Совершенно пронзительные (для меня) слова о конце Посвящения “Полтавы” Пушкина…

“…попробуйте, вставьте "когда‑то" вместо "бывало", прочтите: "Узнай, по крайней мере, звуки, / Когда-то милые тебе". Что ж - звуки налицо, да не те: осекся голос, заглохла музыка. "Бывало" и "милые" согласованы были звуком, а теперь согласованности нет. Когда рождается поэзия, когда душа "трепещет и звучит и ищет, как во сне, излиться наконец свободным проявленьем", свобода этого проявленья ограничена бывает у подлинных поэтов его совершенством (по суду самого поэта), а совершенство зависит от того, найдет ли ищущая душа полноту звукосмыслового воплощения для своего "трепета", своего "лирического волненья". Если нужные звуки найдены, они незаменимы, и каждое вла–вла ["Сердитый влаги властелин"], каждое "бывало" вместо "когда‑то" тут попадает на учет” (Вейдле. https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-26.php).

Объясню, почему пронзительные.

Этот Вейдле, точнее его “Эмбриология поэзии”, есть сплошной укор мне. Он доказывает – такое впечатление – что есть поэтичность сама по себе. Ну так я его понял. И да простится мне, если я ошибся. Поэтичность, мол, видна в крошечных отрывках. Как в этом вот "Бывало милые…”.

Я же стою на том, что, образно, в каждой капле есть вкус целого моря. Для чего конкретное произведение создано, то тоже конкретное и чувствуется в каждой капле. Подсознаниями автора и восприемника чувствуется. И в соседних по времени создания произведениях где-то та же конкретика подсознаниями чувствуется. Пока тип идеала (обязательно подсознательного) не сменится. Тогда и конкретика сменится.

Так вот я хочу свести это "Бывало, милые…” к подсознательному идеалу Пушкина, когда он – в страшном возбуждении – сочинял “Полтаву”.

Что говорит “Летопись жизни и творчества Пушкина” о “Полтаве” и любовях?

“1828. Август, после 19 ( ? )… портреты Н.Д. Киселева [соперник Пушкина в его видах на Анну Оленину] и М.С. Лунина (?) [декабрист], а также стихи 30—34 первой песни Полтавы, в которых найдены имя и образ героини; в дальнейшем работа над поэмой шла напряженно и быстро, без значительных перерывов” (Там же. С. 410).

“1928. Август ( ? ) Среди… стихов первой песни “Полтавы” — портрет Елизаветы Михайловны Хитрово [женщины, на 16 лет его старше и, по-видимому, безнадёжно влюблённой в Пушкина; как Мария в старого Мазепу?]" (Там же. С. 414).

“1828. Сентябрь, до 25. Среди черновиков поэмы “Полтава ” много рисунков: портреты А.Ф. Закревской, А.А. Олениной [на ней Пушкин хотел жениться, неудачно], М.Н. Волконской [ей, поехавшей в Сибирь к мужу-декабристу, написано Посвящение “Полтавы”; он в неё, почти ещё девочку, был когда-то влюблён], Вольтера, Наполеона, А.П. Ермолова, Кочубея и Мазепы, автопортрет; животные и птицы, пейзажи и предметы. Особое место занимает серия рисунков к эпизоду казни (л. 39 об., 40, 44 об. ), которая является не просто иллюстрацией к тексту, но перекликается с первым “декабристским” рисунком Пушкина (на л. 37 третьей масонской тетради ), здесь Пушкин зафиксировал конкретные детали казни декабристов: виселицу с пятью фигурами повешенных, балахоны и колпаки на осужденных, нагрудные доски, связанные руки и ноги.

Из другого места:

Очевидно, что в момент работы над посвящением в сознании Пушкина мелькала Сибирь именно как место пребывания той, кого он зашифровал заглавием “Тебе”, одновременно и безусловно прикровенным для читателей, и намекающим на реально-интимное содержание текста для автора. Нельзя сомневаться, что конкретным содержанием этого “ты” мог быть лишь образ М. Н. Волконской” (Лотман. http://scicenter.online/poeziya/posvyaschenie-poltavyi-12623.html).

