Я получил такой упрёк, заставивший меня посмотреть не виденную раньше “Сказку сказок” (1979) Норштейна:

Статью, как видите, я предварил эпиграфом, в чём-то перекликающимся с упрёком. В чём перекличка? – В ограниченности временем. Автор эпиграфа весь на стороне послевоенной эпохи, эпохи перед развалом СССР, автор упрёка весь на стороне путинской эпохи, когда Россия опять сосредоточивается.

А у меня позиция вневременная (за что я и получил упрёк). Для меня важна не верность своему времени, а то, движим ли был автор идеалом подсознательным или осознаваемым. Если осознаваемым – это искусство второго сорта, хоть и дающее эстетическое наслаждение – если в нём есть экстраординарность. Если подсознательным – это искусство первого сорта. Для него (и только для него) я предлагаю применять слово художественность.

Как отчленить одно от другого? – У первосортного по крайней мере я чувствую, что есть ЧТО-ТО, непередаваемое словами. Если помучиться, может озарить. Тогда будут и слова-намёки, зачем автор то и то и то и ещё много что сделал так.

Я мультик посмотрел – явно есть ЧТО-ТО. И слов у меня – нет. Но я надеюсь, появятся по ходу писания. Если честно, у меня за время от смотрения фильма до, вот, писания уже стало что-то брезжить. Одно – точно: “Живём”. – Это слово из заявки авторов на создание мультфильма (тут - http://www.pereplet.ru/avtori/norshteyn.html).

Но тут у меня сразу вопрос к себе на засыпку: а как быть с тем, что едва ли не всё у Норштейна началось со слова “Живём”, ведь оно исключает подсознательность идеала? Подсознательность – бессловесна.

Я буду выкручиваться поблажками себе.

Первая – такая. Слово может появиться просто не сразу, а через какое-то время после чего-то с участием подсознания.

Как факт, Норштейн сам признаёт:

Так я себе думаю, не началась ли та ворона ещё с наброска его соученика по художественной школе, Э. Назарова.

Правда, есть что-то похожее на кадр из мультика?

Тут уже есть то, что широко означено в слове “Живём”. – Давайте жить дружно! – Как из другого советского мультика.

Намучились в СССР в довоенное и в военное время. Захотелось жить поспокойнее. Мирное сосуществование мелькало тогда по радио и телевидению. На обывательском уровне. А обывателями к тому времени стало уже большинство в стране. (Высоцкий глотку рвал, хотел побудить всех встряхнуться и спасти социализм от вещизма: а Норштейн, видимо, наоборот где-то: не надо хапать, а надо не высовываться.) Идеал Норштейна – мещанского* типа. (И он победил, раз перестройка соскользнула в реставрацию капитализма.)

То есть я вполне могу считать “Сказку сказок” рождённой подсознательным идеалом мещанского типа. Типа. В типе много есть видов. Воинствующее мещанство: “Польза мне и побольше”… У Норштейна – ценность жизни маленького человека. Во всех смыслах маленького. От малого возраста до малой значимости в обществе.

Мещанин было почти ругательным словом в СССР, потому что власть, сама будучи мещанами и проводившая политику в интересах мещан как большинства, официально врала, что она за революцию и за гражданскую ответственность масс. Пастернак, в “Докторе Живаго” воспевший Мещанство, получил по шапке. И следующие претенденты имели чуть не разорванное сознание, желая не ссориться с лживой властью и даже её лжи поддаваясь.

В заявке заявлялось:

А кто такой Назым Хикмет? – "…турецкий поэт, прозаик, сценарист, драматург и общественный деятель. Основоположник турецкой революционной поэзии. Коммунист с 1922 года. Лауреат Международной премии Мира (1950)” (Википедия).

Ого! Имя. Общественный деятель. Подпевание власти, на словах поощряющую гражданскую активность.

Но… Процитировано стихотворение этого поэта, воспевающее мещанство:

Сюда уже и "живем” прокралось. И это не "по сути-то глумление”, как пишет патриот Игорь Семиреченский, а, если и не разорванное сознание, то подсознательное мещанство как идеал. Сознательно Норштейн патриот и гражданин, как Некрасов призывал, а подсознательно мещанин. Как и тот же Некрасов, прекрасный игрок в карты, расчётливо подкупавший цензоров, чтоб пропускали в печать его гражданственные стихотворения, такие же расчётливые и потому не обладающие той художественностью, которую я определил выше, без ЧЕГО-ТО, чему нет слов. Но они были в ходу в революционной обстановке и тоже обогащали Некрасова.

А Норштейн выражал, наоборот, подсознательное.

И для возвеличивания подсознательного мещанства годилась… война. Великая Отечественная. Которой Норштейн был ровесник.

