Самед-заде. Художественный смысл.

С. Воложин

Самед-заде.

Полускрытый смысл

Демонизм.

Мнение претендующего на недогматизм и неначетничество

Рискую. Рискую задеть читателей, автора…

Автора, поскольку берусь проставить точки над "i", непроставленные в его произведении. Он вероятнее всего не согласится с моим толкованием. Читателей, которым Лачин Самед-заде нравится, рискую обидеть, потому что я не исповедую идеала, вдохновившего автора. И не смогу найти объективно возвышенные и субъективно прочувствованные слова для этого идеала. А он моден нынче, идеал этот. – Демонизм. Ницшеанство...

 

"Гладиатор (соч. 25)" http://www.newlit.ru/~samed-zade/1903.html .

Уже из названия видно, что воспевается сверхчеловек. То же – из вычурности синтаксиса.

Первая фраза:

"Я всегда им улыбался, сим всевластным сволочам, пусть другие умирают с мольбой и проклятьями, я же твердо знал, что с улыбкой помру; и противников кроша, на ногах оставаясь, к трибунам оборачивался – и улыбался; они вопили от восторга, думая, что им угождаю, не зная одного: не ради них я дрался, меня не заставишь, я – с наслаждением дрался, от несокрушимости своей – блаженствовал".

Уже в ней и все содержание налицо: наслаждение жизнью на грани ее со смертью.

Сюжет в том, что "я" имеет шанс изменить свою судьбу, в сущности, бойцовского петуха. Его сделала своим любовником красавица патрицианка Сабина, и вместо арены теперь его место - на скамьях зрителей. Но ни столь лестная (да и страстная) любовь Сабины, ни его собственная страсть к ней – ничто по сравнению со счастьем боя. И он возвращается на арену по собственной воле.

 

"Женщина в песках (соч. 26)" http://www.newlit.ru/~samed-zade/1312.html

Тоже: последний шаг – к смерти – радостный. Потому что это красиво: так умереть. А что есть выше красоты в этом мире? – Ничего.

И красота – в необычности (необычен, конечно, и тут - витиеватый язык).

Так, казалось бы, чем не красота – миражи, которые видят путники в пустыне, изнывая от жажды? – Нет. Эти миражи как бы утилитарны. Видишь то, по чему изнываешь: оазисы, воду. – Это низко. А вот увидеть ненужное – женщину, например. Вот это да!

И спутник героя, стоик, миражей не видевший, выдумал, что увидел женщину. И герой решил было, что это не мираж, раз такой стоик ее увидел. И низкий в своей борьбе за жизнь, герой тоже ее увидел (ибо она, мол, настоящая, могла ж привести к воде). Стоик умер от жажды. Но перед смертью, пожалев своего слабого духом спутника, хотел признаться в выдумке, предостеречь (ибо трезвым и низким тварям нельзя поддаваться миражам и бросаться к ним, сворачивая со своего пути, более верно ведущего к спасению). Однако тут герой преобразился, воспарил до сверхчеловека. Он догадался об обмане и взглядом запретил товарищу признаваться. Тот понял, что имеет дело уже с переродившимся человеком, и "успокоено закрыл глаза", умирая. А герой с самообманной радостью низменного ("настичь и понять"), а по сути, - уже со сверхчеловеческой радостью смерти бросился за миражом женщины.

 

"Мудрость небес (соч. 4 из цикла "Опаленные" I)". http://www.newlit.ru/~samed-zade/1313.html

Небеса и демонизм не такие уж и противоречивые понятия. Демон же – хоть и падший ангел, но летающий. По небу.

Тут опять перед нами картина перерождения героя. Завоеватели согнали народ. Отбирают красивых женщин и тут же их насилуют. Герой благодарит совсем не демонические небеса, что он сирота и не имеет никаких родственников женского пола. Отбирают красивых юношей и тут же их насилуют. Герой благодарит те же, недемонические, небеса, сделавшие его фигуру невзрачной и лицо уродливым. Отбирают сильных и здоровых – для рабства. Герой благодарит, опять же, недемонические небеса за свое нездоровье. И когда оставшимся предложили дать клятву верности новой власти и идти домой, то не понравился владыке взгляд героя. И герой как-то не смог взгляд свой изменить и тогда возблагодарил уже небо демона – за то, что будет, единственный, казнен.

Его восхищение тем, что он единственный, исключает подозрение в коллективистской сущности его радости смерти (герой, мол, умер – идея его остается жить в народе).

 

"Состязание на плахе (соч. 24 из цикла "Имадеддин" I". http://www.newlit.ru/~samed-zade/1314.html

"Я жить хотел…" Так начинается. Так это – плоть, наверно. Ибо дух хотел смерти.

То ли мутно написано, то ли больно уж пружина действия неожиданна… Соревнование тут богохульников, видно, поэтов. Кто победит – тому смерть.

Тут дьявол и шайтан уже прямо названы в положительном смысле. И прототип победителя – соответствующий. В действительности живший поэт-еретик Назими.

