Затуркали передвижников. А глава их, Крамской, точно того не стОит. Что ни возьму у него разбирать, всё не общеизвестный передвижников плач по несчастному народу.

Вот взялся теперь за такую картину.

И случилось необъяснимое.

Я, грешен, полез в интернет искать, есть ли тут скрытый смысл, потому что он, если он есть, сразу мне как-то не открылся. И на каком-то сайте были перечислены, какие тут травы нарисованы. И сколько я ни искал потом этот сайт, я его не нашёл. Вот такое чудо. И оно повлекло другое чудо. Кругом в интернете рассуждали, какой тут оптимизм и солнце, и пчёлы нектар берут из цветов, а я вдруг заметил, что все травы – отцвели. И ни одной пчелы тут.

Одно место я было заподозрил, что там цветки.

Но при ближайшем рассмотрении усомнился. Вроде, блеск листков на солнце. Повыше и левее этого места, собственно, то же. Как и между ног старика. А если это даже и цветки – эти два – то они доказательство, что у Крамского подсознательное коснулось, а не придуманное.

Отжившая это трава и старик с косой для неё – как смерть для человека.

Об этом и задумался старик, отложив свою роль смерти для этих вот трав. – И крест – как-то побоку.

Что крест? Он символ ингуманистской веры, что этот мир плох, а хорош тот свет. Но этот мир ТАК хорошо представлен на картине… И этот крест… Он нательный. Не нагрудный, какой носили "…поверх одежды, были на Руси в основном принадлежностью епископского сана, а также обязательными предметами княжеского и царского облачения” (https://eparhia-birsk.ru/sueveriya/pochemu-v-drevnej-rusi-krestik-nosili-poverh-odezhdy.html). Он у старика просто выбился наверх во время предыдущей работы, и старик это не заметил, поражённый необычной мыслью, что он с косой – смерть отцветшей траве. – То есть мысль у старика совсем не религиозная и ублажающая, а…

Что после травы останется? – Семена в земле и мёд в пчелиных сотах. А после старика? – Пасека. Как-то не чуется, что у этого есть дети. – Так вот ему думается, что это мало.

И что если это поветрие, - смутное недовольство в самых низах полным растворением личности в коллективе, в сельской общине, - Крамской в обществе прочуял?

Тогда он настоящий реалист, т.е. художник, почуявший в социуме то новое, которое ещё никто не чует.

.

Настоящему реализму не повезло. Слово “реализм” наводит на мысль на трезвость взгляда, на то, что видно, в пику выдумке, даже типизирование, предполагающее изрядную мысль (с анализом и синтезом) – всё это совсем уводит от настоящего значения реализма: чуяния социальной новизны, - уводит от главной ценности неприкладного искусства: наличия подсознательного идеала автора. В реализме он – подсознательное познание, образное и чувственное (пусть даже и хладнокровное в реализме), отличающееся от научного, понятийного. А всё перечисленное и якобы реалистическое – это прикладное искусство (о знаемом). Знаемой была и народная несчастность.

Тут странно только то, насколько глупа такая надуманность, дескать, в принципе было возможно, что до такой близости к чаёвничающему попу (частное ж занятие) челядь допустила столь досаждающих бедняков. Я понимаю, что замысел картины требовал фигуры сгруппировать вместе. Но. Мне, десятилетиями старающемуся продвинуть как ценность такое теоретическое допущение как подсознательный идеал автора, просто противен выпирающий замысел: на контрасте пробудить сострадание у богатых к бедным. (Я только раз сорвался – когда наступил капитализм, и я почувствовал близкое дыхание безработицы, ну и оказался в командировке в Питере и зашёл в Русский музей.)

Так пусть образное и рождено подсознательным идеалом познания нового в социуме, оно настолько близко к познанию, как не главной функции неприкладного искусства (главная – испытание сокровенного), что настоящий реализм оказывается в опасности. И вскоре – исторически вскоре – посыпались упрёки:

"К началу XX века стало очевидно, что ни о каком отображении реальности не может быть речи” (Максимов. http://teatr-lib.ru/Library/Evreinov/Original/#_Toc133852777).

Никаком! Даже спровоцированном подсознательным идеалом открытия нового в социуме.

С какой стати?

Вот читаем рассуждение Касаткина:

"В выборе мной сюжетов для картин, — писал он незадолго до смерти художнику В. Симову, — большей частью руководила мысль или ощущение, что вот этот сюжет, кроме меня, никто не будет писать (“Шахтеры” и др.). Это сильно бодрило и давало сознание, за что страдать, и смелость” (http://www.tphv-history.ru/books/sitnik-nikolay-alekseevich-kasatkin4.html#footnote4).

Он, - правда, спустя много-много лет, - путается, "мысль или ощущение” им руководило в решении ехать на Донбасс. А что если просто чутьё ему говорило, что новое в социуме рождается – социальное недовольство нового класса.

Пусть не обманывает молодость и весёлость персонажа. Психиатр так описал этот тип:

Касаткин написал бы не произведение прикладного искусства, если б на улыбку напирал. Гляньте на тени под глазами. – Главное, какие цвета художник взял для одежды, земли, избы, забора, утренней зари.

Его же слова потом-потом-потом:

Что если слова, осознание родились потом, а самым первым побуждением был подсознательный идеал социально нового?

Процитированный Максимов даже и не догадывается, что то искусство, которое он противоположил – искусство самого Евреинова, о котором он пишет статью, и тому нравящееся искусство – что то искусство оказалось тоже замешанным в "отображении реальности”, реальности подсознательного идеала совершенно крайнего разочарования вообще всем в Этом мире. Революционное разочарование “имело” оптимистическую перспективу (пусть она оказалась обманной, но) – революцией свергнуть капитализм. А наикрайнее разочарование “имело в виду” (кавычки означают ранг подсознательного идеала) бегство в принципиально недостижимое метафизическое иномирие – у ницшеанцев. Им и революционеры были такой же суетой, как и всё остальное, причинное. Они были над Добром и Злом*.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/kramskoi-o-chem-zadumalsia-mujik-608587683b735b52f844d923

- У ницшеанства акцент не на моменте познания нового, а на самом новом. Разные “текстовые” странности у реализма и ницшеанства.

У ницшеанца вы попадаете в иномирие из-за какой-то мёртвости живого и живости неживого (см. тут). А у Касаткина вы попадаете в обычный мир, просто он весь окрашен такими цветами, что это явно субъективное настроение ко всему миру, этот мир отвергающему, как и ницшеанец, но не абсолютно (до иномирия), а как-то ближе – социальной революцией. У Крамского революционное отвергание всего мира (итожащим взглядом старика и крестом по боку) находится на гораздо более ранней стадии сердитости.