СУБЪЕКТИВНОЕ РЕЗЮМЕ

Если правда, что эстетика имажинизма “вдохновляет Мариенгофа до конца жизни” (http://lib.rus.ec/b/267652/read#r18), и если иметь в виду, что к имажинизму негативно относились такие знаменитые люди, как Блок, Маяковский, Тынянов, - то к процитированному частному письму следует отнестись серьёзно.

Я не искал тут противоречий. Они меня заколдовали с первых строчек:

Какое фурорное противопоставление духовного – телесному! Во время революции…

Дело в том, что у меня, - приверженца мысли о повторяемости в веках больших стилей и о том, что они, каждый, выражают собою идеал одного и того же типа, - у меня давно сложилось мнение, что во время революций бывает идеал высоковозрожденческого типа, который – это общепринято – кратко формулируется так: гармония небесного и земного, духовного и телесного, общественного и личного. Потому гармония, что идеал достижим. Революция ж – это сверхсила. Потому идеал и достижим.

И вот я встречаю подтверждение всей этой довольно большой сложнятине. На каждой строчке!

Весна, мол, обновление природы, люди готовят дачи к лету, вывозят с них хлам… А революция озабочена арестами своих врагов… Ужасное – прекрасно… Прекрасное – ужасно…

Особым противоречием потом – я пишу эти первые абзацы почти последними в статье – оказалось то, что эта гармония была ложным сюжетным ходом.

Как должны были вести себя в социалистической революции, возглавленной большевиками, люди, идеал которых – социализм, но “на оси “умеренность – радикализм”” (http://lib.rus.ec/b/262767/read) сходный с эсерами, “чей общественный идеал основывался на общинном социализме” (Там же)? Как, если они не хотели быть мятежниками, как эсеры? – Их же трясло и корёжило каждое радикальное деяние большевиков, а революция – социалистическая, и восставать против неё, значит, нельзя… - Как им себя вести? – Говорить, и говорить – цинически.

Вот и корёжит их речь в романе соответствующего такой речи названия – “Циники”.

В иных произведениях искусства противоречия трудно находить. Настолько трудно, что приходится обращаться к статьям учёных в надежде там найти подсказку.

Нужно это – искать противоречия – чтоб иметь надежду, что тебя озарит, и от столкновения тех противочувствий, - что родятся от замеченных противоречий, - в свою очередь родится (рождение во второй степени) катарсис, то, ради чего автор произведение создал.

Ну так меня можно понять, как я рад, если противоречия лежат на поверхности.

Глава называется “1919”.

Якобы дневник. Циника (так называется и роман). Издевающегося над революцией, народом и советской властью. (Собака лает – ветер носит. От осознания себя собакой издевающегося вообще надо всем.)

Время сочинения произведения я считаю неотъемлемой частью произведения. Тут время – 1928 год. Народ, революция и советская власть 10 лет как победили и Деникина, и Юденича, и всех.

Роман – трагический.

Значит, победа – иллюзия.

Так сделало подсознание автора, Мариенгофа, в 1928 году. Ибо сознание его, отдаваемое им “я”-повествователю только-только послереволюционного времени (глава 1924), считает иллюзию делом:

Мы [циники] смотрим в щёлочку чужого забора [народа, революции и советской власти]. Подслушиваем одним ухом.

Что это за дело?

Завод “Пневматика” вряд ли нэпманский, а “Икар” прямо назван гос…

То есть НЭП (из главы 1922) срабатывает. “Я”-повествователь не скучает. Заскучала его жена, Ольга, неоднократная изменница, а в конце главы и вовсе покончившая с собой.

Не скучает “я”-повествователь, весь погрязший во лжи (как и СССР): “иногда -- впpочем, не очень часто -- сплю даже со своей женой”, ставшей было любовницей брата, Сергея, высокопоставленного большевика (до того, как того отослали на фронт), а потом – любовницей процветающего нэпмана-миллионера Докучаева (когда Сергей вернулся с фронта контуженный, а потом его и из партии “вычистили”).

Вычищали в действительности сперва левых, троцкистов. Левая и Ольга: “Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает [Сергею] о своем желании "быть полезной мировой революции"”. Но Ольга изменила любовнику с мужем до всех несчастий с Сергеем.

Впрочем, нечего заедаться.

