Перед вами иллюстрация мысли, что архитектура – это чаще всего прикладное искусство, что в ней нет загадки, обязательной для искусства идеологического, нет столкновения противоречий. Даже когда архитектура бани хочет сказать, что “борьба за мировое господство была закончена и повелителей мира стала преисполнять гордость тем культурным своеобразием, которое доставило им первое место на свете” (М. Дворжак. http://lib.rus.ec/b/318968/read), - даже и тогда бытовое, казалось бы, назначение строения не сообщает ему противоречивости с замыслом о гордости, если это древнеримские термы.

Почему?

Хорошо на вопрос ответил Чаадаев. Правда, имея в виду древних греков. Но высказывание годится, потому что римляне довели до максимума, то, что рождалось ещё у эллинов.

“Всё, что есть материального в человеке, было идеализировано, возвеличено, обожествлено; естественный и законный порядок был извращён; то, что по своему происхождению должно было занимать низшую сферу духовного бытия, было возведено на уровень высших помыслов человека; действие чувств на ум было усилено до бесконечности <…> Ум устремился на предметы, наименее достойные его внимания <…> и эта [воображение] мощная способность <…> стала с тех пор служить лишь для того, чтобы сделать осязаемое ещё более осязательным и земное ещё более земным” (Чаадаев. Статьи и письма. М., 1989. С. 127).

И вот…

Термы Тита. 80 г. н.э.

Термы Траяна. 104-109 г. н.э.

Те же термы Траяна с другой стороны

А вот про Колизей:

“…эта арена, куда римский народ стекался толпами, чтоб упиться кровью, где весь языческий мир так верно отражался в ужасной забаве, где вся жизнь той эпохи раскрывалась в самых удивительных своих наслаждениях, в самом ярком своём блеске, - не стоит ли она перед нами, чтобы рассказать нам, к чему пришёл мир в тот момент, когда все силы человеческой природы уже были употреблены на постройку социального здания, когда уже со всех сторон всё предвещало падение” (Там же. С. 126-127).

Взгляд христианина.

Рим. Колизей. 72-80 г. н.э.

Обеспечение водой – тоже материальное дело. – Ну так и водопровод должен быть соответствующий.

А заодно и императорский дворец.

Дом Августинов

Ну – и общественные здания тоже.

Базилика Максенция. 308-312 гг.

Как ни негативно отзывался Чаадаев об умонастроении греков, римляне от них хотели в том же (негативной они телесность не считали) отношении всё же отличаться. Для этого они забыли о греческих “тектонически и пластически отдельных формах” (Дворжак), - колоннах, перекрытиях, - и пришли к “однородной строительной массе, образуемой мощными архитектурными объемами, чье внутреннее пространство оформлено в такие же мощные пространственные тела <…> в конце этого периода стоит базилика Максенция, здание, которое <…> является самым импозантным примером подобной дохристианской архитектуры, для которой пространства — строительные тела, везде наглядно оформленные и как бы вырезанные из строительной массы; и в которой эти строительные массы имеют не только функцию (второстепенной) оболочки, не только не являются как бы необходимым злом, но принадлежат к существенному содержанию художественного воздействия здания”.

В своём почтении к могуществу Древнего Рима Дворжак не может так свысока смотреть, как Чаадаев. И – хвалит, хвалит…

“…она принципиально отличается <…> от эллинистической традиции, с которой она также многоразлнчно связана; создания новой римской архитектуры еще решительнее <…> покоятся на эффектах телесного воздействия, на мощи кубических образований, на красоте телесно задуманных пространственных форм, на компактной массе и материальности ее ограничения. Апофеоз пространства, широко и тяжело основывающегося на телесной красоте, представляет <…> дух <…> каким он был создан всем античным культом пластически и тектонически объективированных тел и соответствующим этому культу понятием художественного величия и монументальности. Этот дух не обрывается внезапно, но еще в третьем столетии производит вещи, превосходящие раскрытием материального величия или чувственного великолепия всё, что было раньше, или по меньшей мере ему не уступающие”.

“Они [римляне] противопоставили греческому эстетически-научному восприятию жизни другое, которое было основано на власти, государственном авторитете и правовом порядке. На них были построены новая императорская власть, новая империя, новая имперская организация мира; их мировоззрение, методы и создания естественно всюду выступили на передний план, когда это построение было закончено и нашло свое завершение в новом государственном строе. Как точное отражение государственной полноты власти и управления сюда относилась и архитектура, в которой выразилось искусство римских инженеров технически организовывать огромные массы.

