Вы себе не представляете, читатель, какая это сласть, угадать подсознательный идеал художника (а такой идеал рождает произведения неприкладного искусства), и потом брать одно за другим его произведения и по его, художника, манере, тоже угаданной, идеал этот выражать – анализировать и получать подтверждения правоты дважды угаданного.

Евсей Моисеенко после войны в последней глубине души был крайне разочарован тем лжесоциализмом (без самоуправления), который построили в СССР, и теми совками, какие дали себя к нему приобщить. То есть настоящий социализм (с отмирающим государством, и наступлением коммунизма, когда государство совсем отомрёт) был у Моисеенко подсознательным идеалом, не данным сознанию. И вдохновение, требуя выразить это бессловесное, заставляло художника отчаянно корёжить натуроподобие, раз так безнадёжно было что-то сейчас и в будущем изменить к лучшему. Сознание же стремилось потакать общепринятому положению вещей. А подсознание заставляло художника людей этого лжесоциализма выставлять совками. Ограниченными людьми. Скажем, советские люди – любят Пушкина, и сознание художника с энтузиазмом это рисует. А подсознание – незаметно для сознания – портит картину. Люди оказываются совками, воспринимающими произведения Пушкина почти “в лоб”. А в своих картинах об этом подсознание Моисеенко ставит им, совкам, подножки, которые те (да и сам художник) не замечают. (И власть тоже, и очень его хвалит.)

Например.

Мы читаем стихи Пушкина, и, где есть кони, у нас ассоциация "с вольностью и свободой” (https://proza.ru/2008/10/31/16). Из-за чего? Из-за того, что Пушкин в стихах не по лесу ездит возле Михайловского:

Видите? – "в поле, вкруг открытом”, “по полю”, “в раздолии открытом”, “в степи”, “нивы”.

А у Моисеенко – дебри, по которым можно рысью на коне, но только если по тропинке. И какая ж тут свобода и вольность?

А мощное “фэ” обществу, построенному в 1974 году, выражено изрядным корёжением натуроподобия. Слева от Пушкина, глядя от нас, на переднем плане деревце с совершенно шарообразной кроной. Так стригут только кусты в парках. Центральное дерево так блестит внизу, что это может быть только при дожде, или сразу после него. Но почему другие деревья так не блестят. Через два-три конских шага и холм, на котором лес, кончится, и будет страшный обрыв вниз, а Пушкин смотрит куда-то вверх, когда ему б не продолжать ехать, а останавливать коня надо.

Самое пикантное, что, начиная писать статью, я совершенно не представлял, как я справлюсь с конкретикой анализа. Просто я верил в силу синтеза, которое изложил вначале. А потенциальный синтез предопределяет сходимость элементов анализа в одной идее.

Следующая по времени создания и теме картина цикла.

Советские люди, сами оптимисты из-за гарантированности государством и конституцией обеспечения их работой, и Пушкина понимали в соответствии с известным изречением Белинского: “Пушкин не дает судьбе победы над собою; он вырывает у ней хоть часть отнятой у него отрады”. Так совки не замечают, что Моисеенко им представил совсем другого Пушкина, каким его стали описывать после реставрации капитализма – что он в конце жизни искал смерти. Что он решил было хотя бы уйти из литературы в историческую науку. Ибо он 12 раз идеал сменил, из-за разочарования в каждом предыдущем. Устал. Жена сомнительно, что его любила. – Пессимизм.

Эта содержательная подначка тому, что привычно для совка, провалила фронт сознания, и то впустило в “текст” признаки крайнего разочарования советскостью: страшное корёжение натуроподобия. – Откуда тень на левом от нас глазу Пушкина? – От пера? Но для этого надо чтоб свет падал не справа (глядя от нас), где нарисованы свечи, а слева. От негорящей свечи тень могла б падать. Но горят все 4 свечи. Крайняя правая свеча не из своей чашечки подсвечника торчит. Самая высокая свеча имеет не цвет воска.

Следующая вещь.

Советские люди привыкли иметь Пушкина за реалиста. А тут он, изрядно реалистичный… парит над землёй. Хочется притвориться не замечающим это. Что есть как бы содержательная подначка совку.

Это открывает дорогу экспрессиноистскому корёжению натуроподобия, выразителю крайнего разочарования в своём времени, так называемого развитого социализма. - Осенние листья выглядят, как булыжники. Туман, скрывающий низ ног коня, не стелется дальше места пребывания этого коня: конь вдали виден весь. В то же время всё небо затянуто непроницаемым туманом.

Далее.

Что знали советские люди про Болдинскую осень? Что это был наиболее плодотворный период его творчества. А что мы видим на картине? – Что он не пишет, а шатается по берегу озера. Подножка совку.