Она (в главе 1918) начала “резко и остро… чувствовать аромат революции” после начала красного террора, начавшегося после белого террора, но и после параллельного акцента на культуру:

И последний Ольги (глава 1919) акт верности Сергею (покупка и отправка на фронт пуховых носков), последовал вскоре после начала краха культурного акцента:

А может, идея Справедливости в ней пошатнулась от этого салон-вагона и “воевать” в кавычках.

И потому она изменяет любовнику с оставленным было мужем.

Отдаётся она ещё и Докучаеву, во всяком случае, за 15000 долларов, чтоб отнести их на нужды детей голодающего Поволжья.

По роману не известно, где и сколько раз свернула советская власть с верной дороги, чтоб выветрился из неё для Ольги “аромат революции”.

Соответственно, неизвестно, было ли это достаточно осознано Мариенгофом, чтоб сделать трагедию из своего романа. В жизни он пробовал сотрудничать с советской властью, как и принявший её “дело” “я”-повествователь. Покончил с собой сын Мариенгофа, не он.

Впрочем, всё это – вилами по воде…

Его “я”-повествователь произносит следующее:

И почти на том кончается описание времени гражданской войны, которая – в 28-м году это известно – была выиграна.

“Почти на том”… Сергей вернулся калекой.

То есть победа – пиррова.

Пошли не “по канату”? А – проторённой дорожкой акцента на материальное?

Перед этой цитатой стоит подозрительный перечень:

И дальше – об Отрепьеве (которого “Любовь к “изящным искусствам, скоморошеству” не довела его до добра”), которого народ растерзал, а Грозного простил.

Ошиблись с репертуаром советские? Не к народу адресовались? Не давали на фронт, что ли, выездных концертов? Или в глубинку? Забыли, что народу нужно не только хлеба, но и зрелищ?..

Или в принципе отставили культуру с главного места?

То есть всё-то “я”-повествователь сознаёт, а его автор, Мариенгоф, тем паче!

И никакое этот роман не самовыражение подсознательного… идеала гармонии тела и духа, которым только и мог бы спастись социализм… в 28-м году лишь якобы победивший…

По крайней мере, даже если и не проявление подсознательного, то стихийного, может, имеет место быть тут? Может быть, стихийная художественность натуры человека “знает”, что нужно всё подавать противоположностями? И, поскольку сознательна, - нажимать на противоречия стремится?

Хочешь опорочить победивший под именем “социализм” строй – сделай трагический конец романа о его победе. Хочешь воспеть морализм настоящего социализма – сделай аморальной ту, которая знаменует судьбу социализма (от настоящего к фальшивому).

Зачем эти все ужасы с голоданием страны? – Чтоб показать силу победы духа?

То есть ты-то, циник, каркай, каркай насчёт победы духа над плотью, а победа будет за столь поносимым тобою социализмом, - думает Мариенгоф, вполне рационально имея настоящий социализм за таки гармонию тела и духа. Поскольку гармонией руководствовался, постольку и победил. А победил иллюзорно, поскольку перестал этой гармонией руководствоваться. Истинная победа – в сверхбудущем.

То есть это – не имажинизм уже, если имажинизмом считать отказ “от какой-либо концептуализации” (Хуттунен. http://lib.rus.ec/b/267652/read#r18):

““Заметьте: какие мы счастливые. У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего””.

Или же… если никто, кроме имажинистов, настолько не чуял, что художественность – это противоречивость, то… сознательное следование противоречивости как раз и есть имажинизм!

То есть, когда говорят, что: “Бессмысленно искать ключевую идею этого направления” (Там же), - то это просто говорят от неумения (и Маяковский не сумел!) синтезировать всегда нецитируемый (из-за противоречивости текста) художественный смысл, здесь, в имажинизме, может – парадокс! – потому более умонепостигаемый художественный смысл, что нарочито противоречиво он выражен. У всех противоречия не так заметны, зато они незаметно же провоцируют в итоге катарсис. А от имажинистов – ступор.

Я, правда (признаюсь; чего уж?), заплакал в конце (я ж не знал какой он) от столкновения радости, что Ольга не застрелилась досмерти:

с холодом, скрупулёзной констатации:

А на земле остался жить идеал гармонии тела и духа. Который когда-нибудь в сверхбудущем только сбудется.

