его – хочет (Дон Кихот подтвердил). Значит, он не околдован.

Нет, это сумасшедшего не убеждает. С ним-де – иной случай.

Тогда Санчо предлагает побег. Сумасшедший не против. Санчо объявил, что господину нужно до ветру. – За обещание не сбежать его выпускают. Потом зовут на трапезу. Каноник говорит ему, что рыцарские романы – выдумка же. Сумасшедший объявляет, что каноник околдован. Перечисляет массу имён, в том числе и существовавших людей (я проверил в Википедии имя Суэро де Киньонес – жил). Каноник не даёт смешивать. Конкретикой. – Сумасшедший парирует: но там подробности. Их ведь как бы видишь при чтении. Его поддерживает вмешавшийся Санчо, надеющийся на графство. – Каноник удивляется на обоих.

И "все общество расположилось на обед”. – Включая священника и цирюльника в масках, про которые Сервантес, кажется, забыл. А раз так, то они не в масках. И почему Дон Кихот не удивляется такой компании? – Потому что я чрезмерный зануда? А обычные читателю читают невнимательно?

Глава 30.

Появляется пастух с козой. Рассказал о своём несчастье (та которую он любил, сбежала с другим, а тот её просто ограбил и бросил, и вот та в монастыре, а пастух – в печали). – Сумасшедший тронут и обещает вмешаться, после того, как будет расколдован. Пастух его называет сумасшедшим. И схлопатывает хлебцом в нос. Кровь. Бросается к горлу сумасшедшего. Санчо спасает господина. Драка продолжается. Несумасшедшие наслаждаются.

Тут появляется процессия молящих о дожде со статуей святой. Сумасшедший вскочил на Росинанта, схватил щит и меч и бросился спасать святую, будто она живая и пленная. Сумасшедший повержен ударом шеста. И, придя в себя, слушается Санчо, что надо вернуться домой, раз над ним так плохо расположились звёзды.

Клетка больше не нужна. Что с масками – молчок. И через шесть дней привезли измученного в его деревню.

Санчо хвастает перед женой, как приятно быть оруженосцем рыцаря. А племянница и экономка принялись ухаживать за избитым своим господином.

Глава 31.

Священник и цирюльник пришли навестить больного сумасшедшего. Заговорили. О здоровье. О государственных делах. И видят – их собеседник не сумасшедший. Тогда священник сказал, что турецкий султан выступил с огромным флотом. Вот тут-то наш больной и предложил, что надо созвать странствующих рыцарей. На что цирюльник рассказал про случай в сумасшедшем доме. Казалось бы выздоровевший стал прощаться с товарищами по несчастью. А один, Юпитер, не советовал уходить, иначе он, как Юпитер, нашлёт засуху. Тогда отпускаемый возразил, что он, Нептун, не допустит засухи. И его не выпустили.

На это Дон Кихот вполне разумно возразил, что старые времена надо "возродить", ибо теперь "Леность торжествует над усердием, праздность над трудом, порок над добродетелью, наглость над храбростью, хитрые изобретения над прямой военной доблестью, которая процветала в век странствующих рыцарей”. Но в итоге он соскользнул с "возродить” на "пригласить”. Будто те ЕСТЬ.

Что было правдой не в буквальном, а в моральном смысле (сам Сервантес треть века назад храбро сражался в морской битве с османами и был трижды ранен).

Вмешался священник. Мол не ЕСТЬ, а никогда НЕ БЫЛО в реальности. На что идёт повторное (как прежде канонику) возражение, что они ж ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ сознанию чёткими.

Впечатление, что Сервантес забыл, что повторяется.

И поехало. Оба посетителя опять не могут отказать себе от потехи вызывать у сумасшедшего нелепые соображения.

Глава 32.

Санчо с руганью пробивается тоже навестить своего сумасшедшего, имея в виду остров в подарок от Дон Кихота. А цирюльник и священник уходят, грустно констатируя, что скоро эти двое опять уйдут.

Слова Дон Кихота своему подчинённому о воскрешении странствующего рыцарства своим примером и разведка о мнении об этом людей, вообще-то, сумасшествием не являются.

Вот Санчо и рассказал правду. – Сумасшедший разумно, опять же, возражает, что плохо говорят обо всех знаменитостях. А Санчо добавляет, что о них двоих даже книга уже написана. Ему её читали. И он-де в ужасе, как подробности, известные только им двоим, попали в книгу.

Тут надо бы покомментировать, но я не знаю, как.

А Санчо ушёл за бакалавром, чтоб тот читал книгу Дон Кихоту.

Может, имеется в виду, что сам дух народа алчет справедливости в несправедливое время и… кто-то да должен был сочинить горькую насмешку-плач над неудачным борцом за справедливость.

Глава 33.

Пришёл бакалавр и говорит, что книга написана мавром Бененчели, и в сноске нам предлагается принять, что это – шутка автора над читателем. Там же оказывается, что 30-й главой первый том кончался и был издан. Тогда шутка понятна.

Написано так же, что первый том был очень популярен. – Так, наверно, степень несправедливости настолько сильно повысилась за короткое время в Испании, что насмешка над справедливым сумасшедшим была всеми оценена, как горькая.

Что это могла быть за напасть в стране?

История отвечает – Места.

Находясь в столь тяжёлых условиях существования, страдая от частых неурожаев и голодовок, многие крестьяне попадали в зависимость от ростовщиков, что довершало их разорение” (http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000029/st010.shtml).

Если не из-за капитализма в собственной стране, так из-за капитализма в соседних странах вся беда.

Санчо не зря мечтал об острове. Крестьянским трудом стало невозможно жить хорошо. Эта мечта его – акт отчаяния, а не хищничества. Как и порыв Дон Кихота к справедливости.

Ну а бакалавр, придя, валяет дурака и возвеличивает рыцаря, мол. Дон-Кихот спрашивает, какой подвиг кому больше нравится (будто бакалавр может знать, раз книга популярна и её обсуждают). Так Дон Кихтова реакция на ответ бакалавра не понятна. Она – будто ответ был в духе возвеличивания. Тогда как бакалавр отвечал не про подвиги, а про сумасшествие, например: "приключение ваше с ветряными мельницами”.

