Такую книгу я читал… Можно б сказать апокалиптическую. Но нет. Она научная. И потому, - не чета страстному "Апокалипсису", - написана безэмоционально. Факты, логика, расчеты…

Марс и Венера, мол, находятся в физически устойчивых состояниях, но не совместимых с жизнью, а Земля балансирует. Ее биосфера приобрела способность в течение сотен миллионов лет регулировать окружающую неживую природу, физическо-химические условия на планете, так, чтоб они из-за возмущений своих не выходили за пределы, за которыми однажды возникшая жизнь на планете стала бы невозможной, как и на Марсе с Венерой. Так, сколько бы углерода вулканы при горообразовании ни выбросили из земных недр, углекислого газа в атмосфере не становится настолько много, чтоб она от парникового эффекта разогрелась (навсегда) до температуры + 400 градусов и чтоб испарились бы океаны, как на Венере. Даже в архее, 3 миллиарда лет назад (а тогда дело было близко к парниковой катастрофе), бактерии перевели лишний углерод в известняки, и – обошлось. Или так называемые числа Редфилда - соотношение количества углерода, азота, кислорода и фосфора в верхних слоях океана, необходимое для синтеза органического вещества. Одни микроводоросли эти элементы поглощают, другие утилизуют. И нужное соотношение поддерживается. То же с водой. Речной сток в океаны точно равен осадкам благодаря растениям. И таких механизмов неисчислимое количество.

Биосфер было много. В них менялся набор организмов (видов, родов, классов и т.д.) И вот наступило время, что должен из нынешней биосферы исчезнуть гомо сапиенс, чтоб Земля не превратилась в Венеру. У биологии есть свои механизмы, как устранить его. Например, вырождение путем ухудшение отношения к себе подобным. Что и стало ощущаться с конца 19-го века. Еще в Крымской войне русские офицеры по ночам лазили к итальянским, чтоб сыграть в карты, а уже Франко-прусская война осложнилась массовой гибелью гражданского населения. Потом рациональным стал геноцид, уничтожение своего населения миллионами, применение атомной бомбы.

Токвиль – в первой половине 19-го века предсказал, судя по росту населения, что в будущем США и Россия будут хозяевами мира. Так и вышло.

Вот во второй половине 20-го века другой провидец, Николай Рубцов, глядя на одного из этих вождей человечества, Россию (именно так – как на Западе – он называл свою родину), в самый разгар шестидесятничества (последней судороги честных людей спасти социализм) почувствовал, что гомо сапиенсу пришел конец.

Смотрите на первое стихотворение, открывавшее его первый стихотворный сборник (я цитирую то, как в машинописи):

Ерунда стишок. Воспоминание. Посвящено старшему брату. Как самоиздевка. Их оставалось четверо после смерти матери в войну и ухода отца на фронт. Сестра и два брата: старший и младший. Но им не суждено было родичаться. Родная тетка их оторвала друг от друга. Сестру – себе в прислуги, старшего – в ФЗУ, младших – в дошкольный детдом. Потом и этих двоих разлучили. Колю увели в другое местечко, в детдом для школьников. Отец после войны завел другую семью. От детей отказался. Поскитавшись и настрадавшись после детдома там и сям (окружение-то – нормально бесчеловечное), Коля приехал-таки лимитчиком в город, где жил лимитчиком же старший брат, Алик. Но у того жизнь не заладилась. Не до родичания. Детдом закрыли. Друга по общежитию посадили в тюрьму. Девушка, проводившая его служить на миноносец, его не любила и не ждала. Флот тоже со временем отпустил. – Один на ветрах жизни. Стихи – спасение души. Но специфическое. Зажмуриваться и отлетать в эмпиреи жизнь не дает. Разве что – обмануть себя на минуту, посвятить стих как бы родному брату. И придуриться заигрывающим с модой, победно шествующей эстрадностью в поэзии, и приделать шутливую концовку-закольцовку:

Да еще назвать стихотворение этак не по-своему, а по-интеллигентски - "Элегия". Красивое слово. Название литературного жанра, обозначающего настроение содержимого греческим "жалобное".

