Если б всё было возможно, я б хотел иметь цензурную ипостась этого пистолета и право применять его в Яндекс-Дзене против извратителей искусствоведения, пишущих под видом невинной самодеятельности. Потому что она, удовлетворяя любопытство тянущихся к живописи людей, создаёт у тех впечатление, что они приобщились к искусству, тогда как на самом деле их оболванили. Я б хотел быть модератором с большими полномочиями.

Речь пойдёт о любовнице Кандинского Габриэле Мюнтер.

Кандинский бросил перспективу учёного в области юриспруденции, жену и Россию и поехал в Германию учиться живописи, так как почувствовал в своей душе ЧТО-ТО, что выразить можно только в произведении искусства. Ну а тело требует женщины. Он использовал тело (и не только) соученицы Габриэлы. Но он был гений (так как чуял в душе ЧТО-ТО), а она – нет (ибо того же не чуяла). Поэтому она для истории искусства ничего не стоит. И, по-хорошему, её именем не стоило б засорять мозги читателей, желающих получить удовольствие от живописи с помощью какого-нибудь поводыря.

А есть плохие поводыри. Они сосредоточились в Яндекс-Дзене. Мало что в искусствоведении умеют, по сути. Суть же в толковании, что своим произведением хотел сказать автор (это, если в первом приближении). А если в последнем, то, что хотел “сказать” нашему подсознанию подсознательный идеал художника.

Подсознательным идеалом Кандинского было ницшеанство, принципиально недостижимое метафизическое иномирие. Он его – подсознательного – сознавал как ЧТО-ТО, словами невыразимое. С этим переживанием смутно знакомы все настоящие художники. Словно Бог им шепчет, а они исполняют. За что когда-то их называли убогими (у Бога). А теперь это называется изменённым психическим состоянием. Я предлагаю – вдохновением. Оно побуждает делать “текстовые” странности. Они редки в общем “тексте”. А ещё вдохновение считают ответственным за другую подсознательную деятельность – ту, которая обеспечивает экстраординарному органическую целостность. Эстетическую. Когда в каждом элементе “текста”, как вкус моря в капле, выражается замысел сознания насчёт данного произведения. – Я б предложил это вдохновением не называть. Называть, скажем, окрылением, наитием. А вдохновение пусть будет закреплено за обеспечением не эстетического качества, а художественности, наличия подсознательного идеала имярек.

(Типов этих имяреков, грубо, только 6.)

У Габриэлы не было ни одного. А у Кандинского был – метафизическое иномирие, в которое впору бежать в том случае, если весь Этот мир представляется непереносимо скучным. С Кандинским такое несчастье случилось. Но он его и недоосознавал, и не был готов выражать живописно, потому что был от такой деятельности далёк.

Что делает всего этого не знающей дзен-искюсствовед (ДИ)?

Есть житейская интрига в художественном училище: любовница, которая хочет замуж, а ей приглянувшийся избранник её в жёны не берёт, только в сожительницы.

ДИ начинает о перипетиях этого обстоятельства писать (переписывая из интернета) и чередуя текст об этом с репродукцией портрета работы Кандинского этой Габриэлы Мюнтер и репродукциями собственных её работ.

Без никакого анализирования ни одной репродукции!

И без понятия, что всё, что поначалу делал Кандинский, было пробой пера в разных стилях, совершенно не годных для выражения того ЧЕГО-ТО, что требовало себя выразить, а как выразить – ума не приложить, потому что оно не в сознании находится.

Вообще-то в то время то ЧТО-ТО выражал широко распространённый стиль модерн (с такой характерной чертой, как какая-то мёртвость одушевлённого и некая живость неодушевлённого {в столкновении противочувствий от которых и рождался в зрителях неосознаваемый катарсис: метафизическое иномирие, которое до сознания доходило как ЧТО-ТО жуткое, словами невыразимое}).

Так вот распространён-то тот модернизм был, да, но Кандинский на него как-то не набредал. Ему были знакомы (и ненавистны) страдатели передвижники.

Губы опущены, глаза широко открыты – низ зрачка виден.

У Кандинского те же уголки губ и раскрытость глаз. Далёкое от красоты лицо. Надоела, наверно, своей прилипчивостью и неловкостью положения, в котором Кандинский находится. Ницшеанство-то, сидящее идеалом в его подсознании в как бы философском и безобидном качестве, отдаваясь в сознание, оказывается простой аморальностью и тревожит совесть. Что и заставило её молчать хотя бы непритворстом авторской позиции в портрете. Творожников своим моделям сочувствует, а этот – нет. Со спины её всё пишет.

В этих последних Кандинский экспрессионистам подражает – ими полнилось его окружение в Германии. Эти тоже страдатели, но не как передвижники (с надеждой разжалобить высшие классы). Экспрессионисты в совершенном отчаянии от обстоятельств (потому такая нарочитая неаккуратность письма, такая мусороподобность натуры, такая угрожающая насыщенность цветов). Но и это отчаяние ещё земное, ещё не улетающее в метафизическое иномирие.

Но оба (и а ля передвижническое, и а ля экспрессионистское) отчаяния – не его ЧТО-ТО. Он не самовыражается. Он с остервенением убеждается: и это, и это не моё. Общения с Богом не происходит. А он – гений. Ему меньшего не надо. И гении не сдаются.

Просто большой ценности по сути все эти подражания не имеют ни для самого Кандинского, ни для истории искусства, если она не тонет в дотошности, ни для публики, нацеленной на ЧТО-ТО, словами невыразимое. (Якобы реализм и экспрессионизм, являясь едва ли не околоискусством из-за иллюстративности, из-за загодя заданности сознанием, ЧТО выражать, никакой загадочностью и недопонятностью не обладают, за что их надо бы ругать.)

И всё это проходит мимо ДИ. Продолжая описывать несчастную в сущности внешнюю жизнь Габриэлы, ДИ приступает к а ля экспрессионистским картинам её, не радостным, но не доводящим вас до крайности неприятия и изображаемого, и изображения, как это умеют делать более талантливые экспрессионисты. Потрясать.

Габриэлын “Портрет Василия Кандинского. 1906 г.” просто жалуется (холодным тоном), как плохо к ней относится любовник. Якобы ядовито окрашенный “Мурнау. 1908” к содроганию вас не приводит. Жутковатый лес в “Домик в лесу. 1909” всё же не страшит. – Всё на сниженных тонах. Что ДИ не замечаемо. Наоборот, словами описывается любовная, мол, идиллия. А потом разрыв. – О! Сюжет. Что-то смогла ДИ написать, имеющее какое-то отношение к Кандинскому, который почему-то знаменит.

И всё так понятно возле непонятного Кандинского. И читатели в полном удовлетворении. Они прям приобщились сколько-то к великому имени.

И не есть ли это вредный бурьян с усыпляющим запахом? Так как происходит не приобщение к искусству, а оболванивание: в приятном обществе приятно подремать .

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/chto-ia-nazyvaiu-podryvnoi-deiatelnostiu-v-rossii-624ae08c5c2f5e6e10b0da32?&