Не то, чтоб она была описана, реакция Дон Кихота. Нет. Просто влезает Санчо с вопросами. Получается перевод внимания. А про Дон Кихота можно думать что? – Или что он пропустил мимо ушей свой позор. Или… Я уж и не знаю что.

Сервантес, похоже, не слишком заботится, чтоб не было шероховатостей в его повествовании. За дурачков читателей считает?

В конце концов реакцию Дон Кихота можно оценить как вдруг снизошедшую на него необидчивость:

Но странность впечатления остаётся. Бакалавр же много что перечислил. И всё – унижает Дон Кихота. Неужели надо думать, что относительно перечисленного сумасшедший согласился, что вёл себя безумцем? И теперь делает хорошую мину при плохой игре… Но тогда он выздоравливает, получается?

Вон, он досадует, вслед за бакалавром, что автор не смягчил позорности многочисленных палочных ударов, которые сумасшедший схлопотал.

Во! Он уже согласен, что нечего Санчо сейчас мечтать об управлении островом (опыта мало). Это не ретирада?

Речь заходит о факте из книги о взятых Санчо сотне червонцев. (Я этого не помню.) Санчо увиливает. После обеда, правда, возвращается. Говорит, что жена за деньги довольна его походом. А тут бакалавр сказал (он всё знает про автора-мавра), что тот бы хотел издать и второй том, да материала не знает, где взять. Так Санчо обещает дать. А Росинант заржал. Вот Дон Кихот и объявил, что через три-четыре дня выступит в поход. Только, мол, держите это в тайне от домашних.

Если всё тупо повторится, я буду удручён.

Глава 34.

Санчо разболтал жене. Теперь он хочет просто раздобыть ещё сто червонцев. Дома заработать прилично он не может, вот и мечется по авантюрам. Никакой не сумасшедший? – Нет. Всё-таки и остров хочет. Всё-таки чрезмерная бедность с ума сводит. – И несутся его мечты выдать дочь за вельможу. А жена всё осаживает его. И пошло-поехало точение ляс про одно и то же.

Или Сервантес всё-таки со словесным поносом, или он хочет вывести читателя из себя, чтоб продемонстрировать, как это плохо – быть людьми низов, людьми без полёта.

Глава 35.

Племянница и экономка почуяли про новый поход. Грозят, что пожалуются королю и богу. А сумасшедший расписывает им, как хороши странствующие рыцари. Племянница говорит, что это выдумки. В ответ новое точение ляс про прелесть рыцарства.

Изводит Сервантес читателя многословием.

Я стал читать по диагонали.

Пришёл Санчо – договариваться о походе.

Глава 36.

Служанка побежала к бакалавру, чтоб отговорил. Тот велит ей прочесть молитву от зубной боли и сам пошёл к священнику.

А у сумасшедших… филологический спор (Санчо плохо-де говорит).

Впечатление, что Сервантес тем больше зарабатывает на сочинении, чем оно длиннее.

Нет, я уже уверен, что всё перетерплю и дочитаю до конца. Но – противно.

Помню, я читал написанную через полтора столетия после “Дон Кихота” “Новую Элоизу”. Тоже со страшнейшими длиннотами. Но там хотя б описывалась психология персонажей. Можно было учиться жизни. А тут…

Санчо хочет регулярное жалованье. Сумасшедший отказывает: так у рыцарей не принято. Санчо растерялся. Но вошёл бакалавр с экономкой и племянницей.

Почти с таким же успехом (доводить до воя) можно было писать про шаги по каждой персонально ступеньке лестницы: первой, второй и т.д.

И бакалавр Карраско предложил сумасшедшему себя в оруженосцы. (Уж не успел ли он услышать, что Санчо отказывается служить без жалованья? Правда, ему с женщинами надо было для этого подслушивать, а не просто войти… Или Сервантесу плевать на шероховатости?)

И Санчо умолил Дон Кихота взять его с собой. А бакалавр обещал достать шлём.

Женщины – в бешенство.

Тут Сервантес вошёл в текст словами от себя-писателя, что бакалавр исполняет задумку священника.

И через три дня Бакалавр идиотов провожал. (Не понятио, почему карманы Санчо были набиты деньгами Дон Кихота: откуда у того деньги? Не понятно, как можно было путникам обещать Карраско сообщать обо всех неудачах, ведь мобильных телефонов тогда не было.)

Глава 37.

Они едут к Дульсинее. Санчо знает, что Альдонса – скотница и полуврёт про своё посланничество к ней от господина, говоря правду про скотный двор. Сумасшедший этому не верит. Некоторое время длится пустой трёп про правду и кажимость. И вдруг Санчо говорит, что славнее быть святым, а не рыцарем.

Ехали-ехали и вот перед ними Тобосо. Въехали ночью. Продолжаются препирательства о владениях Альдонсы-Дульсинеи. В частности, выясняется, что Дон Кихот её никогда не видел, а влюблён – по слухам. Тогда Санчо признался, что и он по слухам передавал ей письмо и получал ответ. Сумасшедший ему не верит.

Натыкаются на крестьянина. Спрашивает псих, где дворец принцессы Дульсинеи Тобосской. Он нездешний. Светает. Санчо предлагает господину спрятаться на день в пригородной роще, а он, Санчо, поищет дом дамы его сердца. Договорились.

И вот Санчо думает, что делать, не схлопотать бы побоев.

Тут я не понимаю. У меня создалось впечатление, что Санчо её, простую девку, видел и знает. А теперь – нет. Сервантеса занесло? (Я не хочу возвращаться и проверять, не написано ли было так, или мне показалось.)

И Санчо решил подсунуть господину какую-нибудь крестьянку. Он просидел под деревом до вечера. И вдруг видит, едут из Тобосо на ослах три крестьянки. И он явился перед господином, сказав, что Дульсинея со служанками едет к нему. И он расписал как великолепно она одета. Господин обещает Санчо трёх жеребят от своих кобыл.

Но Дульсинею в крестьянках не признал. Санчо уверяет, что тому кажется. Они спорят. Санчо клянётся. Подошёл к крестьянкам, пал на колени и стал высокопарно представлять своего господина. Тот тоже пал на колени. Но всё равно не признал.

