Я (вечно я с себя начинаю…) раз обратил на себя внимание редакции “Литературной газеты”. Принял участие в конкурсе критиков, по итогам была редакционная статья – я понял, что её автор ею извинялся, почему я не был отмечен, какие-то письма искусствоведческие я им слал. И вот (а на дворе начиналась эпоха перестройки) мне пришло письмо-анкета, чтоб я отвечал на каких-то полмиллиона хозяйственных вопросов (о ценах, о моих предпочтениях). Я ответил – возмущением, что я им пишу как в редакцию литературного, а не какого-то хозяйственного журнала.

Идеализм мой так силён, что я теряю способность воспринимать, когда напарываюсь в произведении, претендующем называться произведением искусства, на деловые перипетии. Вот вчера, маясь от скуки, я смотрел сериал “Курортный роман”. И туда втиснута какая-то финансовая интрига. Так пришлось выключить телевизор. А сегодня стал читать роман Идиатуллина. Писатель знаком, запомнился по недавно прочтённому его же другому роману. Но там не было финансовых интриг. А тут – бац – глава о какой-то юридической диверсии. Какие-то франшизы, ритейлы, роялти…

Я сразу стал читать по диагонали, пока глава не кончилась. И скучно продолжать.

Ужас. Нечего смотреть… читать…

Вспомнилась “Пиковая дама”: мирандоль, руте, пароли… (я эти слова, конечно, не помнил, я их списал, специально открыв роман), - так там я читал и совершенно спокойно пропускал мимо внимания такую непонятность.

А есть способ найти себе отдушину: взять и почитать о той же “Пиковой даме” недочитанное исследование Меерсон о персонализме, в частности, в этом романе.

Персонализм – тоже специальный термин. Что это такое говорит подзаголовок книги: “Литературный мир глазами его обитателей”.

Так я просто наслаждаюсь, когда специалист передо мною открывает…

Вспомнил, как я удивился, глядя когда-то “Что? Где? Когда?”, что в имени Германн два “н”. А много-много лет спустя я, кажется, у той же Меерсон узнал, что это чтоб противопоставить благородного Сен-Жермена (Святого Германа, с одним “н”) пройдохе Германну.

Вот чем я восхитился у Меерсон в этот раз:

Второй момент сложнее и более связан со странной и идиосинкратичной [сугубо личной, индивидуальной, своеобразной], именно Германновой субъектной призмой. Слова “Германн увидел, что она умерла” отличаются по смыслу от слов “Германн увидел, что в этот момент она умерла” — не говоря уже о том, что они значат совсем не то, что значило бы нейтрально-объективное (в смысле сюжетной конвенции, конечно) “в этот момент она умерла”. Во втором, гипотетическом, случае, отмечающем некий момент смерти графини, было бы некоторое заявление “объективной” истинности этой смерти в этот момент, подтверждение впечатления Германна от рассказчика как из независимого источника. В случае же с тем предложением, которое реально есть у Пушкина, можно понять его и как прозрение Германна, произошедшее в тот момент, но по поводу чего-то, что могло бы случиться и ранее, и вообще в другой временной плоскости, к которой до того момента он просто был слеп. “Раньше не видел, а теперь увидел” — отнюдь не то же самое, что “раньше была жива, а теперь умерла”.

У Меерсон неотчётливо тут проведено противопоставление… Процитирую себя (отсюда):

“…всё это нужно было Пушкину, чтоб разделить персонажей на группу выскочек, недворян, экстремистов, прореволюционеров, нехороших, причастных к тёмным силам (Наполеон, Герман – который на Наполеона похож, Лиза), и на группу не выскочек, дворян, уравновешенных, эволюционистов, хороших, к тёмным силам не причастных (Сен-Жермен, Графиня, Чаплицкий, Томский, Нарумов, княжна Полина)”.

У Пушкина в 1833-м году, когда и написана “Пиковая дама”, терпел поражение его идеал консенсуса в сословном обществе России. Идеал терпел поражение, а Пушкин хотел ему помочь. Как? Привлекая мистику для покарания Зла (накатывающего на Россию капитализма), раз в действительности что-то не пахло, что можно Зло покарать. Привлекая-то привлекая, но не отказываться ж от реализма… И вот эта мистика помещена в мировосприятие Германна (в частности, старуха, мол, тая тайну карт, стала умирать давным-давно). Чтоб из-за своей мистичности впоследствии злодей, наконец, в карточной игре прокинулся и сошёл с ума.

Ну такую вот душевную слабость проявил несчастный Пушкин, у которого и в жизни стало всё не ладиться. Настолько, что он стал нарываться на смерть. В последний год жизни он вызывал на дуэль 5 раз. А в 1833-м ему до этого последнего оставалось три года.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/654.html#654