А главный герой – струсил.

Так как îн кается! – Ясно, что демонизм – идеал автора.

 

Я написал: ясно. Но меня грызет сомнение. Если ясно, зачем тогда мне выступать с толкованиями? Разве оправдывает тот факт, что обсуждение не зря умалчивает, зачем Лачин Самед-заде пишет свои рассказы? – Совсем, понимай, людям не ясно. И самому автору – тоже. Что и закономерно. Будь он публицист, он бы прямо и выдал идеологию демонизма. А не прятал бы ее в странные, вычурные фразы и сюжеты.

Но вдруг, все же, всем ясно? Потому и не говорят…

И другое сомнение.

За себя, по крайней мере, отвечаю: меня не волнуют произведения, говорящие "в лоб". Не бегут мурашки по спине, не портится настроение, не становлюсь беспричинно счастливым. Ни божество авторское мне не является, ни вдохновение сотворчества с автором не озаряет… А в противном случае я всегда лишь потом обнаруживаю, что прав Выготский: катарсис наступает от столкновения противочувствий. А те возникают – от противоречивых элементов текста. И в том – художественность. В нецитируемости художественного смысла.

А у Лачина демон и шайтан даже впрямую вписаны в текст.

Все довольно умно у него. Но какое-то интеллектуальное удовольствие производит. Как легкая шарада. Подсознательного нет

То, что есть (ритмичность), уж воздействует на такой глубине подсознательного, что (для меня) как бы и не существует. И я, наверно, в том виноват. А чуял бы – может, осознание противоречия ритмичности с раздраем синтаксическим "оправдало" бы Лачина перед лицом моего рационализма, блаженствующего под сенью авторитета Выготского, мол, не лишен этот рационализм контакта с подсознательным.

Ну, а уж раз тут у меня свирепствует одно умопостижение рассказов без чувства, то пусть оправданием явления статьи перед и так все понявшими читателями будет та энергия разбега, которая одна мне помогла понять рассказ, уж наверно никем еще не понятый.

 

"Павел Дон-Кихот (соч. 28)". http://www.newlit.ru/~samed-zade/1904.html

Если вы признаете верной оппозицию порядка свободе, то согласитесь и с оппозицией ультрапорядка со вседозволенностью (демонизмом). И тогда сумасшедший, в сущности, Дон-Кихот и почти сумасшедший император российский Павел I – одного поля ягоды. Помешанные на порядке. На том, что должно. И, переходя к эпохе Павла Первого, – на рассудке, идефиксе эпохи Просвещения.

Что было реакцией на ту эпоху? – Правильно. Романтизм. Погружение в себя. Отключение себя от действительности. Что мы и наблюдаем в рассказе в поведении путешествующего англичанина. (Вспомните странствующего Байрона… Только не заблуждайтесь относительно его революционности. Байрону был в революционере важен не общественный интерес, а лично-мятежный. См. http://art-otkrytie.narod.ru/bayron.htm.)

То неважно, что не существует в природе третий том "Дон-Кихота". Это вольные мысли лачиновского солипсиста англичанина вершат суд над действительностью и перекликаются с действительно бывшим удушением Павла Первого. Вымысел англичанина (с убитым Павлом) сильнее окружающего его мира (с Павлом живым). И нет у англичанина сочувствия гибели (в его солипсистском мире) этого воплощения символа ультрапорядка. И на этом кончается рассказ.

Тут-то, казалось бы, нельзя упрекнуть Лачина за выражение "в лоб" своего идеала?

Не скажите.

Ведь перед нами просто текст с как бы пропущенными словами. Его, конечно, понять трудно. Но можно. И именно понять (потому что текст все же "лобовой"). Сама ритмизированность этой прозы, не исключено, скорее от сознания, чем от подсознания: "Количество слогов и расстановка ударений в моих рассказах строго подсчитаны", – сознается Лачин.

Вот потому, может, понять его мыслимо, но не взволноваться.

 

Можно сказать, что мне просто чужд идеал демонизма, и потому я не могу его через Лачина принять в свою душу. Однако я знаю за собой случаи, когда демонисты побеждали меня и порабощали, – с помощью катарсиса-сотворчества, – хоть на короткий промежуток времени.

Могу признаться и в обратном. Меня волнует плакатное искусство, когда оно выражает идеи и чувства коллективизма. "Марсельеза", например.

Но здесь я легко заражаюсь, потому что я свой. Заражение – нехудожественный тип воздействия.

Может, и суперэгоистов-сверхчеловеков Лачин легко и без раздумий с их стороны заражает своей вычурной прозой.

Я все же считаю, что это уже где-то на краю художественности. А может, уже и за краем.

 

7 августа 2005 г.

Натания. Израиль.

Впервые опубликовано по адресу, потом измененному на

http://www.newlit.ru/~volozhyn/3046.html

На главную
страницу сайта
Откликнуться
(art-otkrytie@yandex.ru)