Америку каждый открывает – для себя. Но это не с каждым случается. И мешают… авторитеты.

Вот что говорит иной авторитет про такую скульптуру?

Так, во-первых, нельзя соотносить Донателло, кончившего карьеру художником Раннего Возрождения, с Микеланджело, начавшего художником Высокого Возрождения.

Донателло, да, был первым, кто полностью обнажённую фигуру создал. Да, он воспел просто красоту самого невыдающегося тела.

И хоть я трепетно отношусь к противоречиям в произведении, но противоречие в этом (слабость мальчика, но могучесть Голиафа - одна голова какая, гляньте! расстояние между глазами в полтора раза больше, чем у Давида), по-моему, не создаёт того нецитируемого художественного смысла, дескать, это только сила Божья позволила такому слабаку убить такого силача. Противоречия работают на нецитируемый художественный смысл только тогда, когда тот в душе художника был подсознательным, и, соответственно, только тогда адекватно волнует зрителя, когда обращён к того подсознанию же. А тут и художник, и зритель из Библии знают, что на стороне Давида был Бог, и потому он победил. Умопостигаемый Бог тут, как отмазка перед могущественной церковью: чтоб богохульством не сочла скульптуру. Самое ошеломляющее – в наготе самой по себе. Ну и в совершенной естественности позы. "Красота! – кричит статуя и красотой, и отполированностью. – Безотносительно к чему бы то ни было высокому. (Хоть, сограждане, только-только отстоявшие независимость Флоренции от Милана, “вчитывали” идею Свободы в это произведение.)

Что ничего высокого, говорит безразличное к происшедшему выражение лица Давида*.

А теперь посмотрите на лицо Христа у Микеланджело.

Его спокойное выражение говорит об очень высоком. Умолчим пока, божественное это или мирское. Но субъект – тут, в ситуации.

Во-вторых, бедным студентам, слушающим Дажину, и в голову не приходит, что это ж – абсурд, чтоб в 1492 году мирянам, верующим католикам, доказательством божественности Христа стало соотнесение его с античными богами, про которых забыли около 1000 лет тому назад. Т.е. больше 30-ти поколений прожил народ в неведении о существовании античных богов. И вдруг – такой авторитет им…

Я уж не говорю, что какая-то чрезмерная веснущатость Христа вряд ли про совершенную красоту говорит.

Мне как-то верится в другое высказывание:

"Чувство исторической “дистанции”, созданное в отношении античности Ренессансом начиная с Петрарки, лишило, согласно Э. Пановскому, античность ее реальности” (Лосев. http://predanie.ru/losev-aleksey-fedorovich/book/135428-estetika-vozrozhdeniya/).

До того, мол, для образованных это был "некий склад идей и форм, из которого можно было заимствовать”. Например, динамику и свободу композиции.

Но не наготу, конечно.

Или и наготу, если наказание изображали…

Гениталии, правда, не изображены. Но то было ещё не главное Возрождение.

А при главном… Древний мир "стал объектом страстной ностальгии, которая нашла свое символическое выражение в восстановлении — после пятнадцати веков — этого чарующего видения, Аркадии. Оба средневековых ренессанса [что были до главного] независимо от разницы между каролингским renovatio и “обновлением двенадцатого века” были свободны от этой ностальгии. Античность, как старый автомобиль, если пользоваться нашим привычным сравнением, была еще на ходу. Ренессанс понял, что Пан умер — что мир Древней Греции и Рима утерян, как рай Мильтона, и может быть вновь обретен лишь в духе” (Там же).

Каков же дух в “Распятии” Микеланджело в 1492-м году?

Поскольку речь о распятии Христа, надо ожидать, что будет "в известном смысле, даже светская религия” (Там же).

(Между прочим, тихонечко – это будет предательство просто религии. Как предали в СССР коммунисты коммунизм. Не народ – коммунисты. А здесь – заказчики произведений искусства, церковники.)

Для чего призвана эта новая религия? – Для "титанического возвеличивания человека в окружении по преимуществу эстетически понимаемого бытия” (Там же).

Мыслимо это почувствовать в скульптуре Микеланджело?