Вы верите? Чтоб Рубцов рисовался под именно настроение (нечто преходящее), задрапировавшись в жанровую форму, и шутя по поводу непробойности своих стихов и вообще материальной недостижительности уже просматривавшегося на довольно длинном промежутке жизненного пути (26 лет).

Можно так подумать.

Но я стал читать стихи Николая Рубцова, да еще с конца книги, после повествования Коняева "Путник на краю поля", этой инвентаризации нормированных в стране несчастий бездомного с детства до смерти, с 6-ти лет до 35-ти. Несчастий закономерных на "Земле, не для всех родной". Ставшей неродной для гомо сапиенса. Что можно учуять, наверно, в КАЖДОМ стихотворении.

Урбанизация делает немыслимой гармонию с природой даже живущему в деревне. Зная теперь биографию поэта, понимаешь это подтрунивание над житьем, чтобы есть, и едой, чтобы жить. Он приезжал к жене в деревню (ибо в городе без прописки не житье) и не мог – поэт - жить там, как все, зарабатывать, как жена, 35 рублей. И не потому, что о жареном поросенке в советской деревне можно было только мечтать. И не потому, что сама физическая конституция детдомовца, кое-как выкормленного в войну, не обеспечивала аппетита. А еще и потому, что чтоб стихи сочинять, надо жить свободным среди обязанных и быть ненавидимым ими – за тунеядство: вот что за кони "били в зубы прямо и под дых".

Однако никакой шукшинского типа непримиримости "так жить нельзя" ни в городе, мол, ни в деревне – нету у Николая Рубцова. Раз пришло время понемногу, исподволь уничтожать друг друга и самоуничтожаться – что ж: пришло так пришло. И тут он с народом. Что в городе, что в деревне. Се ля ви. Вернее, таково самоуничтожение человеческой жизни. Не то, чтоб "Эх…" Вернуться в гармонию с природой. – Нет. По какому-то закону (природы же?) раз это не дано – так не дано. Смирение. Великое русское смирение…

Оттого какая-то метафизичность реет. "Я забыл…" само Время тут. Пространство – в предыдущем, в "ветер" и "откос". Космичность – "Солнышко описывает круг – Жизненный отсчитывает срок". "Я" пишем, "человечество" - в уме. И не преходящее настроение, а в каждом, каждом, каждом стихотворении.

Вот самое последнее в книге (да еще и пророческое по сроку, если иметь в виду только "я" - жена убила его 19 января 1971 года):

Тут и восклицательные знаки есть, и негативнооценочные слова: "ужас", "забытый", "унылый", "ужасные". А впечатление – эпическое. Просто невиданное по силе половодье. Одно из ВОЗМУЩЕНИЙ в отношении биосферы. Как таежный пожар (еловый лес – через так называемые ремонтные виды: лишайник, мох, кустарник, ольха – восстановится через 500 лет). Как удар о Землю астероида (динозавры вымерли, но пошли в гору млекопитающие).

Ну а теперь исчезнет гомо сапиенс (тоже ремонтный вид), раз так изменил климат, что такие пошли половодья. Никакого идеализма - насчет вечности (в первом стихотворении - памяти). Ни тени от религии спасения и какой бы то ни было веры в сверхбудущее, пусть мистическое. Идет просто художественное исследование настояшего. И эмоциональное развоплощается (совсем по Выготскому) в безэмоциональное.

Реализм. Закономерный сменщик очарованных залетов "В коммунизм – безоблачный зенит".

Кстати, тот еще выбор исторического момента – шестидесятничество. Все – по пути наибольшего сопротивления.

Как и выбор именно России с ее вечным мессианством (предпоследнее в книге стихотворение):

А вот еще – выбор. Он много где чувствуется. – Русский север. Вологодчина. Леса. Реки. Надежда тех, кто еще хочет спасти человечество, запретив освоение мало где сохранившейся дикой природы. – Так на: удар в самое сердце. Надежда умирает последней? – Ну так – в надежду. В заповедные леса. В душу русскую. В ее самую лучшую поэзию.

Пред-пред-пред-предпоследнее стихотворение:

А в чем? В том, что все остается людям? Но будут ли они? Почему не светят поэтам огни новых русских деревенек? Не до жиру?.. Самих новых этих нет?.. – С культурой, похоже сегодня, пророчество Николая Рубцова тоже сбывается.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/26.html#26