А чуть не задохнулся я ещё на первых параграфах:

[Я знал, что в действительности это был конец мирного шествия революции по стране. Но всё равно это был пик народного согласия с нею. Только иностранцы и природа – против.]

Идеал гармонии тела и духа по высоковозрожденческому типу, - подумал я про Мариенгофа неосмотрительно.

Но это оказалось только одним из противочувствий. Впереди по сюжету было душераздирающее в истории и страны, и этой вот любви.

Вот это качество – душераздирающее – и прикрывает и название “Циники”, и весь внешне цинично и холодно организованный текст. Вот этого качества – душераздирающего – и не замечают те, кто считает имажинизм индивидуализмом и дендизмом:

“Дендизм, воспринятый как некая патологическая инакость, необходимое отличие, отторжение всего окружающего, встречающегося ей в прошлом, настоящем и возможном будущем” (Там же).

Художник Осипова соответственно и оформила обложку книги, изданной “Современником” в 1990 году.

Эти недостойные внимания хаотические разноцветные мазки, впрочем, с преобладанием серого, иногда (наверху) с потугой белого организоваться во что-то прямолинейное, так и не оформившееся… А им противопоставлен двухцветный чёрно-белый на чёрном фоне контрастный портрет денди Мариенгофа с полуулыбкой, обращённой на вас и всю эту суету. Нет. Даже не чёрно- и не бело-. Было б много чести – давать такую определённость. А дано беловатое и черноватое. Скорее очень тёмно-серое. “Чем темнее серый цвет, тем больше перевес удушающей безнадежности”, - как писал в своём манифесте Кандинский. И – очень тонкие, наконец, прямые, зато не замыкающиеся рамки.

Имажинистам во времена их цветения было свойственно очень греметь поступками и манифестами. Так надо б, наверно, проанализировать это как текст литературного произведения: нельзя ли сделать синтез. Но я не стану отвлекаться на это. Тем более, что роман написан много после того шумного времени.

Правда, “анархический лозунг безгосударственности”, может, и должен быть отмечен. Может, мнимость победы государства над врагами, природой и разрухой в романе и заключалась в том, что явной победа была бы, восторжествуй безгосударственность. В первой половине романа только и встречаются местные органы власти или стихийные сборища:

Это в первой главе. Ещё во второй можно встретить.

Дальше только крестьянские восстания. В последней – госзаводы. Но это уже не то.

Так что никакая у имажинизма не “антиидейность”, а вполне себе идейный анархизм. И вполне осознаваемый. И вполне трагический. Даже в мирное время, в Индии, не выдержал Ауровиль просто капиталистического окружения. Так чего было ждать от времени гражданской войны, иностранной интервенции, разрухи и засухи? – Только сплочения вокруг центра. – Вот для анархистского идеала только такая вредная для анархизма обстановка и нужна в качестве материала художественного произведения. Путь наибольшего сопротивления. Хуттонен ошибся насчёт антиидейности просто потому, что анархизм часто смешивают с хаосом. А это “уже не анархизм. Отказ от конструктивной программы – путь отступления для анархистов в маргинальную подсистему общества. Общество выделило им этот безопасный закуток и отгородилось от него” (http://lib.rus.ec/b/262767/read#r159). На самом же деле “Существуют два социализма… Один хочет добиться счастья для всех, другой хочет каждому доставить возможность быть по-своему счастливым” (Оттуда же. Такер. Государственный социализм и анархизм).

Фрагмантарность. Зачем она?

Раз социализм-самоуправление есть такая же стройная теория, как и государственный социализм, то можно б ждать, казалось бы, чего-то стройного и в “Циниках”. Но если коллективистское по устремлению общество, наплевав на вашу иную идейную стройность, “выделило” вас “в маргинальную подсистему”, в “безопасный закуток”, и вы не бунтуете с оружием в руках, а дружите с государственниками и в 1918, и в 1919 годах… То бунт ваш в искусстве – с издевательством над своим приспособленчеством – будет внешне выражен именно фрагментарностью. Вы ж сами согласились, чтоб вас считали маргиналами? Сами. Сами согласились, чтоб считали, что нет у вас теоретической стройности, что вы хаос-анархия? Сами. – Вот имажинисты и взялись выглядеть циниками, против всех. Но всё же своими. Это как бандиты в воюющей стране. Не зря в реальности бандиты, ограбив Мариенгофа, но узнав, кто он, отдали отнятое и извинились. Свой. – Но то всё же бандиты. Наверно, всё-таки они только поверхность имажинистских произведений могли воспринимать. А даже столь ошибающийся Хуттонен пишет о глубине:

“Композиция “Циников” подчеркнуто отрывочна. Однако мы склонны предположить, что эта отрывочность мнимая, лишь поверхностная структура произведения. За ней скрывается глубинное единство принципа построения и организации материала”.

