Филатьев, взявшийся копаться в душе Маяковского, не учёл двух обстоятельств, что Маяковский большой поэт и что он, Филатьев, не имеет художественного вкуса. Из первого обстоятельства вытекает, что Маяковский, - поначалу, во всяком случае, - писал под воздействием подсознательного идеала. То есть в его стихи проникали странности в качестве следов этого подсознательного идеала – непреднамеренности. Сознание приглушено в состоянии поэтического транса и пропускает написать то, что вне этого транса обязательно писать запретило бы. А второе обстоятельство заставляет Филатьева думать, что в стихах, что написано словами, то автор и хотел сказать:

Смех в том, что дальше у этого же Филатьева есть слова, по противоположности объясняющие, как эти слова попали в стихотворение:

Может, это выдумка Филатьева?

Нет, проверил интернетом, не выдумка. Он просто не бросил бомбу в этот раз, а дождался другого, когда рядом с Великим князем его семьи не было.

Чуковский, художественный вкус имевший, иначе относился к странностям в стихах Маяковского:

Чуковский просто не докопал до содержания подсознательного идеала Маяковского.

В чём оно?

Маяковский после совращения его в охранке революцию предал ради искусства (как через полвека ФБР совратила американских хиппи и других на предательство ради наркотиков и сексуальной революции), - Маяковский был большевиком. Те отрицали террор как основной метод раскачки общественного сознания в пользу революции. Большевики ставили на просвещение рабочих. Маяковский и был агитатором. И он не мог не знать об осуждении большевиками террора эсеров. Не мог не знать и о случае с Каляевым и детьми в 1905 году. Но в результате предательства своего Маяковский страдал. Мог испытывать жажду вернуться. Другому, обычному, из-за неискоренимого большевизма в голову не пришло б, что слова "Я люблю смотреть, как умирают дети” смогут ассоциироваться по противоположности с Каляевым, не большевиком, а эсером. Так зато Маяковский и не обычный. Он заметил. Понял, что это непреднамеренное. И оставил. Пусть нечуткие люди НЕ поймут. Он не для них пишет, а для вечности. Которая за такие странности обеспечивает собою, вечной памятью, не предающих обязательство выдавать ЧТО-ТО, словами невыразимое: подсознательный идеал СКОРОЙ революции. Для достижения чего этот идеал сделал лирическое “я” всемогущим богом, стихи свои – детьми, умирающими в непонимании нечуткой публикой, чему можно радоваться, ибо Бог-“я” (он и нарисован на странице слева от начала стихотворения) им умереть не даст. Что следует из анализа контекста всех стихотворений цикла – переписываю конец некого исследования:

"Когда он представляет публике свою книгу, то жертвует свои стихи, своих детей, ничего не понимающей толпе, прямо издеваясь над ней. И когда крикливая толпа убивает их, герою не страшно. Он знает, что будет дальше: “<Бог>... побежит по небу с моими стихами под мышкой // и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым”.” (Морева. Ещё раз о “детях Маяковского”. https://cyberleninka.ru/article/n/esche-raz-o-detyah-mayakovskogo-k-probleme-interpretatsii-stihotvoreniya-neskolko-slov-obo-mne-samom).

То есть содержанием его подсознательного идеала был наивный оптимизм, что революцию можно поторопить вернуться, если возбуждать революционное настроение эксцентрикой футуристической. Которая есть у него крик боли, а понять её должны как крик боли от революционного затишья в 1913 году.

Авторитет непреднамеренного, прорвавшегося через цензуру сознания, хоть и велик перед сознанием, но всё же требует от сознания какой-то реакции. И какая иная она может быть, как не наигранная поза отчаянного, впавшего в раж. Отсюда и теоретические крайности, за словесную оформленность которых их нельзя признавать следами подсознательного идеала, непреднамеренными:

В манифесте зря написали (пункт 6) про отказ от знаков препинания. Это, чтоб что-то написать. И зря они не поставлены в книжке. Вопросительность придали слову "Замѣтили”, перенеся его в начало строки с конца (пункт 2), тоже зря. Ослабла рифма "дѣти : Замѣтили бъ”.

На самом деле было много еще чего, не осознаваемого авторами футуристского манифеста, но стихийно используемого. Например, необходимость новизны, диктовавшаяся временем, накладывалась на свойство русского языка не иметь фиксированного места ударения в словах.

Это обусловило то, что для долго бытовавшей заударной рифмы резкой новизной стала рифма предударная. "хоботомъ : Гроба Томъ”. Она бывала у Державина. Но малообразованные футуристы её для себя открыли как пионеры, базируясь на свойствах языка.

Влияла и ставшая ненавистной неопределённость мечтаний символизма.

"…значение словесного знака в поэзии символистов изменяется в результате того, что он включен в семантический класс, отсутствующий в естественном языке [ради повышения чувства свободы]" (Смирнов. Смысл как таковой. С.-Пб., 2001. С. 24).

Муть и лялякание по мнению любящих конкретность футуристов. Соседство слов меняет их смысл. Что смешное чувствуется в умирании детей: их перелистывают в читальне – они стихи. Непонятные – тем в гроб загнанные.

Впечатление осознаваемой эстетической революции. И оно общо не только для футуристов, но и для всех эстетических экстремистов. На эту революцию и клюнула царская охранка: надо мол этим горячим молодым людям подменить цель: вместо социальной революции – эстетическую, какая идёт во Франции, главным образом (постимпрессионизм, фовизм, кубизм). И – удалось, Филатьев думает, не только с Маяковским, но и с Каменским. Хлебников, по данным Филатьева же, впервые увлёкся литературными занятиями после месячной отсидки за решёткой. У охранки не было повода направлять его в искусство.

Каменский был в стачечном комитете, Маяковский был агитатором. Вернуть стачку сейчас, в затишье, можно было лишь в фантазии. А просвещать рабочих вполне можно было и сейчас. К тому ж Каменский ещё и аэропланами увлекался, а не только борьбой с социальным неравенством. Поэтому отчаяние Маяковского из-за своего предательства было острее, чем у Каменского. На что и обратил внимание чуткий Чуковский.

Сам Филатьев, хоть и блестяще доказал, что охранка несовершеннолетнего Маяковского успешно обработала, трагедии в этом не увидел, ибо очень уж ненавидит, всё, что связано с коммунизмом. Поэтому единственная печаль Маяковского, которая ему всё вспоминается – ужас смерти вообще из-за смерти отца в 1906 году. Но такое могло, если могло, породить ницшеанца, а не футуриста, окончательного пессимиста, а не наивного оптимиста насчёт того, что возвращение революции можно поторопить.

Впервые опубликовано по адресу

https://dzen.ru/a/Y5HZck7XfWzru2uQ