Я прочел рассказ Евгении Правдухиной “Близнецы” и вспомнил другой - “Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром” Эдгара По (http://www.literature.gothic.ru/classic/prose/poe/voldemar.htm).

У По придумано невероятное – как гипноз остановил смерть мозга на семь месяцев, почти не остановив разложение остального тела. У Правдухиной выдумано, что у двух близнецов было одно сознание на два тела.

Но об Эдгаре По я не слышал, чтоб его охаивали, а Евгения Правдухина схлопотала. И мне захотелось вдуматься, справедливо ли.

Лично я не могу, например, себя заставить смотреть по телевизору псевдореалити-шоу. Такая там сценарная халтура, такая плохая игра… Актерами исполнителей не назовешь. Их, видно, берут абы кого, лишь бы согласился. Ничему не веришь. И я переключаю канал через несколько секунд.

Рассказ Правдухиной не вызвал непреодолимой скуки. Хоть и там вскорости появилась психологическая натяжка: тринадцатилетняя девочка решила посвятить в свою тайну учительницу-практикантку, у которой закончилась практика. Дальше – еще сомнительный ход: невероятная психическая особенность близняшек тринадцать лет никем (!) не замечалась.

Есть, увы, в нынешней России особенность, противоположная советской действительности, где дети были привилегированным классом. Но чтоб все-таки не заметить ТАКОЕ!.. Маловероятно.

Ну и, наконец, сама эта невероятность: одно сознание на два тела…

У нас сейчас эпоха постмодернизма. Я его понимаю (кратко) как самовыражение художника в условиях, когда нет на свете, по его мнению, ни одного достойного идеала. Это приводит в крайних случаях к такому бунту против социального, виноватого в бездуховности, что аж в самом языке, в логике видится зло, а не только во всяческих нормах и правилах, законах и обычаях. И удовольствие тогда видят в асиндетоне, - так Барт по-умному называет, понимая древний термин расширительно, прием, когда, “сохраняя полную внятность, дискурс одновременно словно исподтишка предается всем мыслимым и немыслимым безумствам". Старинные почти непонятные слова, собственного сочинения неологизмы и составные слова, сам текст – из раскавыченных цитат, абсурд…

И всего этого нет у Правдухиной. Наоборот. Как и у Эдгара По, у нее нарочито обыденно все, кроме необычайного. И в лоб сталкивается одно с другим.

По: “Разумеется, я ничуть не удивляюсь тому, что необыкновенный случай с мистером Вальдемаром возбудил толки”.

Правдухина: "- Ну представьте: два монитора к одному блоку подключены. Вроде как мозг один, а окошка в мир два. Я такая, у меня два тела: и это я, и это, - указывая на сестру, - я.

"Шиза”, - подумала Анечка”.

Обычность даже нужна обоим авторам.

Ну с Эдгаром По ясно. Он шел к краю романтизма, этого мирового разочарования в Разуме. Его иррациональность, мистицизм, склонность к изображению патологических состояний еще только вели к предвосхищению декадентства. Обычность у По это оставляемое. Его повествователь –естествоиспытатель, сам нарывается на новизну, которая в случае с постмодернизмом через сто лет стала казаться спасением аж на уровне грамматики.

Но Правдухина-то вводит учительницу Анечку, которая ни на какую новизну не нарывается, которая поневоле узнала невероятное и не собирается о нем никому говорить.

По обыденностью старается сделать приемлемым необычное, он испытывает нашу готовность принять ужас мира.

А Правдухина оставляет в отчаянии только Анечку, проявившую душевную черствость, из-за чего погиб человек. И испытывает нашу готовность, наоборот, к отзывчивости в этом страшном мире.

И если прав покойный Аникст, что большие стили повторяются в веках, то повторяется и романтизм. В XIX веке он выражал разочарование в эпохе Просвещения. Сейчас он выражает разочарование в эпохе социализма. Эдгар По, по крайней мере его рассказ о мистере Вальдемаре, написанный в конце жизни, находился в конце эпохи романтизма. А Евгения Правдухина – в начале. И нового романтизма и своей жизни.

И вряд ли стоит ей искусственно укорачивать свой путь.