Диву даюсь на самого себя… Неужели можно переживать что-то положительное при рассматривании такой вот мазни?

А не исключено, что я себя накачаю рассуждениями, и непритворно признаю, что это не мазня… Рассуждение же – очень простое: вчувствоваться, от чего отталкивались такие художники.

Начать надо с академизма. Тот возник ещё в барокко, которое поначалу было очень волнующим и волнующимся, так как всем надоела долгая-предолгая религиозная война. И выражало барокко это волнение световым контрастом (в смысле – соединение несоединимого: помиритесь!). Но всё приедается. И это стало шаблоном. Пока не вдохновились – при классицизме – новым временем, отказавшимся от дикого, мол, средневековья. Монархизм его взял на вооружение, довёл до лоска иллюзорность изображения. Потом иллюзорность взяла революция. Потом реставрация. И всё это как-то не прямо выражало то, что вдохновляло так рисовать. Разочарование в Просвещении дало бурный романтизм. А реакция на него – отрезвление, реализм – тоже стала неким академизмом. "В XIX веке академизм стал включать в себя элементы романтизма и реализма” (http://art-assorty.ru/8273-akademizm-v-zhivopisi.html). И тут, в реализме, потерялось это “не-прямо-выражение”. Последним вздохом этого “не прямо”, были "социально-критическая и сатирическая составляющие” (уже почти прямо выражавшие “фэ”). А по мере их ослабления красота, в общем, изображения стала выражать ценность абы какой жизни. И это уже называлось сперва натурализмом,

а потом – от изобразительного настаивания (из-за трагичности от убыстрившейся жизни) – импрессионизмом. Сам академизм при внешнем блеске и лоске, обслуживая богатых и счастливых, стал пустым, ибо почти прямо этот блеск и лоск выражал радость богатства и материальность, так сказать, счастья. И всё это вместе стало кое-кому очень скучно из-за приземлённости по большому счёту. И понадобилось перенести внимание "с материального начала на царство духа… с порядка на хаотичность, случайность, свободу… с правдоподобия на неправдоподобное, невыразимое, с иллюзионизма на иллюзорное, воображаемое, дематериализованно-абстрактное… [на умение] представить непредставимое, увидеть невидимое, ощутить неощутимое… сверхсознательное, [на общение] с высшей реальностью” (https://iphras.ru/uplfile/root/biblio/aest/aest_5/2.pdf).

Но надо много доброй воли, чтоб всё это навевалось от клякс “Талисмана” Серюзье… – Чем навевалось? – Да, "главенством цветового начала, декоративной обобщенностью форм… плоскостной стилизацией” (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D0%B0%D0%B1%D0%B8_(%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%BF%D0%BF%D0%B0)).

Что, собственно, изображено? – Как бы деревья осеннего (из-за желтизны) парка, отражающиеся в зеркальной глади пруда, где и небо отражено. – А почему талисман? – А чёрт его знает… Может, это белая накидка, поднятая кем-то в голубом на уровень плеч, словно крылья… А может, талисман просто то дно деревянной коробки от сигар, на котором пейзаж был нарисован под словесным, пишут, управлением Гогена. Вот, мол, как надо рисовать.

Впрочем, "все “природное” представало лишь “видимостью”, не имеющей самостоятельного художественного значения” (https://lektsii.org/7-57227.html). Так что слова “кляксы” и “мазня” вполне адекватны в чём-то.

Но что имеет значение? – "мы теряемся в океане разнообразия” (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B5%D1%80%D1%8E%D0%B7%D1%8C%D0%B5,_%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D1%8C ), - таковые слова Серюзье. То есть ему антипатична наличная жизнь, и он мечтает о каком-то удобном иномирии. Удобном!

Это иномирие у Серюзье не принципиально недостижимо, как у ницшеанцев (что их… радует!). Оно (символизированное чистыми, несмешиваемыми красками, положенными большими площадями) просто неизвестно, когда достижимо. – А как? – Упрощением жизни.

Серюзье лишь позже захотел привлечь теорию (математику) и практику (католицизм) для достижения идеала чистоты и покоя. И наука, и религия – штуки общеприменимые. То есть благо Серюзье хотел для всех. То есть его идеал – коллективистского толка. Вся группа называлась Наби – пророки. Они считали себя ведущими остальных, когда – после поражения Парижской Коммуны (1870) – последние революционеры пошли в брокеры, и повеяло безнадёжностью.

Но главное для меня, по крайней мере, для “Талисмана”, что идеал благого для всех иномирия имел характер подсознательного (настолько он был невнятен и ещё чист от привлечения математики и католицизма, явлений вполне осознаваемых).

То есть я вынужден, исходя из своих принципов, вышеупомянутую мазню назвать художественным произведением, гораздо более художественным, чем та же “Барка пропала”, в которой умиротворение – при всём горе – выраженное иллюзорностью изображения пасмурного дня, тоже не бьёт в глаза, что это – умиротворение. И гораздо-гораздо более художественным, чем “Вечер” и “Интерьер”, где Серюзье умиротворение абы какой жизнью выражает просто “в лоб” иллюзорностью изображения вечера и интерьера, уже никак, - как, например, темой горя в картине “Барка пропала”, - не активизируя умиротворение противоположной мыслью: о, собственно, мизерности существования пастуха и крестьян. Ведь, глядя на, скажем, светоносность белого в “Вечере” и “Интерьере”, никому в голову не придёт, что пастуху, наверно, тяжело было пробыть на ногах в тяжёлой дохе весь день, а крестьянам – весь день ходить в деревянной обуви или весь день стирать, так что под конец дня аж пришлось стирать, стоя на коленях.

А вот счастье созерцающего прачку в саду, рыбака на Лайте и названного сидящим на закате в Польдю (хоть его и не видно) чувствуется, но… как-то странно. Видишь не реальные места. Это – мечтаемые. Но это доходит только после вот такого долгого рассказа. То есть тут – след подсознательного идеала. И – вещи художественны.

Впервые опубликовано по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6022.html