Когда-то, зная про Ницше, что он идеолог Зла, и заинтересовавшись им, я открыл какое-то его произведение, стал читать и ничего не понял. Тогда я прочёл его биографию. Что-то понятней, помню, стало. Но. Тогда я нашёл его стихи. Один переписал.

Всё понял, но никакого впечатления. Неужели перевод плохой? – Нет. Я тогда уже знал, что самое-самое – это когда не вполне понятно, а по спине – мурашки, или волосы дыбом, или слёзы из глаз. И потом думай, почему. – Я уже знал тогда, что нужно, чтоб сталкивались противоречия текста, чтоб они рождали противочувствия, и тогда, столкнутые “лоб в лоб” автором, они рождают третье переживание, невыразимое словами, но заставляющее глаза увлажняться или волосы подыматься. Катарсис…

А что тут, у Ницше? Разве это противоречия текста: “преступленье красиво”?

Я когда-то обрадовался себе, почувствовав отвращение к красивому бэби в изысканно убранной бантами колыбели. Это было в фильме Тарковского “Зеркало”: война, голодуха, мать и сын пришли к местному куркулю, мать принесла что-то дорогое в обмен на что-то съестное, помнится; куркуль ушёл доставать желаемое, а несчастным осталось смотреть на это роскошное бэби; и объектив его показал крупным планом. Я теперь понимаю, что в моей душе сталкивалось, кто пришёл (голодные), с тем, кто лежит (холёный). Холёный и украшенный младенец нисколько не виноват, что его холят и украшают, он прав в своём существовании. И совершенно правы в своём голодании в войну пришедшие к куркулю. Словно их неориентированностью на жизнь не для себя, а для фронта, и была, - понимаешь, - выиграна та страшная война. Правы оба. Столкновение – лоб в лоб. – Оттого и получается не “в лоб” третье переживание: отвращение.

А “преступленье красиво”?

Ну для злого (с обычной точки зрения) человека преступленье есть нейтральное слово. Разве что оно красиво выполнено. Скажем, дуэлянт умеет пронзать лоб шпагой. Кость. Как это ни удивительно. Может, потому именно лоб фехтовальщик и не защищает. И – получает удар в это неожиданное место. Секунданты оценивают такой удар как красивый. Рассказывают о нём. Хвалят. И владеющий таким ударом – гордится собою. И – убивает, и убивает. А если убивает ударом в живот, в грудь (в самое большое в человеке, куда и большинство дуэлянтов попадает, серое большинство) – стыдится. – Никакого противоречия для ницшеанцев в сочетании слов “преступленье красиво” нету.

Есть, правда, противоречие между оценкой ницшеанца и оценкой большинства, мещанства, вообще не приемлющего дуэли. Так лирическое “я”, этот супермен, к большинству в этом стихотворении и не обращается. Оно его просто не поймёт. А что лирическое “я” обращается к своим, понимающим, к аристократам, видно по тому, как с места в карьер он начинает: “Чтоб совершить преступленье красиво”. С придаточного предложения начинает. Не вводя в курс. – Своим всё ясно. У них – своя красота, своя мечта, своё прекрасное. Это всё позитивное. И негативное у них тоже своё: позор, наказание. И среди позитивного у них красивое зло. А среди негативного – некрасивое.

Есть лишь одно действительное столкновение равных в этом стихотворении. Это – два значения слова “преступная” при слове “мать”.

Преступление – это хорошо, если оно совершено во имя мятежа против общепринятого (“Все, что в могучем насилье мятежно”). Но преступление – это плохо, если оно совершено по всем остальным мотивам. Например, от страха, или по принуждению, от безволия, или против совести (“изранив себя безнадежно”). И все последние мотивы носят имя такое же, каким негативное (с точки зрения большинства) называется оно и у большинства. Это имя “Злого желанья”.

Мать преступления, хорошего или плохого (оба по-ницшеански хороши или плохи), одна и та же: человеческая душа. Так она будет осквернена (по мнению лирического “я”, если породит желание, злое с точки зрения свехчеловеков (совершённое против совести, например).

Подразумевается, что совесть (голос коллектива в человеке) одинаково называется словом “совесть” и аристократами, и плебеями. Только у аристократов её просто не должно быть.

Вся проблема тех, кто назван в стихотворении местоимением “Мы”, – как стать аристократом. Где тот минимум в душе, после овладения которым “Жрец <…> покажет, Как нужно жертвы красиво терзать”? Как не попасть в самозваные аристократы? В мещане во дворянстве.

Впрочем, и эта проблема разрешается “в лоб”: “Нужно суметь полюбить красоту” в том её смысле, каковая раскрывается ниже по тексту стихотворения, в отличии красоты аристократической от плебейской. Практически так: пока не подготовился с различением – не рыпайся. Двери в аристократию не закрыты, но будь аккуратен.

