С. Воложин
Иванов. Распад атома
Художественный смысл
|
Движим был идеалом ницшеанского иномирия. |
Жуткая метафизическая свобода и физические преграды на каждом шагу
Я несчастный человек. Я пристрастился к вниканию в глубины художественных произведений, считаю своим кредо применять для этого то, чего начитался и сам додумал. Строго и не очень ограничиваю себя именно этой деятельностью. Она у меня выродилась в открытие подсознательного идеала, которым вдохновлён был автор при создании произведения имярек. И вот, прочтя фразу, которую вынес в заглавие, мне ясно, что Георгий Иванов, из произведения которого “Распад атома” (1938) я эту фразу выписал, движим был идеалом ницшеанского иномирия. И… как мне читать дальше это произведение, если я самое заветное о нём уже знаю? А слова эти пронзительные написаны близко к началу вещи… – Согласитесь, что я несчастный человек.
Казалось бы, с абстракциями имеет дело автор.
"Все нереально, кроме нереального, все бессмысленно, кроме бессмыслицы”.
Но за несколько строчек перед этим было противоположное:
"…как умирал Гоголь: как его брили, стращали страшным судом, ставили пиявки, насильно сажали в ванну”.
Он нарочно так натуралистично о Гоголе – тот же творил, веря в Бога и в благое сверхбудущее Руси-тройки. – Так унизить его…
Странное для 38-го года название, “Распад атома” вызывает во мне странную ассоциацию, с чего начался мир. Из кипящего физического вакуума (это штуки размером в дробь 1/10 сантиметра, причём 10 в степени – забыл – больше 20-ти). Был рисунок этого вакуума. Как поверхность кипящей воды. Капли и пузыри выскакивают из глубины и возвращаются обратно. И написано было вроде, что чем больше выскочило, тем на более краткий миг. И каждый такой бульк – Вселенная. Наша – оказалась вот такой…
"Догадка, что огромная духовная жизнь разрастается и перегорает в атоме, человеке, внешне ничем не замечательном, но избранном, единственном, неповторимом. Догадка, что первый встречный на улице и есть этот единственный, избранный, неповторимый. Множество противоречивых догадок, как будто подтверждающих, на новый лад, вечную неосязаемую правду”.
Чем не жуть? А где же её прелесть?
"Банки с раковыми опухолями: кишечник, печень, горло, матка, грудь. Бледные выкидыши в зеленоватом спирту. В 1920 году в Петербурге этот спирт продавался для питья -- его так и звали "младенцовка". Рвота, мокрота, пахучая слизь, проползающая по кишкам. Падаль. Человеческая падаль. Поразительное сходство запаха сыра с запахом ножного пота.
Рождество на северном полюсе. Сиянье и снег. Чистейший саван зимы, заметающий жизнь”.
От такого ницшеанства впору содрогнуться.
То ли дело почти полтора века до того…
"То, что удавалось вчера, стало невозможным сегодня. Нельзя поверить в появление нового Вертера, от которого вдруг по всей Европе начнут щелкать восторженные выстрелы очарованных, упоенных самоубийц”.
Не мудрено, что "Общественная позиция, взгляды на события Второй мировой войны, которых придерживался Иванов, вызвали обвинения его в германофилии, антисемитизме, коллаборационизме…” (Википедия). – Залетать, так залетать…
Хотя я вру, что понимаю.
Вот идёт описание полицейских фотографий трупов. И “я” - безэмоционален. А потом…
"И вдруг мысль о том, что ты дышишь здесь на земле, вдруг в памяти, как живое, твое прелестное, бессердечное лицо.
И я сразу вижу и слышу все-- все горе, всю муку, все напрасные мольбы, все предсмертные слова. Как хрипела с перерезанным горлом старуха, как, путаясь в кишках, отбивалась от садиста проститутка…”.
И “я” повествователь становится человечным. Так как его создатель стал сторонником нацизма? Или – перешагнув через себя?
""На холмы Грузии легла ночная мгла"-такими приблизительно словами я хотел бы говорить с жизнью.
Жизнь больше не понимает этого языка. Душа еще не научилась другому. Так болезненно отмирает в душе гармония. Может быть, когда она совсем отомрет, отвалится, как присохшая болячка, душе станет снова первобытно-легко”.
Но я только на середине текста.
Тогда зачем уже дано решение?
"…я хочу предостеречь мир от страшного врага, жалости. Я хочу крикнуть так, чтобы все слышали: люди, братья, возьмитесь крепко за руки и поклянитесь быть безжалостными друг к другу. Иначе она -- главный враг порядка -- бросится и разорвет вас”.
"Видя”, как мучается этот “я”-повествователь (он всё вспоминает и вспоминает, как рефрен, какое-то голубое платье, размолвку…), мне его неожиданно становится очень жалко… Этот чудовищно непереносимый натурализм гадостей… Как всё это выносить?
Хорошо, что вещь короткая. Невыносимо ж, красно говоря.
Но вот и позитив:
"Тишина и ночь. Полная тишина, абсолютная ночь. Мысль, что все навсегда кончается, переполняет человека тихим торжеством. Он предчувствует, он наверняка знает, что это не так. Но пока длится эта секунда он не хочет противиться ей. Уже не принадлежа жизни еще не подхваченный пустотой-- он позволяет себя баюкать, как музыке или морскому прибою, смутной певучей лжи.
Уже не принадлежа жизни, еще не подхваченный пустотой... На самой грани. Он раскачивается на паутинке. Вся тяжесть мира висит на нем, но он знает -- пока длится эта секунда, паутинка не оборвется, выдержит все. Он смотрит в одну точку, бесконечно малую точку, но пока эта секунда длится, вся суть жизни сосредоточена там. Точка, атом, миллионы вольт, пролетающие сквозь него и вдребезги, вдребезги плавящие ядро одиночества”.
Нет. Опять море мерзкого натурализма. И вывертов.
Если б не столько страсти, я б сказал, что это произведение-предвестие постмодернизма, для которого нет того, что было б достойно ранга идеала. Но тут – страсть. Значит, чего-то иного хочется чем эта материальная мерзость наличная. – Иномирия метафизического.
25 апреля 2018 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://ruszhizn.ruspole.info/node/9350
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |