Это та точка, если в пространстве, в которой происходит резкое изменение бывшего.

.

Я долго искал в репродукции то, о чём в статье Клюшиной написано:

Если не ошибаюсь, вот в зеркале портрет на противоположной стене.

На картине миллион подробностей.

На ковре чуть не ворсинки выделаны.

Смотрите на эту салфетку на кресле.

Или на какой-то игрушечный домик на столе.

Или на негорящую свечу на пианино.

На бархат мягкого кресла.

Замаскировано это под благородную тоску по умершему под музыку Шумана. Но это ложный ход. Музыка изобразительно практически никак не присутствует в картине (не зря видна лишь правая рука играющего на пианино и часть нотной тетради). А изобразительно присутствуют вещи, вещи и вещи. И призвана их подробность, чтоб выразить тоску материализма. Его неполётность.

И вот – взрыв. Переход в полётный символизм из этого осточертевшего быта.

Не прошло и два года…

Я, грешен, не понял было, почему это символизм. (Я для себя различаю простой символизм и непростой, соответствующий поговорке: “Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не с пасёшься”.) Так простой для меня был – вульгарно – заоблачный. С размытыми контурами.

А у Кнопфа хитрее: ценен не этот мир, видимый, вроде, а ценен другой. А этот, видимый, вроде – истаивает в ненастоящести.

Так, оказывается, у Кнопфа только глаза крошки и резки.

Вы как хотите – я опешил.

Казалось бы, дверное стекло от дерева двери отделено резко. – Нет!

Может, туфельки от пола резко отделены? – Нет! И блики на туфельках нерезки.

Надо будет как-то это пережить, встроить в мою систему ценностей. Всё-таки разница, что нерезко: этот мир или тот, сверхбудущий, благой для всех…

Прошло несколько дней. И я кое-что пережил. В этой статье касающееся слова “сверхбудущий”. Сыграло свою роль и то, что я статью Клюшиной банально дальше читал, а в себя не пускал. Ибо она противоречила этому сверхбудущему. Теперь я опять перечитал это, отторгаемое мною, в досаде бросил читать и занялся иным. Но что-то во мне работало, и я, отвлёкшись от своего иного занятия, вдруг понял, что сверхбудущее оказалось в подсознании у Кнопфа. А в сознании было ближайшее будущее: переход портретируемой из детства в отрочество. Для-сознания-образом чего были взрослые глаза. А ещё, - как заметила Клюшина, что устроил Кнопф, - ручки-запоры на дверях.

А на высоту эти запоры Кнопф поместил такую, что девочке не достать. Обратно в детство она вернуться не сможет. А там, в пройденной комнате, всё выпячено невнятное. Вроде ваза с цветами… Вроде какие-то шубы висят… (То есть тут, в комнате, куда девочка вошла, нерезкость Кнопф делал в каком-то сомнамбулическом состоянии, иначе он бы осознаваемо не противопоставил “вчера” и “сегодня”, “там” и “тут”) И тогда получается, что детство-отрочество, осознаваемое как образ перехода в более ценную действительность, для подсознательного идеала сверхбудущего, благого для всех, этот осознаваемый образ (захватывая и нерезкую эту комнату) оказывается частью подсознательного образа этого сверхбудущего. Подсознательно противопоставляется “тут” и “где-то”. То есть сознательно Кнопф не был символистом, а стал им подсознательно.

Впервые опубликовано по адресу

https://dzen.ru/a/YyX88nmzWw9BAdGQ