Их конструктивные средства, мощные стены или смелые своды подняты при этом до степени эстетических факторов”.

И до эстетики добрались. А мне б не хотелось.

Иносказание – не третьесказание.

Поясню.

В своём всяческом выпячивании вперёд идеологического искусства (с противоречиями) перед прикладным (без противоречий – в иносказании тоже), с лишением прикладного искусства качества художественности всё из-за того же отсутствия психологической сложноустроенности при его восприятии, мне б хотелось, чтоб прикладному искусству было отказано и в эстетическом качестве. Если эстетическое и художественное – это синонимы, то…

Вот что пишет великий Леонтьев в предисловии к “Психологии искусства” Выготского:

“Анализ структуры художественного произведения и составляет главное содержание “Психологии искусства” Выготского. Обычно анализ структуры связывается в нашем сознании с представлением об анализе чисто формальном, отвлеченном от содержания произведения. Но у Выготского анализ структуры не отвлекается от содержания, а проникает в него. Ведь содержание художественного произведения – это не материал, не фабула; его действительное содержание есть действенное [!!!] его содержание – то, что определяет специфический характер эстетического переживания, им вызываемого. Так понимаемое содержание не просто вносится в произведение извне, а созидается в нем художником. Процесс созидания этого содержания и кристаллизуется, откладывается в структуре произведения, подобно тому как, скажем, физиологическая функция откладывается в анатомии органа”.

Анатомия здесь – это и есть психологическая сложноустроенность. Две части которой: сочувствие и противо-чувствие, - имеют опору в материальной структуре произведения идеологического искусства – в противоречивых (каковых в произведении прикладного искусства нет) элементах, а третья часть структуры такого произведения – не материальная, а духовная, находится, “материально” говоря, не в тексте произведения, она результат столкновения в душе сочувствия и противо-чувствия. Как бы сказание (1), другое сказание (2) и третьесказание (3). – Очень специфично. Больше нигде не встречается, в иносказании – меньше: (1) и (3). – То есть эстетическое и художественное – синонимы. И пусть себе будет ещё и красота, и пусть она не имеет отношения к идеологическому искусству. То есть произведение прикладного искусства пусть может быть красивым или некрасивым (безотносительно к своему назначению). А произведение идеологического искусства может быть прекрасным, когда части (1) и (2) в множестве своих различных повторений соответствуют (3), или менее прекрасным, когда множество это сокращается, ну и, наконец, безобразным, когда соответствия (1), (2) и (3) нету.

То есть иносказание может подействовать на вас очень сильно (сказание, скажем, крик ужаса, - и сама действительность, - вдруг перед вами возник бандит с ножом, - действуют ещё сильнее), но к эстетике, художественности, пусть это не относится. Даже если это не ужас, а восхищение.

Хотелось бы договориться так со всеми. Но это кому-нибудь надо?

Вот смотрите, если б договорились.

Спели и станцевали в храме Христа Спасителя феминистки Pussy Riot, в переводе Бунт киски* (см. тут, текст песни тут). И никто* б не связывал “тему перформанса группы Pussy Riot в храме Христа Спасителя” с “оценкой произведений современного искусства” (http://www.echomsk.spb.ru/blogs/guelman/5359.php). Ибо, во-первых, перформанс это уже почти действительность, сказание (1), тогда как искусство (идеологическое 1+2=3) совсем не действительность, а испытание, испытание непросредственное и непринуждённое сокровенного мироотношения (потому и противоречиями изъясняется, дразнит). Тогда как почти действительность, перформанс Pussy Riot в храме, – испытание непосредственное и принуждающее. Оно с натяжкой – прикладное искусство, “искусство для”, для провоцирования оранжевой революции.

По крайней мере, если б договорились, Гельману не пришлось бы козырять термином “современное искусство”. Говоря о прикладном искусстве, часто ж слово “искусство” вообще не применяют. Благо, о таком перформансе, как “Контрольная прогулка”, ещё не заикнулись, что и он современное искусство.

Но первым шагом надо сначала и по отношению к Колизею слово “искусство” подзабыть.

Договориться надо.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/99.html#99

* - Ошибки, мол.