Женщины закричали, чтоб дали им дорогу. Что над ними издеваются.

Ну Дон Кихот в ответ, мол, он околдован, видя не истину. Та – мимо. Да так стегнула осла, что он, дёрнув, сбросил её на землю. Мужчина бросились её поднимать, но та ловко вскочила на осла. И все три умчались.

Ну псих винит волшебников. Санчо ему подпевает, что ему-то, наоборот, всё виделось великолепным. Так красноречиво поёт, как не может говорить крестьянин. (Сервантес не может себя сдержать.)

И они отправились в Сарагосу на праздник. А Сервантес опять явился собственной персоной, объявляя:

Белиберда, увы, продолжается.

Не плюнуть ли мне, всё-таки?..

Глава 38.

Хитрый Санчо спрашивает, как Дульсинею узнать очередному побеждённому господином и отправленному им к Дульсинее сообщить о его победе. Тот вывернулся: побеждённые волшебству не подвластны. Те вернутся после посещения, и это подтвердят.

Вообще… придумывать такие завороты – это что-то. Надо иметь вдохновение, чтоб из писателя так пёрло… Неужели оно – от отчаяния из-за окружавшей писателя Несправедливости? Намёка на которую в тексте нет…

Вот наши путники легли спать на траве. Санчо уснул мгновенно, а Дон Кихот нет. И слышит…

Тут я телепаю, что их нагнали цирюльник и священник, переодетые рыцарем и оруженосцем. – Дурить сумасшедшего.

Зачем? – То было – чтоб заманить его домой. А теперь что?

Не образ ли на самом деле они злого мира, на который прямого намёка в тексте нету?

А пока сумасшедший разбудил Санчо, и они слушают, как влюблённый рыцарь поёт страдания.

Но вот тот кричит в пространство перечень рыцарей, признавших прекраснейшей его даму сердца. В том числе и рыцаря из Ламанчи. То есть – Дон Кихота.

Оскорбление ж последнему. На что этот мигом и отозвался ("вскричал”).

Так. Тот, не обращая внимания на возмущение, приветливо спрашивает:

И два скорбящих сошлись мирно. И говорят о своих дамах.

Вмешивается автор:

Надо бы как-то объяснить эти повторяющиеся во втором томе выходки Сервантеса. – Это насмешка над низкопробными читателями? Они ж сделали популярным первый том. А поняли ль они, что хотел сказать автор? Что он не развлекает, а смеётся сквозь слёзы?

Оруженосцы отошли и тоже выворачивают душу друг перед другом.

Только чужой стал Санчо говорить, что лучше бросить своего господина и вернуться домой. Санчо признаётся, что его сманила только надежда опять найти сотню дукатов.

Кажется мне, что фантазия Сервантеса ничего иного не придумала, как опять дать цель цирюльнику и священнику вернуть двоих идиотов домой.

Или это намеренное повторение? – Зачем? – Довести читателя до предвзрыва?

Оруженосцы наелись, напились и заснули.

А Сервантес опять влез:

Глава 39.

А рыцарь Луны наплёл нашему сумасшедшему, что он совершил много подвигов и всех странствующих рыцарей заставил признать красивейшей свою даму. В том числе и Дон Кихота.

Сумасшедший завёлся не сразу. Мало того, они согласились драться утром. С договором, что Дон Кихот, если будет побеждён, "повиновался бы всем его приказаниям, если только в них не будет заключаться ничего унизительного для рыцаря”. – Договорились. Разбудили оруженосцев. Велели готовиться. Оппонент Санчо всё не может уговорить того тоже драться.

Вот утро. У оппонента совершенно чудовищный нос… Санчо залез на дуб от страха. Подсаживаемый господином. Из-за чего рыцарь Луны притормозил. И в результате был сбит Дон Кихотом.

Бросившийся к поверженному Дон Кихот под забралом узнал бакалавра.

И оба идиота сочли это волшебством. Чуть не убит был бакалавр.

А Сервантес тут обошёлся без цирюльника и священника. Оппонент Санчо оказался новым лицом, соседом и кумом Санчо Томе Сесьялем.

Бакалавру, чтоб не убит был, пришлось в качестве рыцаря, мол, принять все обеты насчёт Дульсинеи…

А Дон Кихот вынужден был признать, что какие-то неодолимые волшебные его враги, сделав поверженного похожим на бакалавра, заставили того не убить.

Неужели эта монотонность идиотизма так и не прервётся до конца?

А Сервантес нудно объясняет всё, о чём я давно догадался, ошибившись лишь с участием цирюльника и священника.

Намерения реальных людей, опять, добрые – вернуть сумасшедших домой.

Где ж окружающее зло, подвигнувшее Сервантеса на сочинение? Неужели тут так называемый минус-приём: молчать про то, что всем известно (упоминавшуюся Месту)?

А вот, впрочем, и зло. Бакалавр хочет отколотить Дон Кихота.

Глава 40.

Санчо приводит доказательства неволшебности облика только что побеждённых. Сумасшедший возражает, что тем незачем было наряжаться рыцарем и оруженосцем. Санчо повторяет своё, сумасшедший – своё.

Краткость не есть достоинство Сервантеса.

Санчо купил сыр и положил его в шлем. Сумасшедший надел шлем, и по лицу потекло. Он рассвирепел на Санчо. Санчо отговорился волшебниками.

Сумасшедший приготовился к очередному бою: впереди повозка.

Но он сперва дипломатично (что впервые) узнал, кто что везёт. Львов. Ага! Открыть клетку и напасть на них. Санчо в истерике. – Плевать. – Перевозчик просится сперва выпрячь и спрятать мулов. Получает разрешение. – Санчо в слёзы. – Сумасшедший: поезжай-де потом к Дульсинее. И возница и Санчо погнали мулов прятаться.

Надсмотрщик же пошёл отпирать клетку. Сумасшедший спешился (Росинант мог испугаться львов) и пошёл с мечом, "поручив себя сначала богу, а затем сеньоре Дульсинее”.