Спускающая целую свору экспрессионистских “фэ” времени создания вещи. Тут и немыслимые белые блики на сюртуке Пушкина, его тёмных штанах, полях чёрной шляпы, дереве, траве на переднем плане, и ужасная тень на правой пушкинской щеке.

Далее.

Если думать, что это то же Болдино, то и рассуждение должно быть повторено.

Следующая картина.

Мне вспомнилась такая фраза из “Фиесты” Хемингуэя: “В газетном деле, этика которого требует, чтобы никто никогда не видел тебя за работой…”. А также своё студенчество. – Шиком было во время экзаменов из пяти, скажем, дней, получающихся для подготовки к следующему экзамену после предыдущего, четыре прогулять, в пятый засесть до утра, когда надо уже идти на экзамен, прийти, сдать его на хорошую отметку и похвастать, дескать, я только вчера сел готовиться и кончил утром. Все выкатывали большие глаза и спрашивали: “И ты смог совсем не спать?” А я хладнокровно отвечал: “Да”. И все восхищённо молчали.

Про Пушкина народ, не знающий его творчества, прекрасно знает, что он был рубаха-парень и большой шалопай. Но и знают, думаю, как выглядели его черновики. Ужас. Прочесть ничего нельзя. То есть он сочинял с пером в руке и на бумаге, а не на ходу или при езде. – Накладка в том, что художник не изображает его пишущим. – Когда же тот пишет? – Что не замечается.

И что даёт возможность подсознательному идеалу настоящего социализма в гневе прорваться в “текст” вещи, творимой при ненавистном лжесоциализме, - прорваться экспрессионистскими корявостями натуроподобия. Этими невероятными бликами света, да ещё и со стороны, противоположной солнцу (смотрите, куда тень падает – назад и вправо), на сюртуке и ногах. Этой тенью от лошади, падающей на… промежуток между стволами. Этим отсутствием теней от всего остального, кроме Пушкина и коня.

Странно! Все смотрят. Никто не замечает. Хвалят. И публика и власть… Все переродились от нацеленности на то, что ниже пояса, на Потребление.

Следующее.

Имеется в виду, что несёт смертельно раненного (и потому бледного) Пушкина его старый слуга Никита Козлов, про которого мало кто знает и который уж точно ничего в поэзии не смыслил, а просто любил своего барина, как человек человека.

Но под ударом экстремиста-экспрессиониста Моисеенко находится именно гуманизм. Которому привержен был и совок, как к буржуазному (пусть и лживо-пропагандистскому по сути) явлению. Да, отчаяние от ухода перспективы построения коммунизма в какое-то не известно, достижимое ли, сверхбудущее, превратило экспрессионизм в ингуманизм. Что и выражено в этой страшной правой ручище Никиты Козлова. Да, Моисеенко стал совконенавистником. Ибо и все советские люди через 150 лет после смерти Пушкина проявляли в общем какую-то нелитературную, а просто человеческую любовь к Пушкину, будто это близкий сосед или родственник. От потери это, если положа руку на сердце, коммунистической перспективы – к самосовершенствованию. Гуманизм и вообще то, что у или ниже пояса, - роднее оказалось.

Следующее.

О духовной части этой картины можно сказать то же, что и о предпредыдущей. А о материальной, формальной, экспрессионистской части – что разные перспективы для коня и всего остального. – На всё (и на седло) – вид сверху, а на коня – вид сбоку.

Следующее.

В этой вещи Моисеенко посмеялся над совком не как “в лоб” не замечающим ничего подозрительного, хоть мог бы заметить (что режется лес – и воля-свобода, общий оптимизм поэзии – и изображённое настроение, реализм – и парение над землёй). Здесь изображено то, каким Пушкина себе представляют совсем далёкие от поэзии люди (какими и были большинство совков). Они слышали какой-то звон, что Пушкину предсказали смерть от белого человека, а Дантес был блондином. И всё. – Ну кто мог предсказать? – Наверно, цыганка. – И Моисеенко рисует цыганку. С характерно повязанным платком на голове и другим – на спине.

И только себе тихонько знал, что то была не цыганка, а популярная в высшем свете благообразная и важно выглядящая немецкая модистка высокого роста (при росте Пушкина 167 см, что ниже среднего в 19 веке).

А экспрессионизм дал ужасностью рук и потёками на стене.

.

Уф.

Я подвергал всю мою систему эстетических ценностей серьёзному испытанию. Я внутренне готов был о какой-нибудь картине признаться, что я не могу её истолковать. Но – пронесло.

Впервые опубликовано по адресу

https://dzen.ru/a/ZQgaQwqOXSJIWesZ