Так всё это – риторика. Научение, другими словами. Воздействие опосредованное, ибо силлогизмами, и непринуждённое (не хочешь – не читай, трудно понять – никто тебя не заставляет понимать).

Тогда как искусство – воздействует непосредственно и непринуждённо.

И вот эта разница: опосредованно/непосредственно, - и определяет тот факт, что читаешь это стихотворение – и никакого волнения-впечатления.

Противоречивости в слове “преступная” при слове “мать” слишком мало, чтоб проникнуть в ваше подсознательное и породить в вас катарсис.

Иначе с песней Кипелова “Я свободен” (слушать тут), слова Маргариты Пушкиной.

Нет, тут тоже “в лоб” ницшеанство: эти какие-то нездешние звуки какого-то космического ветра в музыкальном вступлении… переходящие в грозный рокот вертолёта (год только как закончилась Первая Чеченская война, и так и кажется, что в вертолётном рокоте есть что-то от экзистенциальности человеческой жизни: вот она есть, а вот её уже нет; всё как бы иллюзорно; настроение: трын-трава – вот жизнь по сравнению с вечностью). А когда вступает голос… Он как в каком-то огромном пространстве без эха звучит. Да и слова – к чему-то неземному отношение имеют: “Hадо мною - тишина”. Словно раненый на поле боя. Между жизнью и смертью: “боли больше нет”. И душа, не тело перед нами: “Дождь пpоходит сквозь меня”. – Форменный идеализм, чем и является ницшеанство.

Так это всё образы, образы. То, что действует, если и не “в лоб”, то почти. Заражает. Тем более заражает, что на огромной громкости звучит голос.

Все остальные куплеты, собственно такие же (повторение ж навязывает, внушает, невольно принуждает присоединиться душою). При таком напоре можно где-то и отойти от непосредственного и дать опосредованное: прямой ницшеанский лозунг: “Свободным стану я / От зла и от добpа”. Это не превратит произведение в сухомятку, как в том стихотворении Ницше.

Я теперь больше знаю о столпах философии Ницше, поэтому узнаю их в этой ницшеанской песне. Выносливость верблюда, вседозволенность льва и умение забывать – ребёнка…

“Под холодный шепот звезд / Мы сожгли последний мост”. – Это отголосок какого-то боя… Пацаны спасали страну от очередного развала. Невероятное геройство в неблагодарной стране. Выносливость верблюда…

“…о той любви земной, / Что нас сжигала в пpах, / И я сходил с ума” - вседозволенность льва.

“В моей душе нет больше места для тебя!” - Умение ребёнка забывать…

Я не думаю, что Маргарита Пушкина читала “Так говорит Заратустра”. Зачем? Дело ж в том, что Ницше не выдумал из своей головы свою философию. Его голова лишь сформулировала то, что бытовало в мире как один из мировоззренческих комплексов, - что бытовало веками и тысячелетиями. Просто после Ницше и после полуторавекового парада сотен и сотен художников под знамёнами идей Ницше стало довольно просто от себя выражать “его” идеи, как свои, в своей душе рождённые.

Оттого такая страсть в исполнении. Теперь. После недавнего краха противоположного мировоззренческого комплекса. Завравшегося. Который выбросили. (Что выбросили из купели вместе с водою-ложью и ребёнка-коммунизм, то Пушкиной и Кипелову – в их эмоциональном кипении – ещё не стало ясно. И потому они совершенно искренни, не зная и того, что фашизм же под таким, ницшеанским, флагом приходил. Молодо-зелено?)

А этот проигрыш после нескольких куплетов… Воплощённая ж в звуке вседозволенность льва.

Должен признать, что гипнотически действует всё. Как не волен ребёнок не уснуть под колыбельную, так не волен я не стать ницшеанцем на 7 минут звучания песни.

То есть если считать, что прикладным искусством являются – вообще говоря – песни как таковые (они призваны усиливать заранее известные автору чувства: свадебные – радость, песни плакальщиц – горе, колыбельные – покой, любовные - счастье и т.д.)… Если так считать, то надо признать, что есть искусство, приложимое к философии. Например, данная песня призвана усиливать чувство ницшеанской свободы ото всех и всего. СВОБОДА ОТ.

И если считать, что есть более тонкое искусство, искусство выражать незнаемое, подсознательное… А именно такими и были авторские песни прошлого века… То данная, заражающая, является представителем искусства более грубого.

Иначе я не знаю, как укусить, создателей песни, которая из меня верёвки вьёт и заставляет меня временно не быть собою, а быть тем, кто мне идейный враг. Мне, пацану, несколько лет после войны, той, отечественной, снились кошмары, как за мною гонятся немцы. Да и сейчас Россия, униженная после развала СССР и последующих развалов всего, находится под угрозой возникновения русского фашизма (Он и в Германии от унижения возник). И плохо – так упиваться теперь его песенным аналогом. Плохо, хоть и сладко.