Льву плевать на сумасшедшего. Требует надсмотрщика льва стукнуть, разозлить. Тот отказывается: "он прежде всего растерзает меня самого”. А раз, говорит, враг струсил, то он побеждён. Сумасшедший согласился, закройте, говорит, дверцу и выдайте мне свидетельство о происшедшем. А Санчо велел выдать обоим по золотому эскудо за потерю времени. Надсмотрщик обещает рассказать королю. А сумасшедший назвал себя рыцарем Львов.

Уж третий раз избежал побоев…

Глава 41.

Отправились в знаменитую пещеру. Нашёлся провожатый, студент, сразу просёкший, что перед ними сумасшедший и, как и все тут, имеющий желание и время потешиться с ним. (Иначе повествовать было бы нечего.)

Студент занимается глупостями, на что Санчо и намекнул. Впрочем, это не развито. Быстро дошло до прибытия, до обвязывания верёвками сумасшедшего, до обращений его к богу и Дульсинее. Пришлось прорубать заросший кустами вход. Оттуда вылетели галки и вороны и сбили рыцаря. – Не важно. Санчо пышно, как не может крестьянин, напутствовал господина. И через полчаса Санчо и студент потянули верёвку обратно.

Тут не понятно. И было легко тянуть (Санчо даже плакать начал), и сумасшедшего вытянули. Спящим.

Разгадка объяснена психом. Там оказался боковой ход, он туда вошёл, верёвку продолжали спускать, он её подбирал и складывал в круг, а в конце… заснул.

Сервантесу надо было быть в ударе или иметь специфический талант фантазёра, чтоб так фонтанировать.

И рассказан сон. (Я его не стал читать, грешен. Ибо там написано много. Надеюсь это не помешает моей задаче – помните? – определить, каким идеалом движим был автор.)

Так. Санчо объявил, что он не верит рассказанному сну.

Псих добавил, что там были околдованные три дамы в виде крестьянок, которых он видел давеча. – Санчо из этого почему-то сделал окончательный вывод, что господин – сумасшедший (а ведь мало ли что может присниться, подумалось мне).

И псих добавил, что одна из крестьянок попросила у него от имени Дульсинеи денег в долг 6 реалов в залог юбки. И он отдал-де всё что было – 4. А залог не взял.

Санчо продолжает не верить. Сну. И сказано от автора всерьёз, что студент – поверил. Он, похоже, тоже немного чиканутый: хочет услышанные “сведения” о сне опубликовать, как о яви.

И вот они отправились на ночлег к известному студентом местному отшельнику.

Глава 42.

Мой отчёт до неприличия разросся… Ну что ж, кто не захочет, бросит читать. Чтение ж – дело вольное.

К отшельнику не поехали. Поехали в гостиницу. (Не постоялый двор!) На которую указал странный встречный, пообещавший рассказать чудеса.

Так. Это не происки мстительного бакалавра (вы не забыли? Он хочет нашего сумасшедшего отколотить)?

Поехали в гостиницу. И… по дороге догоняют юношу со шпагой. И вступают в разговор. Тот идёт на войну. (А предыдущий странный встречный вёз же пики и алебарды.) – Ловушка бакалавра?

Дон Кихот проговорил юноше пышное напутствие (которое я пропустил, мне уже знаком зуд Сервантеса к неуместному красноречию) по поводу решения того стать солдатом. Отправились вместе.

"Уже вечерело, когда они подъехали к постоялому двору”. (Уже он не гостиница.)

Появился тут и некий театральный деятель Педро. Ну такой сюжетный принцип – нанизывание. Принцип нанизывания уловить можно?

У Педро – обезьяна-“говорящая”. Тихо. Одному Педро слышно.

На вопрос Санчо обезьяне про свою жену та (а на самом деле Педро) прочёл хвалу… рыцарю Дон-Кихоту.

(Неужели и этого Педро бакалавр подрядил для мести?)

Дон Кихот шепчет Санчо, что обезьяна прислуживает дьяволу. А Санчо с её помощью хочет проверить… сон господина. – Спросили её. “Она” ответила, что там наполовину правда, наполовину ложь. И Санчо понимает, что он был прав, не веря.

Начинается кукольный театр. Тема – старая, рыцарская.

Попутно Педро излагает своё кредо: главное – заработок, а не качество представления. Дон Кихот согласен. И… вмешался в действие на стороне кукольного рыцаря.

Педро взвыл. Он почему-то знает, что раньше псих звался рыцарем Печального Образа.

Санчо обещает, что господин возместит убытки. А тот не понимает, о чём речь. Потом до него доходит. И он согласен заплатить.

Начинается торг. Долгий и нудный. По каждой кукле (я читаю по диагонали).

Кукольник, - вступил Сервантес от своего имени, - оказался каторжанином, освобождённым когда-то Дон Кихотом. Перед представлением он разузнавал в местечке, что тут произошло. И дурачил публику с помощью “говорящей” обезьяны. Дон Кихота, надо понимать, он просто узнал. А тот его нет, потому что каторжанин заклеил себе полщеки.

И – переход к рассказу везшего оружие.

Глава 43.

Он вёз оружие односельчанам для боя с теми, кто их дразнит ослиным рёвом. (Я аж почувствовал отвращение от длинноты рассказа.)

Переночевали, расплатились и поехали. (Про отшельника автор забыл.)

Приехали к месту, где собрались драться дразнимые ослиным рёвом с обидчиками. Сумасшедший чуть было не предотвратил бой разумнейшими речами. Влез Санчо и своей нелепостью (демонстрацией, как он кричит ослом), обратил гнев обиженных против себя и господина. Санчо побили, сумасшедший ускакал, деревня-обидчик разошлась, обиженные – тоже.

И наша парочка спорит, бегство было у рыцаря или отступление.

Красноречие Санчо льётся рекой, а мне так противно краснобайство, что я пропускаю. Увидел всё же, что Санчо хочет домой. Хочет денег. Торгуются. Ссорятся. И мирятся.

Глава 44.

Через два дня едут вдоль берега реки. Лодка на берегу. Сумасшедший сделал вывод, что на другом берегу терпящий бедствие рыцарь.