Ну вот (чтоб не повторять наблюдения Хуттонена): хоть упоминавшееся движение по главам от самоуправления к государственности (отвергаемое итогом душевного движения героини: неприятие государственного социализма – приятие – опять неприятие).

Причём, если кругом-кругом героиня – циник (даже умирая: “противно лежать здесь с ненамазанными губами”), то смотрите, какая она, нанимаясь на работу к большевикам:

(Неужели и для другого социализма полезнее мировая революция, чем в одной стране?.. И выбор Сталиным второго к 1928 году тем более подвигло Мариенгфа свой роман-предупреждение написать…)

Вот вам: фрагментарность и… какая глубина. – Путь наибольшего сопротивления, характерный для художественности-противоречивости.

Для имажинизма характерна, Хуттонен прав, катахреза (греч. Κατάχρησις, злоупотребление), логическая несогласованность.

“…как трупы, лежат мешки”. Это не с ядом мешки, а “муку и пшено” они содержат. Источник жизни среди голода и… как трупы. Телу нельзя принять процесс становления блага, социализма, через голод. Но дух хочет в итоге социализма. Выход – анархистский: самоуправление (сам себе не навредишь). Но что делать, если ты единственный так думаешь? – Издеваться над принятым в обществе путём “блага для всех”. Изливать яд. Шокировать окружающих. Ушку девическому разалеться тронуту…

Именно девическому: “Под кроватями из карельской берёзы… трупы”. Фи! Мечты девические – на кроватях. Чудные мечты, как красивейшая на срезе карельская берёза. Символ гармонии: и кровать, материальное место эротических утех, и карельская берёза, суть красота нематериальная, а тут… “трупы”.

Так то-то и оно, что не “фи”, а “в лоб” гармоническая подсказка – “кроватями из карельской берёзы”. Подсказка на случай, если не дойдёт до публики равнодействующая двух сил: одна представляет “муку и пшено”, другая связана “с цветами”.

“Многое в дендистском поведении определяет страх остаться незамеченным” (Хуттонен).

Да, страх. Но не пустозвонства ради нужна заметность: имажинисту нужны сегодняшние хотя бы малые тенденции, чтоб в далёком будущем из них выросла гармония социализма. Надо сегодня встряхнуть всех, а то в будущем станут “трупы”: гармония и социализм. Что и случилось в 1991 году и даже раньше. Оттого и принятые меры: “в лоб” подсказка – пряник, и катахреза – кнут.

Писано в 1928 году. Конец НЭПа. Страна опять выбирает путь. Самое время вмешаться. А не "ж-ж-жуткие страдания", выглядящие рисованными, недостоверными, неискренними.

- Пустота?

- Нет. Глубина. Страдания без кавычек жуткие.

А скажите: если этак пройтись по всем, хотя бы перечисленным в письме, оборотам, что раздражают, то нельзя станет считать их мусором?

- Нет. Но раздражающих оборотов и между перечисленными полно. Между вычурностью “как трупы, лежат мешки” и вычурностью “людей, похожих на поломанную старую дачную мебель”, например:

Что тут за глубина?

- А та же неприемлемая кровавость принятой революции по-большевистски… У пушкинского Бориса Годунова, про которого так и неизвестно, заказчик ли он убийства царевича, тем не менее, мальчики кровавые в глазах, а у примкнувшего к революции имажиниста (одна дружба с чекистами чего стоит) – у вазы форма “женской руки с обрубленной кистью”.

Крутость большевистской революции определяет и крутость непринято-принявших её. – Путь наибольшего сопротивления проведению собственного идеала: самоуправления.

