С. Воложин
Рахманинов. Колокола
Художественный смысл
|
Музыка здесь не иллюстрирует, не дополняет текст, а – как катарсис. |
Упрямство
Начинаю, как обычно, с себя. У меня есть (тут и тут) доказательства, что Рахманинов с самого начала был ницшеанцем и лишь иногда из него выныривал. А ницшеанство – это иномирие, противоположное христианскому тому свету (с того принципиальной достижимостью в виде благого для всех в виде бесплотных душ Царства Божия на небе в сверхбудущем). Это ницшеанство настолько дико и невообразимо для большинства людей, что в моих глазах оно обладает приоритетом на подозрение, что оно и у самого-то ницшеанца находится не в сознании, а в подсознании.
А такое я (в своём эстетическом экстремизме) называю художественностью. И присутствует она преимущественно в произведениях неприкладного искусства. Тогда как прикладное занимается знаемым: усилением переживания, например, плакальщицами, или, например, увеличением сонливости колыбельной, и т.д. и т.п.
Сам такой экстремизм у меня возник от теории художественности по Выготскому, которая разрабатывает не образы, а катарсис. Образы – это иносказание: чем-то – что-то. А катарсис – это, скажем так, третьесказание: от столкновения двух противочувствий получается. Противочувствия-то, да, образные. Они как бы логичны: А есть Б. А вот катарсис на логичное не похож. Он как бы геометрическая сумма противочувствий.
Это схема образования катарсиса от первых произведений искусства у первочеловека, творившего, казалось бы, абы что (лишь бы не сойти с ума) в момент, когда волосатый внушатель внушал безволосой самке отдать ребёнка стаду на съедение: катарсис от ожерелья из ракушек, катарсис от орнамента из процарапанных на плоском камне прямых линий.
Катарсис похож на безумие. Недаром художников потом называли убогими (у бога). В нём логики, вроде, и не видно. И даже диалектики – тоже (синтез содержит и тезу, и антитезу, а тут, вроде, нет).
Это сыграло роковую роль: теория Выготского никем из искусствоведов практически не используется (при стихийном стопроцентном руководствовании ею у настоящих художников).
Это толкает на авантюризм искусствоведа, использующего эту теорию.
Вот не авантюризм ли у меня, заметившего в поэме “Колоколах” (1912) Рахманинова, что "музыка здесь не иллюстрирует, не дополняет текст, не вступает в борьбу с ним” (Ляхович. http://glierinstitute.org/ukr/digests/031/Lyahovich.pdf), а – как катарсис?.. Что "Рахманинов в “Колоколах” – более… мистик и маг, чем психолог” (там же)?.. Не авантюризм ли, если, я – пусть и не с бухты барахты – катарсис этот (подсознательный) назову (словами всё же) ницшеанским метафизическим иномирием, сам при этом никакого ЧЕГО-ТО, словами невыразимого, не испытав?
Смотрите и слушайте сами.
Первая часть. Перевод Бальмонта. 1895. (Переводов на русский, сделанных до 1912 года – нету. Текстовые неожиданности я подчеркну.)
|
Слышишь, сани мчатся в ряд, Мчатся в ряд! Колокольчики звенят, Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят, Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят. О, как звонко, звонко, звонко, Точно звучный смех ребенка, В ясном воздухе ночном Говорят они о том, Что за днями заблужденья Наступает возрожденье, Что волшебно наслажденье – наслажденье нежным сном. Сани мчатся, мчатся в ряд, Колокольчики звенят, Звезды слушают, как сани, убегая, говорят, И, внимая им, горят, И мечтая, и блистая, в небе духами парят; И изменчивым сияньем Молчаливым обаяньем, Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят. |
Взбудоражено скачут кони, впряжённые в сани. Над конями дуги с колокольчиками. Они весело звенят. Голос так же возбуждён (слушать тут). А ЧТО поётся?
|
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят. |
Или перед концом первой части:
|
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят. |
А какое торжество в голосе (слушать тут)!
Нет, после того, как голос умолк (слушать тут), музыка таки вполне иллюстрирует забвение. И вас тянет подумать, что содержание переживания забывшего есть, может-таки, то самое иномирие, о котором таким странным образом намекнула промелькнувшая рассогласованность слов и музыки… Ницшеанцы часто сдаются перед слушателями, которым немыслимо представить позитив от в принципе недостижимого метафизического иномирия, и – ницшеанцы дают ещё и образ этой метафизики чем-то неожиданным (тут неожиданным – для темы веселья). В переводе Бальмонта это – забвение. В подстрочном переводе Э. По машиной – "Сохранение времени”. Что за абсурд – сохранеие времени?
|
Слушайте сани с колокольчиками - Серебряные колокола! Какой мир весело, их мелодия предсказывает! Как они звонят, звон, звон, В ледяном воздухе ночи! В то время как звезды, которые перегружают Все небеса, кажется, мерцают С кристаллическим наслаждением; Сохранение времени, времени, времени, В своего рода рунической рифме, К tintinnabulation, что так музыкально колодца От колоколов, колоколов, колоколов, колоколов, Колокола, колокольчики, колокольчики- От звон и звон колоколов. |
Те же странности рассогласования есть и во второй части, словесно сплошь позитивной. Свадьба.
|
Слышишь к свадьбе звон святой, Золотой! Сколько нежного блаженства в этой песне молодой! Сквозь спокойный воздух ночи Словно смотрят чьи-то очи И блестят, Из волны певучих звуков на луну они глядят. Из призывных дивных келий, Полны сказочных веселий, Нарастая, упадая, брызги светлые летят. Вновь потухнут, вновь блестят, И роняют светлый взгляд На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов, Возвещаемых согласьем золотых колоколов! |
Первая строка поётся… как из небытия (слушать тут).