Привязали лошадь и осла к дереву и отчалили. Плывут (упражняясь в красноречии). Впереди водяные мельницы. (Всё повторяется! Оскудела фантазия великого Сервантеса?)

Их закружил водоворот. Мельники бросились их выручать. Сумасшедший требует освободить заключённого. Толчок от остановки лодки баграми мельников. Два несчастных психа в воде. Вытащены. Лодку затянуло в мельничные колёса и поломало. Мельники требуют заплатить за лодку. Дон Кихот согласен, если освободят томящегося.

Но смиряется, что данный подвиг ему не по силам. Расплатился. И пошли искать своих животных.

Глава 45.

Я жалею, что взялся прочесть знаменитый роман.

Но… Наша пара перед группой охотников во главе с дамой. Санчо отправлен представить господина с просьбой подъехать.

Так. Почему она слышала о рыцаре Печального Образа? – А. Книга ж вышла.

Так. Герцогиня и герцог тут. Наконец, реальные. Пожалуй, к концу приближаемся.

Ну, известное дело, и эти решили позабавиться с обоими сумасшедшими.

Для начала те вдруг сумели не суметь соскочить с осла и коня и упали.

Теперь мне надо терпеть потоки учтивостей с обеих сторон. Не буду терпеть. Буду пропускать.

Санчо лезет с учтивыми речами. Сумасшедший его осаживает, герцогиня, наоборот, хвалит. Они поехали в замок. Причём Санчо рядом с герцогиней – той нравится, мол, его болтовня.

Глава 46.

Герцог поскакал вперёд – распорядиться о почётном приёме. (А может, предупредить о сумасшествии гостей.)

И пошло-поехало. Время рыцарей словно вернулось.

(Про бакалавра Сервантес забыл? Или тот ещё побьёт своего обидчика?)

На Санчо и какую-то дуэнью (старую воспитательницу дворянки) пиетет не распространятся. Крик. Но. Герцог вмешался и выручил. Осла накормят.

С Дон Кихота сняли доспехи шесть молодых служанок (им сказали, как себя вести).

У меня появилась мысль, что в такой обстановке сумасшедший может вернуться в ум.

Окончание туалета – с Санчо наедине. Отругал за дуэнью. Одет в доставленное по распоряжению герцога. Торжественный приём в зале.

Мне вспомнилось… Мне любили сослуживцы рассказать свежий анекдот – я заразительно смеялся. Я стал как бы королём анекдотов. И вот один решил меня проучить. Подговорил многих, и они, когда меня встречали, стали рассказывать мне один и тот же, в сущности, абстрактный анекдот. Со свободными вариациями. Типа: “Человек просит в ресторане супу. Ему приносят и спрашивают: “Вы шахматист?” - “Нет. А почему вы спрашиваете?” - “А ваш мотоцикл стоит за углом””. – Я не помню, на каком разе я заподозрил неладное и просто смеяться в ответ на рассказ перестал. – Признаться, здорово неуютно было.

Санчо опять лезет говорить. Дон Кихот опасается. Советует его прогнать. – Нет. Герцогине он нравится. И того понесло. Про что-то в их деревне. Со множеством имён и отвлечений. – То и дело не выдерживает присутствующий тут священник.

Герцог и герцогиня в восторге от раздражения священника (не предупреждённого, видно) и тихого бешенства Дон Кихота.

А ведь перед нами, наконец, налицо серьёзное издевательство над человеческими личностями. Похлеще побоев. Все нелепыми они были. – А мир таки зол по большому счёту…

Мораль рассказа Санчо оказалась такова: не место красит человека, а человек место. Для чего не надо было так много говорить. – Но всё как-то неоднозначно стало у Сервантеса.

Герцогиня спрашивает, сколько в последние дни Дон Кихот подвигов сделал и отправил побеждённых к Дульсинее. – Она, - отвечает он, - очарована в безобразную крестьянку, и её не могут найти.

Влезает Санчо с опровержением.

До священника дошло, что он присутствует при розыгрыше, и он не скрыл возмущения. И сделал выволочку Дон Кихоту.

Следует ослепительная по красоте отповедь рыцаря.

Влезает Санчо с похвалой господину. И… получает от герцога обещание дать остров.

Священник вне себя. И с возмущением ушёл из-за стола.

А герцог доволен. (Гад из гадов…)

Дон Кихот произносит ослепительное различение между обидой и оскорблением. (Тут красноречие, по-моему, становится значимым. Это напоминает опасные политические намёки в театре в советское время, когда режиссёры полагали, что можно рискнуть, и действительно им сходило с рук. Но я от отвращения к красноречию и тут читал по диагонали.)

Опять влез Санчо.

Герцогиня умирала со смеху.

После обеда вошли в раж служанки и принялись отсебятину пороть в издевательствах. Намылили лицо и бороду Дон Кихоту. Потом смыли. Чтоб тот не догадался, что это насмешка, герцог приказал то же проделать с ним. – Того же захотелось и Санчо. Герцогиня пообещала. И Санчо увели.

Герцогиня просит описать Дульсинею. Дон Кихот не может. Волшебство ж.

Я нарочно вернусь и процитирую, что было написано об Альдонсе с самого начала:

"Он [будущий Дон Кихот] вспомнил об одной хорошенькой крестьянке из соседнего села, звали ее Альдонса Лоренсо”.

Почему ему нельзя теперь описывать её, если она хорошенькая? По-моему, тут какой-то у Сервантеса дефект.

Теперь его герой не уверен, существует ли она. Герцог уверяет, что существует. Обсуждают её знатность. (Красноречие я пропускаю.)

Влетает Санчо. Не хочет мыть бороду. (Не понятно. Он же хотел.) А. Он чистоты хочет. Нагоняй прислуге от герцогини. И она его просит к себе после обеда. Допрос. Про давнее враньё его господину о Дульсинее. Санчо признаётся, что, считая господина сумасшедшим, он позволяет себе ему врать. И рассказал и про последний обман. – А как же со служением сумасброду? – спрашивает герцогиня. – Это сумасбродство тоже? Как такому доверить управление островом? – Люблю его, - отвечает. А нет острову – так нет. – Ладно. Правь, но справедливо. – Санчо клянётся (с красноречием).