На Пушкина накатило раздвоение: стыд, что отошёл от декабристов (задолго до восстания), и гнев на них, несуразных по отношению к ходу Истории, любовь к ним, свободолюбивым (и как эхо – от неудавшейся женитьбы-конца-свободы – любовь к Марии Волконской), и негодование за их волюнтаризм (негодование, сорванное на образе Мазепы, соблазнившем свою Марию).

Так вот память о былой любви к Марии Волконской и романтизму звучит в словах: "Бывало, милые тебе”.

А ведь Мария и в юности и позже была где-то не права (как Вейдле), подсмеиваясь над влюблённостью в неё Пушкина: "Как поэт он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми встречался. В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел” (http://www.hrono.ru/biograf/bio_we/volkonska_mn.php).

Нет! Пушкин её, юную, в Крыму, в жизни, может, и не любил. Но после её героического отъезда в Сибирь… его якобы к ней любовь пригодилась “Полтаве”.

"Именно усиление до предела антиромантических тенденций [в собственно поэме] вызывало к жизни частичную реставрацию романтизма “на параллельных рельсах” [в Посвящении]" (Лотман).

Раздрай в душе потребовал усиления каждой стороны раздрая, и он смог "поверить” (Лотман) в свою романтически-вечную любовь к Марии. И – "Когда‑то” ему под руку не попалось, а попалось "Бывало”.

Теперь судите, самообманулся ли я.

Поэт всегда разгорячается от напора своего подсознательного идеала (не беда, что здесь он разгорячился из-за внезапного раздрая между давно отвергнутым было романтизмом и практикуемым уже несколько лет реализмом). Душа от этого ""трепещет и звучит и ищет, как во сне"”. И такое случается при любом идеале.

Типов идеалов (прошу принять на веру) шесть. Так если б их было два… То математическую аналогию поэтичности по Вейдле составил бы большой модуль величины, независимый от знака величины (+ или ̶). А математическую аналогию непоэтичности – малый модуль величины.

Но величина в реальности не существует без знака перед нею (+ или ̶). Не существует в реальности и поэтичность по Вейдле. Она всегда – с конкретикой, связывающей её с одним из шести типов идеалов.

Если бы директором был я, я б запретил применять словосочетание “художественные средства”. Ибо они как абстракции не существуют. Не существует музыкальность стиха. Не музыкальность в "Бывало, милые тебе” "Полтавы”, а выражение интимности, необходимое для внезапного минутного позитива к романтизму матёрого реалиста. Или иначе можно сказать. Средство является художественным только тогда, когда подсознание восприемника чует связь между ним, средством, и подсознательным идеалом автора. Если последнего нет, не радует ничто. Вот Вяземский рифмоплётствует, жалуясь на трудность этого дела:

И вот Пушкин даёт ему отповедь:

"Читал сегодня послание Вяземского к Жуковскому. Смелость, сила, ум и резкость; но что за звуки! “Кому был Феб из русских ласков”. Неожиданная рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией” (Вейдле. https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-25.php).

Так не верьте и Пушкину*. Не какофония ему не понравилась, а отсутствие художественности, не чуялся подсознательный идеал автора. Именно идеал. Потому что Вяземский не сознанием добыл повтор “сск - ск”. Он себя взвинтил на сочинительство стихов. А там обязательно (если стихи не совсем примитивные), кроме рифм, есть повторы согласных. И. Срабатывает установка. А та – явление подсознательное. И – понеслось: ритмизированное и рифмованное нечто да ещё и с внерифменными повторами.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.kontinent.org/solomon-vologin-ultraavantura/

*- Не заноситесь. Вейдле писал про “полноту звукосмыслового воплощения”. Вас же шатает от смыслового (идеал) до звукового (“б” и “л” вы громадным шрифтом выделили). У Пушкина же и благо, и какофония как раз по Вейдле – с короткодействием, так сказать. “Бывало” буквой “л” по-звукосмысловому связано с “милые” (а то – с любовью). И русские по смыслу не ласковый народ, а не только со “ск” скопление тут одинаковых слогов.