Сработать на заказ…

Сработать смогу точно, если окажется, что выработанная ранее творческая история поэта наведёт меня на подтверждение её реалиями стихотворения.

У меня возникают совершенно не относящиеся к искусству вопросы. Интересуется ли шмель масляными красками?

Есть, например, таблица (см. тут) пропорций добавления пчелиного воска к разным красящим веществам. То есть, пчелиный воск может привлекать шмелей.

И тогда слова: "в этом солнечном развале / Уже хозяйничает шмель”, обозначают, что художник ушёл, а палитру и картину оставил, где рисовал куст сирени.

Хорошо ли, что он ушёл, не дорисовав качель, вуали? – Вряд ли. Для лирического героя, во всяком случае, для одного из тех, кто относится к "нам”, среди которых, может, и нет таких чувствительных. Этот лирический герой совсем было вошёл в раж, глядя, как под кистью преображается холст: "А тень-то, тень все лиловей…”. Это изрядно тонко ощущающий человек. Как он восхищался умением художника цветом передать, кажется, саму жизнь сиреневого куста: "Глубокий обморок сирени”! Сила запаха зависит же от скорости выделения и распада пахучих веществ. У каждого – по-разному. Потому одни цветы ночью сильнее пахнут, другие днём, и в разный час – по-разному. И есть час, когда сильнее всего пахнет сирень. До одури. И вот этот максимум передан… красками… - Есть чему восхищаться. – И вдруг. "Свисток иль хлыст, как спичка, тухнет…” - Отчего? - "Ты скажешь: повара на кухне / Готовят жирных голубей”. – Какая низость, правда? Лирическое “я” настолько деликатно, что приходится за него додумывать ("хлыст”, “тухнет”) его отношение к этому перерыву – хотел написать “высоких” – переживаний.

Хотел, но не написал. Переживания были не высокие, а тончайше уравновешенные. Назовём план что-изображения – имеющим отношение к высокому, а план чем-изображения – к низкому. Можем так договориться? "Глубокий обморок сирени” - первое, а “красок… На холст, как струпья” - второе. Согласитесь? Всё второе четверостишие – как бы низкое. Там говорится о физике-химии: густоте масла, разогретости воздуха, обеспечивающее высыхание ("запекшееся”) нанесённого красочного слоя. О кухне живописи речь. А начало третьего четверостишия – наоборот – о восторге узнавания, что получилось.

Это и есть те реалии стихотворения, которые приводят меня к возможности вспомнить обычного Мандельштама, тихо воспевающего соединение несоединимого, некую тихую гармонию. Как давно-давно он это делал.

И вдруг это тончайшее лирическое “я” в разбираемом стихотворении, казалось бы, так сливающееся душою с художником-импрессионистом (судя по названию стихотворения) оказывается перед брошенной им работой, брошенной ради вкусного кушания…

Это как Достоевский в “Зимних заметках о летних впечатлениях”, столкнувшийся с поразительной практичностью французов: ""Ну-ну, - подумал я, - вот те и "рассудка француз не имеет", - и (признаюсь со стыдом)…”.

Или как у Маяковского: "Сидят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи”

Кому как не французам было открыть сам импрессионизм, это воспевание ценности любого дрожащего мига любой жизни.

Было у Мандельштама, что он в крайности вдавался. И марксизм, и эсерство были ему не чужды. И к символизму тянуло (см. тут). Революция остудила залёты. Он стал тихим. Но как-то совратился в противоположную крайность, в акмеизм (в надцатые годы). Новая революция его опять успокоила своими крайностями.

Вот он, успокоенный, и написал “Импрессионизм”. Но всё же ТАКУЮ идейную низменность он не смог не укорить с позиции своей тихой гармонии. Тихо-тихо, но укорил.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/267.html#267