И… герцогиня уверяет, что сам Санчо был околдован со своей последней выдумкой с Дульсинеей. – Санчо согласен. – А что было с пещерой? – спрашивает. – Рассказал. И они договорились, что Дульсинея околдована. И он отправился спать. А герцогиня – к графу. Сочинять новые козни.

Глава 47.

Вся компания отправилась на спецохоту. Всех слуг как-то подговорили.

Выскочил кабан. Санчо полез на дерево, сорвался и порвис. Упал. Кабан на него. Но кабана убили.

Обед в лесу. Поговорками сыпет Санчо (я их пропускаю). Графине нравится. И вдруг…

На них напали (якобы, я понимаю) мавры. Явился “дьявол” и потребовал Дон Кихота для расколдования Дульсинеи. Со ссылками на что-то про пещеру. – Санчо убедился, что Дульсинея заколдована. Сумасшедший смутился, потому, что он сам не был вполне уверен в истинности всего, что произошло в пещере. (Неужели я зря сделал, что не стал читать?)

Дальше целое представление (я – по диагонали).

“Колдун” требует, чтоб вернулся Дульсинее её образ, надо, чтоб оруженосец нанёс себе три тысячи триста ударов плетью. – Санчо против. Сумасшедший ему грозит сам нанести эти удары. Нет, - говорит “колдун”, - он должен сам. А если другой, то вдвое меньше ударов. – Санчо против. – Какая-то “нимфа” стала его уговаривать. А она – красавица и, мол, Дульсинея. Сделай, мол, это ради господина, который умрёт иначе. – Санчо против. Очень красноречиво против (я – по диагонали). Герцог добавляет резона: острова не будет. – Санчо просит время подумать. – Нет.

Да. Круто замешено. К естеству человеческому обращается Сервантес таким вывертом. Какого чёрта – высокие идеи, когда ТАК издеваются над человеком!

Никакой это не маньеризм (помните? благое для всех сверхбудущее, как вывел – не называя его так – Кожинов). А это – отвергание всех крайностей. Значит – барокко!

Теперь я понимаю значения этого моря разливанного из красноречия. Это – насмешка над ним автора.

Ай да Сервантес!..

Я уже не могу оторваться от чтения.

Санчо соглашается. На условии, что битьё будет растянуто во времени и неконтролируемо по силе.

Дон Кихот его обнял и расцеловал. Все рады. Колесница с Дульсинеей двинулась. (Куда?) Светало. Зрители поехали в замок графа для следующих затей.

Глава 48.

Роль Дульсинеи (пользуясь ночным временем?) разыграл паж графа.

Графиня осведомилась, как идёт самобичевание. Санчо ответил. Графиня не довольна. Подарит Санчо плётку. Тот хочет, чтоб она проверила его письмо жене на предмет соответствия слогу губернатора. Письмо с его слов записал дворецкий. (Автор ночного представления.)

Письмо – со следами корыстности автора (насчёт губернаторства). Графиня пеняет. Понесла его к герцогу – наслаждаться.

Садизм. В элегантной оболочке.

Начинается новое представление.

Великан пришёл. Это оруженосец графини Трифальди. От Дон Кихота ей нужна защита. Герцог – к Дон Кихоту. Тот – согласен. Санчо – провидчески? – опасается за губернаторство. (Всё ж в этой серии приключений идёт за счёт исключительно его интересов.)

Приближается графиня Трифальди. Она, жалуется, лишилась разума. Следуют красноречивые тирады о страдании (я – по диагонали; только б усечь, в чём просьба).

Вмешался Санчо – мол, короче. – Короче – у заколдованных женщин выросли бороды. Что делать? Во-первых, ехать обоим сумасшедшим на деревянном коне. – Санчо отказывается. – Его уговаривают.

И ещё какой-то Клавиленьо должен явиться (не могу я себя заставить вникать, в чем там дело спасения, читаю по диагонали). Конь?

Принесли деревянного коня. Глаза седокам должны быть завязаны, чтоб не закружилась голова на высоте – конь летающий. Сесть на коня и сидеть, пока не заржёт – и волшебство падёт.

Дон Кихот согласен. Санчо – нет. Герцог напоминает о губернаторстве. – Санчо согласен. Дон Кихот хочет, чтоб Санчо сперва всыпал себе хоть пятьсот ударов. Санчо не согласен.

Ну сели они, наконец, и им завязали глаза. И им говорят, что они полетели. – Санчо сомневается: голоса больно рядом. Сумасшедший объясняет это – как всегда – волшебством.

А через мехи на них дуют – ветер, мол. Перед ними машут палками с горящей паклей. Все зрители давятся, чтоб не смеяться. Взорвали ракеты под хвостом коня. Тот подпрыгнул, и двое несчастных упали. Зрители же притворились упавшими в обморок. И Дон Кихот читает свиток на палке, что, мол, он завершил подвиг, а когда оруженосец довершит самобичевание, кончится и первое колдовство.

Стали “приходить в себя” зрители. Спрашивают, как было. Санчо врёт. Господин его – нет.

Глава 49.

Меня смущает то, что подрывные против власти мысли у Сервантеса даны самой власти. Например, герцогу:

Или да… Не важно из чьих уст – лишь бы прозвучало.

Так. Санчо дают завтра губернатороство. (Не представляю, в чём тут розыгрыш.) Дон Кихот его поучает. Краснобайство наивного и чистого человека. (Ох, уж это краснобайство круглом.) В том числе и смешные советы:

Какая-то тут насмешка, но у меня нет терпения переносить краснобайство. Пропускаю.

У Санчо всё в одно ухо вошло – в другое вышло. Сумасшедший взбешён. Но захотел послушать того пословицы. Ладно, благословил. На что Санчо говорит, что если считаете не годным – откажусь. – И полное сердечное согласие. Идут на обед.

Глава 50.

Санчо отправят в селение, а не на остров.

Он едет туда со свитой. Там – ударили в колокола. Дали ключи от города. (Многие предупреждены о розыгрыше.)

Что оказались на острове миновав море – не важно.

Он отказывается от приставки дон, которую произнесли было.