Можно ли предположить, что Микеланджело воспел высоту человеческого духа и силу человеческой воли в личности Христа-человека (на казнь и смерть пошёл, не отрёкся)? – Дух и воля – вещи нематериальные, а чтоб их комплиментарно выразить материально, образно, понадобилась красота человеческого тела. А?

Для обнажённости годится то, что по Евангелиям Христа раздели, а потом распяли, и потом его одежду разделили между собой воины.

Но сперва так не изображали.

"Собственно распятия впервые появляются в V—VI веках, и на древнейших из них Христос изображён живым, в одеждах и увенчанным короной” (http://library.kiwix.org/wikipedia_ru_all_09_2013/A/%D0%A0%D0%B0%D1%81%D0%BF%D1%8F%D1%82%D0%B8%D0%B5%20(%D0%B4%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%BD%D0%BE-%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%BD%D0%BE%D0%B5%20%D0%B8%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE).html).

Потом его подраздели всё же, но не совсем и – никакой телесной красоты.

Ну и, поскольку для выражения силы воли и духа гениталии мало нужны, то, соответственно, они сделаны Микеланджело невыразительными и малыми. Прятать их было б смешно и против принципа телесности. А преуменьшить – самое то. Может, и помня, что распятие было сделано для женского монастыря.

Но это – мнение непосвящённого.

Посвящёнными же были философы и, наверно, стихийные философы, каковым был и Микеланджело. Так им претила богословская схоластика. Им хотелось чего попроще. И таким был неоплатонизм. Всё материальное – из идей. "Ибо душа есть форма и создаёт тело, - пишет Спенсер в своём “Гимне красоты”, повторяя слова флорентийских неоплатоников” (http://www.fedy-diary.ru/html/072009/nagota.html). А идеальнее красивого тела мало что есть на свете.

То есть всё до чрезвычайности возвышено, как с религией. И адресовано специальным людям. В случае с женским монастырём – всё-таки монахиням. Особам возвышенным.

Но их, возвышенных, меньшинство, наверно. И не потому ли перед ними изображена всё-таки ещё и трагедия тоже… Гордись, но не заносись. Самоутверждение – хорошо, но и согласие с другими – неплохо. Итого – Гармония.

Но Бога-то тут нет!

Как же произошло такое предательство?

Насколько по`шло предательство произошло с коммунистами и коммунизмом: стараясь высь "заменить <…> пошлым мещанством благоденствующего обывателя” (Лосев. http://predanie.ru/losev-aleksey-fedorovich/book/135428-estetika-vozrozhdeniya/), - настолько в случае с Ренессансом предательство произошло с "красивым артистизмом” (Там же).

Оказывается, в пику процитированной в самом начале Да`жиной, не античных богов активно помнил кое-кто в течение всей эпохи предшествовашего Средневековья, а античную философию неоплатонизма.

Она, может, из-за общего индивидуализма античности, представляла собою описание мира как индивидуума. Там был свой Ум, своя Мировая Душа. Все они были нематериальные и порождали обычное, материальное в мельчайших нюансах.

Нам, материалистам, теперь, это дико. А им, тогда – совсем нет.

Палку, скажем, стругаешь, она уменьшается, уменьшается вплоть до исчезновения палки как таковой. Ну. Но идея-то палки от этого не исчезает! Или ребёнок растёт, превращается, превращается – и во взрослого вырастает. А всё один и тот же человек, что ребёнок, что взрослый. – Диво!

Им неведомо было, что это не исчезают те или иные нейронные связи в мозгах людей, а не идеи, существующие-де сами по себе. Соответственно какой-то сказочный характер был у неоплатонизма. При всей абстрактности своей он был каким-то тёплым, одушевлённым. Из-за абстрактности порождать эти идеи могли и античных богов, которых в Средние века забыли, и земную жизнь Средневековья.

Нездешние (Его казнят всё же) глаза Христа, скажем, в “Кресте Святого Дамиана” говорят зрителям о какой-то иной жизни, подразумевая жизнь эту как ерунду, прах, пыль, тлен.

