Какая-то несимпатичная особенность восприятия живописи во мне развилась. Во впервые увиденной репродукции я мгновенно улавливаю ницшеанство её создателя, но при этом ничто мне не говорит о его фамилии, как бы много его картин, как окажется, я уже ни разобрал.

Ну вот, смотрите.

Или вот.

Наверно, мрак* и какая-то мёртвость (подчёркнутое избегание детализирования) действуют в первую же секунду и наводят на ассоциацию с идеалом принципиально недостижимого метафизического иномирия, радость от которого автору только та, что вот-де – удалось дать образ этой принципиальной недостижимости.

Нужно иметь изрядное воображение, чтоб представить себе, какая жизнь должна была довести до такого всеотрицающего Этот мир мироотношения. А до того нужно иметь элементарное желание погружаться в такие крайние ужасы, пусть и на секунды рассматривания картины. Большинству их существо инстинктивно “говорит”: “Фэ. Не надо думать в такую плохую сторону”. И большинство успешно не думает. А читая меня об этом, морщит нос: какое, мол, безобразие – о таком писать.

Я же, наверно, психологически немного ушибленный насчёт так понимаемого ницшеанства. Когда мне было 7 лет, американцы бросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. И пацаны вокруг стали пересказывать россказни своих бабушек о конце света, о приходе Антихриста. А Бог что-то больно суров. Защитит ли теперь, если когда-то Всемирным Потопом чуть человечество не уничтожил во гневе. И пацаны говорили, что именно вон там, где разрушенная бомбёжками церковь (рядом с нашим двором), тогда и кончился Всемирный Потоп, потому что встретился тут со Всемирным Огнём. И они поглотили друг друга. – И я стал как-то повышено чувствителен к мистике и метафизике. Несмотря на нашу победу в войне. Ужасы самой войны мне помнились как несколько экзотичных воспоминаний, которые мама не все подтверждала.

Правда, это всё какие-то общественные переживания, а ницшеанство супериндивидуалистично. И такое не по мне, стихийному коллективисту.

Но головой я могу понять, скажем, Левитана, сердечного больного с середины 80-х годов, каждый следующий день считающего подарком. И до того у него была очень трудная в физическом и психическом смысле жизнь. – Можно понять заполучение подсознанием художника крайне мрачного идеала бегства аж в иномирие.

Это его картина “Лунная ночь, 1899” на первой репродукции.

А как быть со второй, Куинджи “Радуга”? Я не знаю бед Куинджи. Правда, есть дух времени. Он был ницшеанским большей частью – смертельная скука от затхлости всего. Томление. Всё – выглядит как нудное одно и то же. И предполагает сверхвзрыв, который, мол, унесёт аж в метафизическое иномирие.

Но.

Почему я не могу угадать автора по репродукции?

Сказывается, наверно, общая культура искусствоведения. Там не привыкли заниматься синтезом после и во время анализа. А не приведённое к духовному единству перечисление формальных признаков (например, у позднего Куинджи {выражавшего больший трагизм, чем в предшествовавшем романтизме его}: интенсификация цвета, сведенная к нескольким основным тонам, световые эффекты, достижение практически полной оптической иллюзии настоящего освещения) не способствует усвоению признаков стиля.

Впрочем, мой опыт неизбегания синтеза тоже не помог.

Обидно.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/obidno-61850b73b50152750deadf27?&

*- Большинство репродукций в сети не такие тёмные.