Начинаются вопросы и ответы Санчо (такова, мол, процедура вступления в должность губернатора). Пересказывать не буду. Санчо изумил своей мудростью.

Повели обедать и не дают есть. Вредно то и то и то – распоряжается доктор. Санчо его гонит.

Пришёл гонец от герцога с письмом. Оно секретно. Всех удалили, кроме секретаря. Там написано, что его хотят отравить и чтоб он отказывался от еды. И ещё на остров готовится нападение.

Наверно всё-таки эти издевательства когда-нибудь кончатся. А я не способен зажигаться, как от первого раза.

Вернулся доктор и сказал, что можно поужинать. – Хорошо. Дождался ужина. Поел. Объявил, что выгонит бродяг. И ночью отправился с чиновниками в обход города.

Двое дерутся на шпагах. В чём дело? – Это игрок и судья. Игрок денег не даёт судье. Санчо присудил весь выигрыш отдать судье, а игроку – отправиться на 10 лет в изгнание – за безделье.

Я теперь и не знаю, где мне пропускать читать. А ведь опять скучно. И не понятно, в чём розыгрыш.

На следующем задержанном Санчо спёкся. Не смог отправить спать в тюрьме. Ведь спать-то нельзя заставить… Отпустил его.

И тут вмешался автор, что через два дня губернаторство кончилось.

Глава 51.

Опа. Оказывается Санчо на острове таки.

Герцогиня взялась издеваться и над женой Санчо?

Ну вежливое письмо. Про губернаторство. Издевательства не видно.

Тереза, жена Санчо, побежала по деревне хвастаться. Встретился священник с баклавром. Пойдут проверять гонца.

Убедились, что гонец подтрунивает, но кораллы-то (подарок герцогини) настоящие.

А жена и дочка мечтают вслух. Священник заманил гонца к себе на обед. Потом гонец с письмами Терезы (ей написали) мужу и герцогине вернулся. Та читает. Тереза задумала приехать. Дон Кихот (почему-то?) разрешил читать и письмо Терезы мужу. Читают. Веселятся. Безобидно.

Зачем так было делать, не понятно.

Глава 52.

Санчо живёт впроголодь (из-за врача).

К нему явился некий за разрешение логического противоречия. Санчо рассудил просто: при сомнении – путь милосердия. Как учил Дон Кихот. – Майордом решил перестать морить Санчо голодом.

Пришло письмо от Дон Кихота с поучениями. Краснобайство. Пропускаю.

Письмо в ответ. То же. Пропускаю.

Санчо распорядился о массе полезных вещей. Красноречиво. Пропускаю.

Поскольку всё время напоминает автор, что губернаторство Санчо кончается, можно понять, что это красное – слова, а не дела, и – позор-де это. Нравоучение обществу. Что признать хорошим я не могу. Хоть и подано это, будто "…они и по сей день соблюдаются в тех краях и носят название установлений великого губернатора Санчо Пансы”. Издёвка, наверно, такая.

Теперь театр прекращения губернаторства.

Ночь. Толпа. Крики. Мол, нападение. Вооружаться.

Его привязали между двумя щитами. Он упал. Потушили факелы и – топтать его. Изображая битву. Потом, мол, победа. Его выпустили. Он упал в кровать и заснул без сил. Потом очнулся, пошёл к своему ослу, запряг его и хочет уехать отсюда.

Просят отчёт о работе. Но потом отпустили. И с каждым он обнялся.

Через наоборот. Класс! Пусть вам, кто гады, будет стыдно.

Глава 53.

И он уехал. Вдруг его окликнул когдатошний односельчанин. Они посидели вместе. Потом Санчо поехал к герцогу.

(Было б здорово, если б он прямо домой уехал.)

И вдруг провалился с ослом в какое-то подземелье. – Наступило утро. Санчо вопит. Потом перестал. Потом обнаружил, что там можно куда-то пробираться горизонтально.

А в это время Дон Кихот поехал покататься по полю. И наткнулся на яму и крики оттуда Санчо. Ну и, в общем, Санчо вытащили.

Мне жаль, что роман не кончился в момент моего озарения о нём, 47-й главой.

А тут мне опять пришлось пропускать красноречие-отчёт Санчо перед герцогом и герцогиней. – Герцог его обнял. – Дон Кихот давно тяготился бездельем. И они уехали. С почётом и деньгами для Санчо от майордома.

Спич о свободе я пропускаю.

Глава 54.

Какая-то смутная тяжесть на сердце от всей этой мирности. Вздыхаю.

Сервантес хитрый: барокко же умиротворяет в итоге.

Поехали эти двое в Барселону на празднества. Тихо, мирно. Дон Кихот угомонился, вроде.

Нет. Ему умереть хочется. И он просит Санчо постегать себя несколько сотен раз из тех трёх тысяч, что нужно для расколдования Дульсинеи. Санчо обещает. Они поели, поспали. И поехали дальше уже ночью. Потом опять спать. Но Дон Кихот не может. И решил сам отстегать Санчо.

Они стали драться. Санчо повалил. Потом помирились. А утром на них напали каталонские разбойники. Еду отняли. Но явился атаман и обыск отменил. И узнал Дон Кихота.

А по дороге идут новые потенциальные жертвы. Атаман, Роке, приказал банде их привести. Пока же исповедуется Дон Кихоту, что по инерции грабит. А тот ему советует присоединиться к себе.

Привели жертв. Они отчитались, сколько у них денег. Роке распорядился, чтоб часть они отдали. Написал грамоту, чтоб другие их не грабили. Ещё написал приятелю в Барселону, что доставит знаменитого Дон Кихота на праздник.

В общем, добрались до Барселоны. Там Роке дал Санчо денег, попрощался с друзьями и ушёл. А на рассвете к ним извещённый подъехал, с другими всадниками. Чествуют.

Не понятно, почему. Эти, вроде, не намерены издеваться или возвращать больных домой.

Встретивший, Антонио Морено, с почётом проводил друзей в свой дом. Потом почётный обед. Все как-то нешуточно их чествуют как странствующего рыцаря и оруженосца.

Нет. Ошибка. Уговорили погулять по городу без доспехов. Незаметно нацепили сзади надпись: “Дон Кихот Ламанчский”. Толпа вслух читала. А несчастный удивлялся, как все его знают. Санчо не взяли? Он бы заметил, что на спине.