Но шли века, второго пришествия всё нет, а жизнь идёт. И, в конце концов, возникает настроение, что она недостойна только столь огульно отрицательного отношения к себе. Она тянет к себе, как недавно открытая Америка. Но тянет не мещан, а первопроходцев по духу. И таким импонирует всё объясняющая философия неоплатонизма, такая одушевлённая, как индивидуум.

Я представляю себе то предвкушение наслаждения, которое испытал Микеланджело, вздумав вырезать своё “Распятие” из дерева. Он же знал, что он его покрасит в телесный цвет, и получится, как живое! И я представляю, как ошеломляло такое оживление монахинь и всех, кто это распятие увидел. – Вы гляньте на эти мясистые руки!..

Может, не зря Микеланджело сделал, что копьём Христос уколот не в сердце (см. первую репродукцию).

Может, это ещё не умерший Христос изображён?.. Может, вообще не Христос?.. И уж во всяком случае, тут – человек. На грани жизни и смерти. И тело его ещё хранит тепло.

Помня предшествующие изображения распятия, люди были не иначе как ошарашены человечностью в творении Микеланджело. И воспаряли духом. И – не христианским, а неоплатоническим, так сказать, даже понятия не имея о неоплатонизме.

И это было предательством христианства. И этого не осознавали. Как своё предательство большинство коммунистов до перестройки, да и после неё, не осознало.

Вернёмся, однако, к скульптуре Микеланджело.

Почему она так блестит, как тело, намазанное маслом?

Потому что… "Эпитет “земной” является для возрожденческой эстетики чем–то слишком общим, слишком мало говорящим и заслуживающим, с точки зрения возрожденческого человека, только критики и отрицания. Все земное для возрожденческой эстетики пока еще было насыщено глубочайшей идейностью и духовным благородством <…> этот “земной” характер возрожденческой эстетики был явлением весьма далеким от всяких элементарных и повседневных нужд человека. Когда изображают “реализм” Ренессанса, то часто дело сводят просто к тому, что возрожденческий человек хотел, дескать, только сытно поесть и сытно попить и хотел, дескать, без всяких затруднений и предрассудков удовлетворить свои сексуальные потребности <…> [но это враньё-де на Возрождение, по крайней мере – на Высокое Возрождение] весьма поверхностное, безыдейное и заслуживающее только критики и презрения” (Лосев).

Подобно и при так называемом социализме, должном-то быть неким повторением Высокого Возрождения, но свалившемся в мещанство, были засекречены от народа привилегии властей, как заслуживающие-таки презрения.

А с Микеланджело перед нами идеализация, а не реализм. Здесь – влияние христианства всё-таки, рождённого пафосом отвержения античной аморальности. Ведь "По своей сущности гомеровские боги были лишены каких бы то ни было этических качеств… Человек обращался к богам за помощью в своей многообразной деятельности, ибо он знал, что в их власти давать или не давать те или иные дары. Он не мог, однако, обратиться к ним за моральным руководством, так как это было не в их власти. Олимпийские боги не создавали мир и именно поэтому они не несли за него никакой ответственности” (http://gumilevica.kulichki.net/AUV/auv111.htm).

Вот перед вами блудливый Зевс. Он ожидает, что Леда, красавица, жена одного царя из Спарты, слаба на ласки, и – пользуется, превратившись в Лебедя. Так думаете, есть хоть нота стыдливости или морального осуждения со стороны художника олимпийцу? – Нисколько. Наоборот. Гляньте на этот прихотливый изгиб шеи Лебедя. Это образ восторга художника от умения соблазнять как такового, от красоты действа.

В самом мифе, вроде, на соблазнении и его качествах акцента нет:

Этой безакцентностью на эротике воспользовался Леонардо да Винчи, чтоб как-то низменный, считай, секс античных изображений приглушить.

По наброску, где уже есть вылупившееся потомство (слева внизу), видно, что Леонардо движим был моралью: тут и дети, и отец, пришедший как бы к семье своей… Как это выразить красотой линий, он озадачился лишь при рисовании собственно картины.

Где-то тогда же и потому же к Леде обратился и Рафаэль, глядя, что ли, на что-то у Леонардо.