И вы не можете без выступивших слёз смотреть в фильме, как под каждый сбой патефонной иглы на заигранной пластинке у пар, танцующих пошлое танго “Утомлённое солнце”, исчезает один парень, и девушка остаётся обнимающей пустоту. Потом вторая, третья… И сквозь их, оставшихся, призраками проходят вдаль одинаковые фигуры в касках, с винтовками с примкнутыми штыками.

Это потрясает и будет потрясать всегда и всех, потому что это рождено из авторского подсознания. Оно не знает, какими словами-образами воспеть мещанство, суть которого антипатриотическая (женщины в глубине души не хотят, чтоб уходили на фронт именно их мужчины). Но вмешивается железная необходимость подчиниться, как патефонной игле – перескочить. Сталкиваются два “хорошо”: хочу и надо. И рождается третье, катарсис, осознаваемый (если озарит, потом когда-нибудь) как воспевание мещанства.

(Мало кому удаётся воспеть идеал мещанского типа. Потому однажды этот мультик был назван лучшим анимационным фильмом всех времен и народов.)

Мне, лишь на 3 года старшему, чем Норштейн, от моей мамы хорошо известно танго “Утомлённое солнце”, и я тоже в войну лишился отца. Но так случилось, что я исповедовал в те годы не такой идеал, как Норштейн, а такой, как Высоцкий. И танго это считал пошлятиной. И это помогло, чтоб меня озарило, ЧТО значили мои слёзы в этом месте фильма.

Но художественность, повторяю, не качество идеала (мещанского или гражданственного), а нечто как бы физиологическое в восприемнике: рождение третьего чувства из двух противочувствий. Или – трудность осознания подсознательного образа. (Их два вида – катарсисов: от противообразов и от образа.)

Второй – волчок как образ наступившего мира во всём мире.

(Для мещанина в глубине души не важно, что послевоенный мир – вооружённый и обеспечен ракетно-ядерным противостоянием.) У Норштейна, уверен, не "глумление над русскими дурами-матерями, которые тысячу лет предостерегают детушек супротив волка”. Глумление обеспечено сознанием. А у Норштейна в сознании глумления нет. Почему я уверен?

Ответ, признаю, довольно слабый: потому что я еле-еле додумался до значения этого образа, ибо, обиженный Семиреченским по национальному признаку, я не смог осознать то, что ясно ему, а я себя считаю очень чутким на подсознательное происхождение образа, так как остро ощущаю, если образ очень уж неожиданный. И вот – на второй только день до меня дошло, что волчок, который схватит Ваню за бочок – в фильме есть образ… мира и добра. Это моя специальность – чтоб озаряло. А до самого художника может так и не дойти. По крайней мере, сколько мне привелось почитать об этом фильме за два дня (исключая Самиреченского), я нигде не наткнулся на такую интерпретацию. И вообще – хоть на какую-то интерпретацию, почему именно хватающий за бочок – добряк.

Кстати, он в фильме схватил-таки раз за бочок листок со стихотворением, так это его характеризует возвышенно. А чтоб не подумали иного, листок превратился в кричащего младенца, и Волчек его еле утихомирил песней о себе (со вздохом, где поёт: “схватит за бочок”).

Автор, выражающий подсознательный идеал не имеет никакого отношения к моралям, соответствующим иным идеалам. А я считаю, что моралей столько, сколько идеалов. Он даже и к морали, соответствующей его подсознательному идеалу, тоже не имеет отношения по большому счёту. Поэтому все, с иными моралями, чем мещанская, есть вероятные противники Норштейна, если у них нет вкуса, т.е. чутья на наличие в произведении ЧЕГО-ТО, невыразимого словами. Что и продемонстрировал гражданственный, вроде бы, Семиреченский.

Сейчас, с этой новой волной информационной войны против России, наблюдается ухудшение эстетического качества патриотов. Где им до тонкости…

Кто их подтянет?

Впервые опубликовано по адресу

https://klauzura.ru/2017/11/solomon-volozhin-ushherbnost-chya/

*- А как же, дорогой товарищ, с вашей догмой, что идеал быстро не меняется? – Пожалуйста: в 1979-м вы его у Норштейна определяете как мещанский, а для “Шинели” 97-го года, - по вашему же выводу в http://art-otkrytie.narod.ru/norshtein.htm он, вместе со своим героем, Акакием Акакиевичем, в мечты о сверхбудущем залетел, как Гоголь.

- Так реставрация капитализма в России случилась в порыве к материально лучшему будущему + провалился порыв для большинства маленьких людей. – Вот Норштейн сокровенное и переменил.

""Шинель” начиналась одним фильмом, а когда пошли съемки и персонаж стал одушевляться, я понял, что фильм надо делать по-другому. Когда я об этом говорил на студии в связи с другими своими фильмами, администрация говорила: “А, Норштейн, он не профессионал, он не знает, что делает”. И я ничего не мог им ответить…” (http://www.nsad.ru/articles/shinel-i-evangelie).

Говорит он это интервьюеру в 2008 году, жалуясь на капитализм…