А как растянуто поётся: "брызги светлые летя-а-а-ат” (слушать тут). В кино можно показать замедленно, как летят брызги… И это б значило: остановись, мгновенье, ты прекрасно. Но тогда кино почти не было. Этот довод я придумал не во время слушания. А слушая, мне было просто как-то неловко. Может, от отсутствия привычки слушать пение в классической музыке. Но, может, это опять те самые три "не” Ляховича. О них, кстати, я прочёл после первого слушания и переживания неловкости.
И то же с "блестя-а-а-ат” (слушать тут). Вообще-то блеск может быть неизменным, наверно. Но таким он что-то не помнится, а помнится обязательно дрожащим, мерцающим, переливающимся.
И ещё раз: "безмятежность нежных снов”, - поётся с таким взлётом на слове "снов”, что это как-то не вяжется с нежностью (слушать тут).
Третья часть. Пожар.
|
Слышишь, воющий набат, Точно стонет медный ад! Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. Точно молят им помочь, Крик кидают прямо в ночь, Прямо в уши темной ночи Каждый звук, То длиннее, то короче, Выкликает свой испуг, – И испуг их так велик, Так безумен каждый крик, Что разорванные звоны, неспособные звучать, Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать! Только плакать о пощаде, И к пылающей громаде Вопли скорби обращать! А меж тем огонь безумный, И глухой и многошумный, Все горит, То из окон, то по крыше, Мчится выше, выше, выше, И как будто говорит: Я хочу Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу, Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу! О, набат, набат, набат, Если б ты вернул назад Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд, Этот первый взгляд огня, О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня! А теперь нам нет спасенья, Всюду пламя и кипенье, Всюду страх и возмущенье! Твой призыв, Диких звуков несогласность Возвещает нам опасность, То растет беда глухая, то спадает, как прилив! Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой! |
Тут, я могу сказать, последние слова: "стонущий прибой”, - предполагают протяжность, а звучит – обрыв (слушать тут).
Четвёртая часть – похороны.
|
Похоронный слышен звон, Долгий звон! Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон. Звук железный возвещает о печали похорон! И невольно мы дрожим, От забав своих спешим И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим. Неизменно-монотонный, Этот возглас отдаленный, Похоронный тяжкий звон, Точно стон, Скорбный, гневный, И плачевный, Вырастает в долгий гул, Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул. В колокольных кельях ржавых, Он для правых и неправых Грозно вторит об одном: Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном. Факел траурный горит, С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит, Кто-то черный там стоит, И хохочет, и гремит, И гудит, гудит, гудит, К колокольне припадает, Гулкий колокол качает, Гулкий колокол рыдает, Стонет в воздухе немом И протяжно возвещает о покое гробовом. |
|
|
|
Тут возмущает глашатайское торжество на первой строчке (слушать тут):
|
Похоронный слышен звон |
Неявные примеры приводить не хочется. Но хватит и приведённых. Ведь у гениев любая мелочь не зря сделана. А набралось вон уже сколько необъяснимостей, если иметь в виду логику и образность.
Зато, если их отбросить… Да вспомнить уже доказанное себе… А если спросить поисковик: “Рахманинов и Ницше”… На первом месте выдаётся статья “Чайковский, Чехов, Рахманинов. Между великими есть гравитация”. А я доказал, - себе опять, по крайней мере, - что все эти трое – ницшеанцы… Или вот цитата из второго предложенного поисковиком сайта:
"Что ж это, как не демонтаж устойчивых и привычных ценностей?..” (http://glierinstitute.org/ukr/study-materials/2/chinaev.pdf).
Или вот:
"Между тем, и Чехов, и Рахманинов гениально чувствовали наступление эпохи, о которой Ницше говорил как о времени превращении человечества в сверхчеловека — существа, создавшего технику, способную уничтожить его самого” (https://www.liveinternet.ru/tags/%D0%A0%D0%B0%D1%85%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%B2/).
Всё это не заменит, конечно, непосредственно от музыки переживания ЧЕГО-ТО, словами невыразимого, пока не озарит, как на это намекнуть всё же словами: метафизическое иномирие. Но интеллектуальное упрямство удовлетворено. И, глядишь, кого-то, может, я и наведу на переживание небытия, присутствующего для чуткого человека рядом при любых перипетиях жизни.
8 августа 2008 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6129.html
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |