Недавно в клубе "Что? Где? Когда?" прозвучал смешной вопрос: "Почему крестьяне не разбили статую?" Ввод в вопрос приблизительно такой. Во время революции крестьяне ворвались в барскую усадьбу такую-то, всё разграбили и разбили. А одну статую – нет. На ней было написано: "Марс". Последнее не произносилось, а была видна на фото надпись на основании статуи. Знатоки ответ нашли: кто-то из крестьян мог читать и прочёл, а крестьяне подумали, что это статуя Маркса, вождя мировой революции.

Так что Маркс в качестве провидца очень виноват перед людьми ХХ столетия. Во-первых, за то, что ставку сделал на неограниченный прогресс. Не предвидел смерть человечества от перепроизводства и перепотребления в глобальной экологической катастрофе. Во-вторых, - это, наверно, уже вместе с Лениным, - не предвидел, что произведённая насильственная экспроприация частной собственности приведёт к такой централизации управления у победителей, что после всех побед централизацию станет невозможно отменить ради перехода к коммунизму, который же есть строй безгосударственный. В третьих, всякими правдами и неправдами Маркс победил идею альтернативного пути в коммунизм, анархо-синдикалистскую, за которую были Прудон и Бакунин (за самоуправление).

В результате про ХХ век вспоминаешь, будто в нём боролись три мировоззрения: либерализм, государственный социализм и фашизм, - и либерализм всех победил. Тогда как в борьбе присутствовал ещё и анархизм. Но то и дело был бит. Бит то с применением силы – госсоциализмом (в России и в Испании в гражданские войны там, плюс сам себя опозорил как махновщина), то мирно – бит либерализмом в обществе потребления или при открытом курсе на это общество в перестройку и при реставрации капитализма в России.

На последнее я и хочу обратить внимание, сузив его до масштаба Пермского края, чтобы разобраться в том, что хотел сказать Алексей Иванов своим романом "Географ глобус пропил" (1993-1995), действие которого происходит в Перми и около. Хочу заодно понять, зачем в одноимённом кино (2013) по этому роману Велединский исказил Алексея Иванова.

Могу, впрочем, сразу объявить итог обдумывания. Иванов воспел неопозоренный анархизм, Велединский – неопозоренное ницшеанство*.

Нацеленный, по большому счёту, на коммунизм Алексей Иванов – ввиду окружавшего его модного отказа от всего советского – в пику отказался от формальных поисков. Наверно, чтоб быть ближе к стилю, если можно так выразиться, советского времени (ложно называемому реализмом и даже социалистическим). И Велединскому пришлось как-то последовать за Ивановым и снять кино, в общем, реалистично (в обыденном значении этого слова), за одним исключением - без мистики, столь уместной ницшеанству. И Иванову, как увидим, его выбор не повредил, а Велединскому – повредил. Книга Иванова захватывает, а фильм Велединского людей, не своих, не ницшеанцев, не трогает, и даже сердит – всё как в кино-де, в плохом смысле этих слов.

Социологически мой разбор романа подкреплён односторонне. Я не знаю, насколько Иванов был знаком с анархистским движением в Перми до 1993 года, года, когда он начал роман писать (известен только его интерес к краеведению). Впрочем, и беглый поиск информации об этом движении в интернете тоже немного принёс.

В 1986 году началось разрешённое экологическое движение против поворота северных рек в Среднюю Азию. Канал Печора – Кама был составной частью этого проекта. Именно около Перми были сделаны атомные взрывы для поворота.

"В СССР/России рубежа 1980-90-х гг. экологическое движение, за исключением может быть его радикального крыла (эко-анархистов) было консенснусным" (http://www.ssa-rss.ru/index.php?page_id=19&id=464).

То есть эко-анархисты были, и были они противоположными, конфликтными.

"Вешают на них ярлыки утопистов и, не имея аргументов, чинят коммунам административные препятствия (пример с кооперативом-коммуной "Экополис" в Пермской области в 1987г.)" (http://commune.narod.ru/dzko/program.htm).

"Подобно анархистам антисталинисты-"пролетаристы" активно взаимодействовали в тот период с общедемократическим движением. Союз Коммунистов в Перми вместе с "Мемориалом", пермским отделением Клуба социальных инициатив (КСИ) и Экологическим комитетом создал клуб "Диалог", а затем участвовал в создании Клуба избирателей и т.д. Но, в отличие от анархистов, Союз Коммунистов уже в 1989 г. пришел к выводу, что у рабочего движения есть собственные, отличные от общедемократического движения, интересы – и начал медленно, но верно дистанцироваться от общедемократического движения" (http://www.screen.ru/Tarasov/enc/index3.htm).

"С 1995 года действует Конфедерация революционных анархо-синдикалистов (КРАС), секция анархо-синдикалистского Интернационала в России" (http://www.aitrus.info/node/220).

Мыслимо думать, что был инкубационный период появления Конфедерации. Тогда это как-то связалось бы с 1993 годом.

А теперь к роману.

Главный герой имеет фамилию Служкин. Но если службу связывают с государством, то Иванов образует фамилию герою по принципу наоборот. Хоть герой, - в советское время аспирант биолог, - и устроился от безднежья на госслужбу – географом в школу. Он даже старался, и даже в походы детей водил, но делал всё не как принято. Благо был легко обучаемым, и освоил географию, и благо, любил походы в недавней молодости и умел ходить.

Последнее само по себе несёт идейный подтекст – бегство в СССР от якобы социалистической действительности, тогда как настоящий социализм немыслим без самоуправления, самая мысль о котором, а тем более – выражение её властью притеснялись.

Надо сказать, что в этот период [70-х гг.] наблюдалась очень тесная взаимосвязь между КСП-шным и туристическим направлениями" (http://www.altruism.ru/sengine.cgi/5/23/1).

Потому (из-за переклички судьбы анархизма в 80-90-х с упомянутыми направлениями) и сделано местом действия романа Предуралье, а не только потому, что Иванов здесь жил.

Ни так называемый социализм, ни народившийся олигархический капитализм не удовлетворяли приверженца самоуправления. Поэтому в роман попали оба времени (первое – в качестве воспоминаний Служкина). И оба – как Царства Зла. Принципиально попали – как отвергаемые.

Велединскому упрёки лжесоциализму слева были не нужны, поэтому советскую половину романа он просто убрал.

И что мы имеем в оставшейся части романа глобально? – Как плохо осуществлялась анархия и при сплаве по реке, и при учёбе весь год, когда учитель "держит себя наравне с учениками".

Теперь рассуждаем. Раз это плохо, то что хорошо? Отказаться от анархии? Или от плохого её осуществления? – Что если отказаться надо только от второго? Тем более что нарочно выбраны две самые неподходящие для анархии сферы: учёба и опасное для жизни мероприятие. – То есть, мы имеем путь наибольшего сопротивления, который стихийно всегда и выбирают все художники.

Мыслим и ещё один момент наибольшего сопротивления – внешний по отношению к роману. Это – трагическая судьба анархо-синдикализма непосредственно перед тем, как роман начал писаться. Иванов начал писать в 1993 году, когда расстрел Белого Дома поставил точку каким-либо иным альтернативам, чем олигархический капитализм. А главное, когда опять отставлен был Историей упомянутый анархо-синдикализм.

И из упрямства Иванов написал не за упокой отставленного, а за здравие. Так ведут себя некоторые любители шахмат: не признают своей слабости, сколько им поражений ни наноси. Для этого Иванов берёт в главные герои неудачника и устраивает ему всякие микропобеды.

Велединского это не устраивает. Ему нужно воспеть тягу в метафизическое пространство, в вечность, в апричинность, тягу, недоступную серой массе. И чем хуже в обыденности, тем лучше, ибо будет тяга куда-то.

Ну вот самое начало. Служкин едет без билета в пригородном поезде. Контролёры. Он притворяется глухонемым, и его оставляют в покое. Победа. В книге.

А Велединский вводит полубомжа, пением собирающего милостыню по вагонам. И песня эта – "Я свободен" Кипелова. Потрясающая ницшеанская песня (см. тут). И начинается она под… оркестровое сопровождение. И показывается под оркестр – имея в виду, что это вид из окна поезда – потрясающий романтический пейзаж.

Что-де этот ужасный, ужасный, ужасный социум…

Контролёры на певца не обращают внимания, а безбилетника уводят, заломив руки, и придётся ему заплатить штраф. Поражение.

У Иванова Служкин тоже не от мира сего. Он как бы предчувствует угрозу прогресса человечеству.

Это – к речи о богатом и нечестном Будкине, товарище-лавочнике. Зло – торжествует при капитализме. Будкину на шею бабы вешаются.

Шаблон требует, чтоб и жена, Надя, к нему ушла. Что Велединский и делает быстренько.

А Иванов растягивает на три четверти года. У него Надя порядочная. От женской тоски (устранила ж мужа от тела) и духовного разочарования в неудачнике она влюбилась в Будкина, ещё и в кругосветное путешествие на собственном катере её зовущего… Ушла к нему. (Муж отпустил, в чём уже его моральная победа. Что подтверждается у Иванова колоссальным пейзажем, не в пример Велединскому.) Но. Будкин же что-то где-то ворует, будучи предпринимателем, понимаешь. А она – честная. Не может так. Физически любит Будкина, но возвращается к мужу, честному всё же, понимаешь. И в том опять какая-то победа Служкина.

Так Велединскому она не нужна. В кино ни оставшейся у Нади любви к Будкину нет, взаимной, ни намёка на нравственный мотив их разрыва. В мире царствует Зло и всё. И – тянет вон из такого мира. Может, – и к самоубийству (это ж красиво). Особенно после того как опять обругала Надя:

"Тата. (Выходит на балкон и не видит папу. Балкон – угловой, с поворотом за другую стену дома, и папа там.) Мама, где папа?

Виктор Сергеевич задумчиво смотрит вдаль. Панорама бескрайних камских далей.)"

Такой конец фильма.

А у Иванова не только нет ругни, но и Служкин не просто глядит вдаль, а они с Татой ждут появления золотого цвета машины. Играют: кто угадает, какого цвета машина выедет.

И ведь начала и концы всегда очень многозначительны в произведениях.

Однако и внутри всё в кино и в романе по-разному.

Велединский проявил тонкое знание признаков выражения ницшеанства. Например, предъявление апричинности как образа ценности внутренней жизни, ценности, которая превыше всего.

Как и где он это организовал?

Сделана была такая хронология: 1) Татына воспитательница попросила Виктора передать любимому ею Будкину письмо, просьбу вернуться к ней; она заставила Виктора письмо прослушать (ей важно его мнение). 2) Он письмо передал, на рыбалке, и Будкин его, тоже прочитав вслух… 3) Воспитательница просит, передать отношение Будкина… 4) конечно, выбросил в полынью, а Виктор следил, как оно тонет. 5) Виктор повёл класс на экскурсию на Каму, и там влюблённая в него ученица, Маша, мобильником сделала и показала ему фотографию солнца; "Вечный взрыв" назвала. 6) Классу назначено было сделать письменную работу о Каме, и Маша распечатала и прикрепила к тетради фото "Вечный взрыв". Шестое не показано, а подразумевается. 7) Проверяя письменные работы, Виктор натыкается в Машиной тетради на этот "Вечный взрыв". 8) Ему вспомнилось тонущее в полынье письмо. 9) В очередной тетради – тоже фото… тонущего в полынье письма; подпись: "Просто вода". И – музыка, такая же проникновенная, как когда письмо тонуло.

Мистика!

Но в "реалистически" снятом фильме в это не врубаешься. Как и в то, что это ж красиво – с точки зрения ницшеанства (надо-де забывать обо всём, как ребёнок) – как непринуждённо Будкин расстался с любящей его женщиной. Вот бы, мол, и мне (Виктору Сергеевичу) как-то покрасивее порвать с Машей.

Многочисленные метафизически значимые улёты Виктора Сергеевича взглядом вдаль, поддержанные неземной какой-то музыкой, иногда с каким-то буддистским смычковым инструментом, что ли, с потрясающими пейзажами Урала всё-таки внушающе действуют прямо на подсознание зрителя. Если кино посмотреть второй раз… Остаёшься с настроением, дескать, плюнуть бы на всё вокруг и…

Кино о Свободе От.

Для ницшеанца Велединского оказался ценным в книге один ложный ход. Он его полностью перенёс в своё кино:

Велединскому, наверно, было трудно переиначивать идейно противоположного себе Иванова. Поэтому он схватился за что-то, похожее на ницшеанство.

В чём похожесть?

Анархизм основан на вседоговоре, ницшеанство – на игнорировании всех. Но игнорирование может быть активное и пассивное. Активное другим приносит или может приносить страдания. Что ницшеанцу безразлично. А пассивное сильных переживаний у других, как и, главное, у себя – чурается. Некий буддизм. Но по безразличию оба родные. – Вот Велединский и схватился у Иванова за этот буддизм. Чтоб подправить. Отвергнуть. Надсмеявшись.

Как? – Так.

Велединский уводит Виктора, как сомнамбулу, к той собеседнице, зовущей в спальню, зато не даёт ему полное физиологическое удовольствие получить. Ведь по Ницше как? – "Счастье мужчины - "я хочу", счастье женщины - "он хочет"". "А ты, недотёпа, хочешь буддизма, без сильных эмоций, без залога счастья – ну так лиши себя оргазма", - как бы говорит нам Велединский, выдавая нам опять некое поражение героя. Чтоб мы поняли, что идеал Велединского не буддизм, а ницшеанство.

То же Велединский сделал и с другой победой Виктора (победой над всё было отшивавшей его раскрасавицей учительницей немецкого, да вот из-за измены ей всеобщего любовника Будкина с Надей, решившей – мести ради, швырнуть себя презренному Виктору: всё-таки сильное переживание). – Какое поражение уготовал Велединский (в отличие от Иванова) Виктору в этой победе? – Заставил того не душ перед соитием принять, как велела ему мстительница, а одетым лечь в ванну, набрать воды, запереться и не открывать, чтоб позор учительницы получил огласку. – Так в чём тут поражение в победе? – В том, что как он квартиру учительницы покинет-то, если сухой мужской одежды у учительницы нет?

Провал пробуддистского бесчувствия. Издевательски смешной. И ради чего? – Ради того, чтоб нас озарило, что идеал Велединского – обратный буддизму.

А почему у Иванова словесно выраженный буддизм – ложный ход?

Служкин введён Надей в как бы изменённое психическое состояние. Сексуальной озабоченности, что ли. И вот тот, анархист, со своим вседоговором, невольно вынужден заигрывать с женщинами налево и направо. С той тонкочувствительной, что любит бросившего её Будкина, с этой вот не стесняющейся в выражениях совратительницей, с учительницей немецкого языка, даже с ученицей (!) 9-го (так в книге) класса.

То есть Иванов сделал так, что верить пробуддистским словам Служкина нельзя. Что Ивановым тут же и поддерживается. Там, в спальне, такое деется…

Что тоже – ложный ход. Ибо анархист-победитель Служкин тут многажды предал себя и провалился, наконец. (Чтоб тем разительней потом победить.)

Поясню.