Вот только лица у Леонардовской и Рафаэлевской Леды что-то с грустинкой.

Почему?

Не потому ли, что художники Высокого Возрождения восставали против художников Раннего Возрождения, не избежавших всё же упомянутого мещанства?

Этот Палумба, если и изображал всё “семейство”,

то с лицом у Леды шаловливым, способным оскорбить Леонардо.

По крайней мере, когда с Микеланджело произошёл мировоззренческий кризис и можно полагать, что он, наконец, обернулся к ценностям христианства (примата того света перед этим), он по-своему, со специфическим художническим “фэ”, изобразил сцену совокупления Леды с Лебедем.

В чём заключается это “фэ”? – В гипертрофированной огромности этих мяс, в складках жира. Меньше – в повывернутости рук, ног, таза. Микеланждело оскорблял тем художников, предавших Гармонию Высокого Возрождения. Оскорблял – ошарашиванием.

В рисунке это тело ещё страшнее.

И вообще – абсурд: при чём к эротической сцене яйцо и два младенца? У Палумбы младенцы активно мешают совокуплению и тем вносят особую сладострастность оттягивания. У Леонардо и Рафаэля о совокуплении и речи нет – всё внимание ушло на красоту женского тела. А Микеланждело что? Заодно и над потугами Леонардо морализировать сцену смеётся?

Вернёмся к ошарашиванию.

У меня специфическое отношение к неожиданности. Я подозреваю, что она является индикатором происхождения из подсознания, а то – признаком высочайшего искусства.

И хоть вся эта статья замахивается быть противовесом много цитируемому Лосеву, не прибегающему ни к одной художественной детали для иллюстрации своих мыслей, но одну цитату в связи с моей идеей-фикс о подсознательном я возьму для оправдания этого подсознательного:

Тут, правда, не хватает слова “непринуждённое”, касающееся восприемника произведения. Без него, если воздействие принуждающее (как жизнь), произведение перестаёт быть произведением искусства. Как это случилось с панкмолебном Pussy Riot для прихожан, молившихся в Храме Христа Спасителя, за что панкмолебен был извне насильно прекращён.

Ну, уничтожителю картины Микеланджело (её уничтожил некий церковный чин, не догадался, что тут Микеланджело скорее на стороне церкви и морали, чем наоборот) вряд ли она была предъявлена принудительно.

Правда, относя неожиданное к подсознательному, можно ошибиться, как и с неожиданностью выбора Храма Христа Спасителя для панкмолебна.

Это как со скандалами Есенина…

"Есенин понимал цену скандала. Поэт Полетаев вспоминал любопытный разговор с Есениным, в ходе которого Есенин утверждал, что реклама нужна поэту, как и всякой солидной торговой фирме, и что скандалить не так уж плохо, так как это привлекает внимание дуры-публики” (http://fanread.ru/book/4208367/?page=11).

Есенин по типу идеала был такой же, как поздний Микеланджело: всё вокруг – мерзость. Достаточно вспомнить, какой ответ Микеланджело передал папе насчёт наготы: "…удалить наготу легко. Пусть он мир приведёт в пристойный вид” (Википедия). Крайнее мировоззрение естественно толкает художника на выход за пределы “непринуждённости” воздействия искусства. Но признание Есенина, например, проливает свет, что, говоря с эстрады “Кафе поэтов”: "Вы думаете, что я вышел читать вам стихи? Нет, я вышел затем, чтобы послать вас к …..! Спекулянты и шарлатаны!” - он слишком плохо об окружающих судит, чтоб этот акт был подсознательным. А вот написать: "Тело, Христово тело, / Выплевываю изо рта”, - как образ отказа и от большевиков, раз и они, оказывается, не так радикальны, как он сам (см. тут). – Это, по-моему, та неожиданность, которая тянет на происхождение из подсознания.

Беда моя на этой стезе – отнесения или не отнесения “текстовой” неожиданности к рождению в подсознательном – в том, что такой подход для всех как-то очень уж неожидан. Аж до неприемлемости.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/322.html#322

* - Хотите, я вас поймаю?

- Хочу.