Вот – бьющая в глаза монтажность романа. Это – из кино того времени. А “в мировой киноведческой литературе даже получил широкое распространение термин “русский монтаж” (Иоскевич. Борьбв идеологий в мировом киноискусстве. Л., 1971. С. 5). Он был открыт Кулешовым для сопоставления двух миров: будничного барского прежнего и будничного советского внетрудового, использующего барские особняки. Своему зрителю простого сопоставления хватало для эмоционального выбора, на чьей стороне быть. Но Эйзенштейн сделал следующий шаг. До него монтажные планы только складывались, сцеплялись. А у Эйзенштейна - сталкиваются. До него между планами была только причинно-следственная связь. А у Эйзенштейна - из столкновения двух планов рождается третье: “сопоставление двух монтажных кусков больше похоже не на сумму их, а на произведение”. И если такие мощные открытия направлены на советские успехи марксистски понимаемого социализма… То воинствующему имажинисту надо именно их и применить для выражения идеала немарксистски понимаемого социализма.

Или вот: зачем Мариенгоф сделал “я”-повествователя историком (высокопоставленный Сергей даже вернул его “в приват-доценты”, вполне в духе циников, кем реальный большевик вовсе не должен был бы быть, - потому в духе циников, что этот историк прямо какой-то патологический враг русского народа, впрочем, и других народов тоже)?

Например:

Или:

Известно, что “традиционно во многом определявшее и часто мифологизировавшее мировоззрение, как русского народа, так и русской интеллигенции понятие “земли” в своем конкретном значении в реальной, а не идеологически вымышленной русской истории могло оказываться существенным социально-психологическим стимулом “чернопередельческих”, протокоммунистических настроений русского самосознания” (http://www.rhga.ru/science/conferences/seminar/russm/stenogramms/revolution.php#quot_1).

Быть за самоуправление, за социализм, особенно за общинный, в России было для большинства естественно перед Октябрьской революцией. Вот она и победила. Но большевики сумели перехватить у эсеров руководство этой революцией и повести её в совсем другом направлении.

Имажинисты (и Мариенгоф), бежавшие впереди паровоза революции, быстро поняли большевистский манёвр и своё идиотское положение. Но внешне получалось, что Октябрь – результат традиции и мифологизированного мировоззрения, закономерный продукт истории. – Ну так цинично восстать против истории! По крайней мере, сделать таким “я”-повествователя.

Это издевательство патриота является тоже катахрезой. Во имя настоящей истории и настоящего социализма.

До чрезвычайности тонко!

И так можно разбираться до бесконечности.

Если б я не подозревал Бродского в антисоветской предвзятости (я не могу исключить её у насильно лишённого своей родины человека), я б сказал, что не зря он “Циников” “назвал лучшим русским романом”.

Ну что? Придётся вводить новую дефиницию – “в порядке исключения художественное произведение”. Идеал автором осознаваем, а не неосознаваем. Но публицистическим (сказанием или иносказанием, в том и другом случае с выражением “в лоб”, в большей или меньшей степени) это произведение не делает. Потому что стихийно применено, так сказать, третьесказание – художественность. Придавшее произведению глубину (его даже не поняли: “в Советской России произведения Мариенгофа были признаны "антиобщественными"”; или (на Западе) недопоняли: “если жизнь такова, как она описывается <…> то вообще зачем жить? Нужно сказать, что этот вопрос — в сущности, единственно серьезный вопрос, который занимает сознание героев <…> Без насилия над жизненной правдой они в любой момент могли бы покончить жизнь самоубийством. Им нечем жить и не для чего жить. [Во имя чего так писателем сделано – даже вопрос не ставится] Нет ни сильных чувств, ни страстей, есть только какие-то следы чувств, какие-то душевные футляры, оставшиеся от давно растраченных ценностей. Книга Мариенгофа, при всей своей отвратительности, все же имеет отблеск человечности [ничего себе отблеск – идеал другого социализма]” - http://lib.rus.ec/b/241318/read; нельзя считать пониманием и то, что за публикацию романа за границей Мариенгоф “Во время кампании для разоблачения “контрреволюционных” поступков <…> был причислен к контрреволюционерам” - http://www.scribd.com/doc/58370598/Drugoe-Polusharie-15-2011 , хоть и правда, что другой социализм – это эволюция, а не революция). То есть я опускаюсь до признания, что бывают случаи художественности не только для выражения недоосознаваемого.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.topos.ru/article/literaturnaya-kritika/uvy-protiv-vsekh-o-tsinikakh-amariengofa