Среди вседоговора есть один договор, особый, с любимой женщиной. Быть ей верным. ОНА теперь для Служкина – это Маша. Он только-только, по книге, это в себе понял. Когда она тоже захотела в поход (сказала и покраснела). И вот взять и сразу после этого ей изменить с этой шлюхой… Да, Иванов её просто шлюхой сделал. И всё-то она Служкину рассказывает по дружбе (они платонически любили друг друга когда-то в школе, пока она его не променяла на более престижного). И в гости к какому-то лётчику пошла с мужем, так мужа напоили и с лётчиком, в ванне запершись… И про Будкина слышала, что женщины на него вешаются, так пошла к нему и с ним попробовала… Бвэ! Вырвать можно. А Иванов не только её и Служкина заставил аж с кровати упасть, но до того заставил Служкина отказывать ей, из-за Маши. Мало того – вслух признаться в этом. – Двойное предательство.

И, по контрасту, Иванов сразу после этого дал поход… с Машей рядом… Где он, Виктор Сергеевич, - хоть опять чуть было не сверзился с моральной высоты, каковую, не иную, требует ранг Любви с большой буквы, - где он сохранил Машу.

Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься…

Велединского такое авторское устремление с самого низа вверх не устраивает. Для этого он поменял местами очерёдность побед-поражений. Самое грязное приключение стало последним перед походом. А взлёт воздержания Виктора Сергеевича (тому с Машей пришлось в конце похода, промокшим под дождём, догола раздеться, чтоб обсушиться и не заболеть) Велединский вывел как красивое бросание любящего человека: даже не поцеловал ученицу учитель, чем уязвил-де. – Тоже поражение – от нравственности. Трагический героизм индивидуализма. – Внушается ницшеанство, то бишь.

А Иванову тут нужна была победа, а не поражение.

И – они, эта голая пара, не молчат. Они объясняются в любви. Они жарко целуются. Она хочет его. А он – нет. Ибо это для него было б свинством.

В школе она приходит к нему в класс географии. Они целуются и не знают, как быть дальше. И входит в незапертую дверь завуч, мать, оказывается, Маши. И… географу приходится немедленно уволиться. Но он опять победитель… в поражении.

Не так, как у Велединского с его торжеством Зла везде (донес кто-то из учеников про пьянство учителя в походе).

У Иванова географ, наоборот…

В книге, от непрерывных каких-то побед в поражениях, – переживание, обратное трагическому героизму индивидуализма, переживание оптимистической трагедии.

Но лучше посмотрите и почитайте сами.

Только не самого Алексея Иванова – об этих фильме и романе.

Наверно, можно даже не привлекать категорию подсознательного, которое-де управляет художником, когда он творит, и не управляет им, когда он о сотворённом высказывается. Наверно, хватает и просто категории целого, которое всё в произведении порождает и порождённое ставит себе, целому, на службу. (Ну ясно, что чем творец такого текста способнее, тем меньше у него проколов в этой деятельности по утверждению тоталитаризма, власти целого в произведении над частностями.) И такой тоталитаризм оказывается свободой от всего, что вне произведения, – от остальной жизни. И всё это, вообще говоря, более или менее рушится после создания произведения. Когда автора тянут за язык или сам он не сдержался. У него может не хватить чего-то, и он, во-первых, может в принципе согласиться говорить о своём произведении. А во-вторых, хуже первого, – объяснять. – Тогда, не исключено, что у вас завянут уши. Как это было со мной из-за Иванова. И тогда кто прав: я или автор? – Я предлагаю считать, что я. Хотя бы за то, что у меня ж много элементов произведения указывают на одно и то же целое, а у выступившего вне текста произведения автора – высказывание о частности какой-то.

Ситуация неловкая, но… Литературоведческая истина дороже.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/184.html#184

*- А ведь с вами не согласны:

- Просто "Русский переплёт" и мой сайт, где опубликована моя статья, мало посещаемые, и до Москвиной не дошли мои доводы, что кино и книга прямо противоположны по идее, по крайней мере.