С. Воложин
Сапир. Паспорта
Художественный смысл
|
Централизация – крах социализма, ибо идеал его – постепенная анархия, без центральной власти, что полностью наступит при коммунизме. |
Новизна
Ну чем не новизна – рубленные фразы?
"Окошко ударников открыли вчера. Его украшали целую ночь. И вот полотнища кумача рухнули вниз…”.
“Они показывали. Ночь напролёт. Лица их пожелтели от бессонницы и отвратительной охры”.
“Посредине полотнища жил барабан. Он существовал автономно. Он отщёлкивал неугомонную походную дробь… Страна на марше.”.
А ведь уже была "рубленая фраза молодого Фадеева” (Аннинский. https://e-libra.ru/read/177099-obruchennye-s-ideey-o-povesti-kak-zakalyalas-stal-nikolaya-ostrovskogo.html):
"Что я обязан теперь делать?.. Да, я обязан выйти в Тудо-Вакскую долину... вак...скую долину... как это странно -- вак...скую долину... Но как я устал, как мне хочется спать! Что могут еще хотеть от меня эти люди, когда мне так хочется спать?.. Он говорит -- дозор... Да, да, и дозор...” (Разгром).
Крах социализма – такая идея воплощена была Фадеевым “тогда (1925 -1926), когда самым прозорливым (или подсознанию художническому) стало ясно, что крестьянскую (шире – мещанскую) страну в коммунизм не привести. (Что, собственно, история и доказала.)” (Самоцитата).
А вначале я цитировал “Паспорта” (1933) Сапира. (Год голода из-за перегибов коллективизации.)
Мрак от этих рубленных фраз. И трудно читается. То ли от чуть не бессвязности фраз, то ли от этого всепроникающего мрака. Есть даже просто непонятность:
"Приделал четвёртое колесо клетраку…”.
Клетрак – гусеничный трактор, строился на заводе "Кливланд Трактор К°" в США. Русское прочтение сокращения Cleveland Tractor. Ну гусеницы приводятся в движение колёсами, пару которых, растягивающих каждую гусеницу, гусеница огибает. Но чтоб было на рисунке видно 3 колеса… Да ещё пририсовано 4-е!... – Баловство – детский стиль, когда табуретке пририсованы обязательно все четыре ножки?..
Немного мешает пониманию и незнание, что в 1932 году в СССР была введена единая паспортная система, паспортные столы и милиция при ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление). Смена паспортов у миллионов людей вызывала необходимость ударной работы, о чём, собственно и рассказ 1933 года. Всё в СССР тогда делали ударно, но иные чуяли в этом надрыв. Под влиянием ушедшего в подсознание идеала анархии (без центральной власти, что наступит при коммунизме) и при, наоборот, ежедневно теперь, в 1933-м, усиливающейся централизации, оправдываемой режимом страны как осаждённой крепости (а с 1933-го, с приходом к власти Гитлера война таки была гарантирована в ближайшем будущем). И как тут с централизацией спорить? – Никто из просоветских и не спорил. Но у некоторых на сердце кошки скребли.
"Город – мерцающая звезда. Странно, но это так и есть. Молочный туман опрокидывается в город, густеет все больше. Вязкой, хлопчатой ватой скрывает крыши, стены. Изредка сирена прорывается сквозь туман. Железо грохочет рядом, большие огни проносятся блеклыми пятнами. Город исчез, дома и люди одиноки. Молочная густота разлилась по улицам, зыбкая, как кисель, как студень. Её можно потрогать руками…
Город исчез, каждая улица, каждый шаг становится случаем. Каждая встреча начинается словом – вдруг…”.
А это всего лишь начальник паспортного отдела возвращается домой со службы.
Там он давнего заклятого врага советской власти увидел. Тот, как и все, хотел получить паспорт. Узнанный начальником, он сумел скрыться. И вот теперь они встретятся в тумане. И начальник будет убит.
И рассказ (и его рваный ритм) предстают простой иллюстрацией идеи Сталина о всё нарастающем накале классовой борьбы по ходу строительства социализма (так называемого). И осознанность замысла рассказа ритму его, фразам его и некоторой непонятности его придают значение притянутой новизны. И хочется разразиться критикой иллюстративности Сапира…
И вдруг. Перескок авторской приязни к неунявшемуся классовому врагу:
"Ему надо уйти, уйти спокойно. Свободные улицы ожидают его. Он может пойти налево, направо, в любую сторону. Дороги зовут его упрямыми голосами, приглушёнными от тумана и сырости. Вечерние, узкие, уходящие в крутизну. Родина открывается впереди… Густые леса. Зелёные луговины. Земля, знакомая до оскомины. Исхоженная с раннего детства. Цветные весёлые избы, солнечный дождь полыхает в стёклах.
Надо уходить, но нет. Он постоит немного”.
И дальше совсем хаос.
Гордый и отомстивший "За родителей, за деток” раскулаченный… падает на колени перед подбежавшим милиционером и… врёт – как потом окажется – что он убил кулаческого организатора, убившего товарища Клёстова, уполномоченного по раскулачиванию.
Потому, оказывается, врёт, что начальник не убит, а, вот, пришёл в сознание. И авторская приязнь возвращается к начальнику паспортного отдела:
"Милицейский клёкот, гроза ленинградских ночей, подступает со всех сторон. Начальник глотает его, как воздух.
Город окружает начальника, вечерний и прекрасный. Крик проносится над людьми… Город узнает его, скуластого, кривоногого, жилистого.
Город… Или, может, просто друзья? Но, впрочем, это одно и то же”.
И тут конец рассказа.
И не имеют имён ни начальник, ни покушавшийся на него. И на стороне обоих побывал автор.
Не понятно, зачем. Правда?
А это след подсознательного идеала автора, как и Фадеев, разочаровавшегося в сталинском социализме. Так Фадеев в итоге застрелился, а Сапир через 3 года умер от рака. Кто его знает, как бы он кончил, если б не рак.
22 сентября 2019 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6355.html
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |