В эпоху постмодернизма большое значение его адепты придают случайности. И в этом большая мудрость, конечно же. А случайность влечет за собой непредсказуемость. И непознаваемость. И веру с суеверием. И тревогу. В общем — правду жизни. Трагической жизни, если по какому-то большому счету. Уж во всяком случае — драматической.

А я люблю загонять себя в тупик. Тем, хотя бы, что, исповедуя идею закономерности развития искусства и оказываясь в контрах со сказанным в предыдущем абзаце, я нарочно нарываюсь на проверки своих предыдущих выводов о художнике имярек. Идеалы ж, мол, меняются тоже закономерно. И если мало времени прошло между написанием разных произведений, то идеал, вдохновивший их автора, должен совпадать.

И вот мне захотелось проверить еще на каком-нибудь рассказе Татьяны Калашниковой, верно ли я недавно вывел, что у нее есть глубина, связанная с нынешним состоянием ее родины, раньше называвшейся СССР.

Это и моя родина. И из-за какой-то оптимистической сущности ее, когда та рухнула, я вдруг прочувствовал (раньше как-то мимо пролетало) слова из одного гениального (вполне постмодернистского!) стихотворения Тютчева — "свой подвиг бесполезный".

...Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаем

Себя самих — лишь грезою природы.

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

Оказалось, что я не ощущал свою жизнь в СССР подвигом. Я, да и все мы, большинство, во всяком случае, жили в неком раю на земле. Того не осознавая. (Хоть меня, например, КГБ преследовал.)

Меня, скажем, ужасал у знакомых, эмигрировавших в Канаду, оптимизм по поводу того, что работу там найти можно, не в одном, так в другом городе... Жить — кочуя.

У Игнашки (его "стри", видно — street, раз через пять слов стоит "погуляй"), в рассказе "Хорошо, что есть боги" http://www.interlit2001.com/kalashnikova-pr-2.htm, мама потому, наверно, и не живет с ним, что устраивается по необходимости вдали от сына. По жестокой необходимости подвига, чтоб просто жить. И Игнашка, как когда-то мои эмигрировавшие знакомые, перестал плакать, что "мама приезжала редко".

Он многого не понимает, Игнашка. А рассказ у Калашниковой ведется от его имени. И рассказ обращен к взрослым, которые все понимают. — Образуется поле напряжения, знаменитые противочувствия, по Выготскому, психологический признак художественности. Но главное — не этот головной расчет. А тот катарсис, который вас охватывает в конце рассказа, при прямой сшибке логики ребенка с подразумеваемой логикой взрослого:

Что ж катарсис делает, помимо того что сдавливает нам горло? Он нам еще смутно говорит, что нехорошо то жизнеустройство, что делает жизнь такой неуютной. Нет, не общечеловеческие ценности невольно утверждает автор. Как ни сильна глобалистская тенденция в мире, цивилизации еще не сошлись. И та, из какой родом Калашникова, еще сохранила какие-то ценности погибшего государства, сама же художница — раз все еще пишет на русском — имеет к ним еще какое-то отношение, ТАК испытывая наше сокровенное мироотношение. Автор все еще противостоит тенденции постмодернизма, как сама Россия все еще сохраняет некую оппозицию Западу.

То же, собственно (хоть тут оно и очень неявно), можно усмотреть и в другом рассказе — "Где мы? (Зимний сюр)" http://www.interlit2001.com/kalashnikova-pr-3.htm.

Имя героини нерусское — Тейе. Но она, видно, все же из СССР: "Но неужели мой внутренний компас, не подводивший меня даже в глухих таежных лесах во время туристических походов, "заржавел"? <...> Ничто не вечно. Старею, наверное". Есть, конечно, на планете тайга еще и в Канаде. Но... Какой-то тоской тянет от сюрреалистического стечения приключений раскосой героини. Она заблудилась в небольшом городке. Попросила указать дорогу... Проснувшись от мимолетного сна, вспомнила, что случился интим... Партнер исчез. Какая-то Майя... Развод ее с... любимым мужем, Глебчиком... Тейе выбралась из городка. На заправке видит раскосую женщину и слышит отвечающий той знакомый мужской голос, откликнувшийся на имя Глебчик и назвавший окликнувшую Май... Видно, у Тейе случился сон наяву. От одиночества. Люди сошлись — разошлись. Все — случайность. Как сон. Постмодернистское: "Неужели нас нет? Милый, где ты, где?" — заключает первую часть. Сон наяву — вторую. А название рассказа "Где мы?" как-то невольно предполагает ответ: "В эмиграции".

Тоску по родине и ее нравам я ощущаю в сюре, дурном сне, развертывающемся в этой эмиграции.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.interlit2001.com/kr-volozhin-10.htm