Кто-то и заругался и кричал, чтоб дома сидел. Но Антонио его спокойно отшил. А потом тихонько надпись снял.

Потом дома был бал. Гостей пригласили подивиться на безумца. Дамы замучили его танцами.

Уложили в постель.

Глава 55.

Не знаю. По-моему, затянуто.

А вот, кажется, бакалавр…

Дон Кихот в рыцарских доспехах ехал один по набережной и навстречу – такой же. Рыцарем Белой Луны назвался. Требует биться. Проигрыш – возврат домой, отказ от рыцарства на целый год. Победишь – убей.

Всё – красноречиво.

Кто-то сообщил Антонио. Тот успел явиться, когда уже разворачивался для боевой позиции Росинант. Стал между ними и… разрешил драться. (Не понятно, зачем он введён тогда.)

Ну Росинант сбит. Оппонент перед собравшимися повторил условия (возвращение домой и т.д.) и ускакал. Прибежал Санчо. Сумасшедшего положили на носилки. Антонио дознался, что сбивший – я прав – бакалавр. Антонио считает, что миру – удовольствие: смотреть на безумца. И надеется, что трюк бакалавра не поможет.

А сумасшедший медленно выздоравливал. Потом ехал домой. Доспехи – на осле. Санчо – пешком.

Глава 56.

Санчо предложил доспехи повесить на дерево, тогда быстрее доедем, мол, домой. – Не прошло. Дон Кихот предложил стать пастухами. Ночь. Спать. Не спится сумасшедшему. Разбудил Санчо и просит его себя сечь.

И вдруг… Свиней гонят. Снесло их. Санчо хотел отомстить. Дон Кихот против. И опять Санчо спит.

Утром сеньор предложил слуге отхлестать себя за деньги. Договорились. Следующей ночью.

После нескольких ударов Санчо решил, что продешевил и запросил вдвое. Хорошо. Но Санчо стал попадать по дереву, а не телу. При этом стонал. Сумасшедший его остановил на тысяче. Санчо не согласен. И продолжил лупить по дереву. И кричать. Наконец, остановился. Потом они поехали. Приехали к постоялому двору. Дон Кихот его за замок не принял. Ждали там следующей ночи. Чтоб завершить с истязанием. Ночью в роще докончили дело. А утром перед ними было родное селение.

Глава 57.

Дон Кихот видит дурные предзнаменования. Санчо их опровергает.

Встречают священника и бакалавра. Псих им рассказал об обете и мечте стать пастухом. И их позвал. Те считают это новым безумием. Но согласились участвовать.

Экономка всё слышала и стала пугать и отговаривать.

Но он переболел лихорадкой. Проспал шесть часов. И проснулся здоровым. В том числе и психически. Ему не поверили, напомнили о пастушеской жизни. А он – бредни, мол. Хочет исповедоваться и написать завещание.

Тогда в его нормальность поверили. Все плачут. У меня самого глаза повлажнели (привык я к нему всё-таки).

Эх-ма…

А я, дурак, хотел, чтоб на 47-й главе кончился роман.

Разве стояли б у меня теперь в глазах слёзы.

У меня б было только умственное удовлетворение от обнаружения, что Сервантес написал сочинение в стиле барокко (соединение несоединимого – некая гармония или серединность). А так у меня ещё и чувственное переживание от финального образа отказа от крайностей.

Собственно, первое путешествие – образ отказа от низкого, от надвигающегося предкапитализма, так сказать. Второе (до 48-й главы) – образ отказа от высокого. А дальше – образ середины, прихода к отрезвлению от залётов.

Может ли быть как-то актуальна книга сейчас?

По-моему, очень. Ведь раздрай в мире такой, что до конца света один шаг.

Она и в 1605 – 1616-м годах была жутко актуальна. К тому времени уже почти сто лет тянулась религиозная война Реформации с Контрреформацией. А барокко предлагало выход из этого: плюнуть на крайности. И кончилось – в 1648 году – Вестфальским миром, после которого религиозных войн уж больше не было.

Расколотая Россия, с её путинским императивом стабильности, мне представляется тем же ветром трезвости, что и великий роман Сервантеса.

Попалось на глаза рассуждение, почему роман “Дон Кихот велик”:

"На мой взгляд, одна из самых великих вещей в произведении Сервантеса — эта самая множественность точек зрения на одни и те же вещи, предметы, события, которой раньше в литературе не было” (Ирина Ершова. https://postnauka.ru/faq/99072).

Раздрай, одним словом. То, что и было в Европе с этой надоевшей религиозной войной.

Так подсознание читателей, - не очень-то осведомлённых о том, что в литературе является новинкой, - чего доброго, новизну чуяло. А сознанию это представало в роли "…смеха на переходе к новой послеренессансной культуре, о чём свидетельствуют фигуры Сервантеса…” (Якимович. “Барокко и духовная культура XVII века” в кн. Советское искусствознание ʼ76 -2. М., 1977. С. 102). И тогда читатели, - смею думать, - подсознанием ощущали подсознательный идеал автора, состоящий в СОЕДИНЕНИИ несоединимого. То есть – барокко, по формуле того же Якимовича.

А вот это-то чуяние могло – своей исключительностью в качестве чуяния – обеспечить в читающей публике колоссальную популярность романа. Вне зависимости от того, чем эту популярность объясняли современные и следующих веков филологи, непрерывно ошибавшиеся: 1) "Сервантес писал текст романа не условным языком литературных клише, а живым, естественным языком. Причем под естественным понимается необязательно язык низкого стиля, а имеется в виду живой язык в современном состоянии… [тогда как предыдущее писалось] выхолощенным, искусственным языком, с большим количеством клише”; 2) "до “Дон Кихота” в испанской и в европейской литературе в целом почти не существует “живых” героев. Неказистый и тем запоминающийся герой был далек от любых литературных образцов, типажей и схем”; 3) "юмор”; 4) "Испанский XVIII век относился к “Дон Кихоту” скорее как к сатире на нравы” и т.д. – каждому времени своё понимание (Ершова).