С. Воложин.
Хлебников. Произведения.
Художественный смысл.
|
Стеснительность непонятности – даёт странность. |
Стеснительность как источник крайней необычности поэзии Хлебникова.
У меня случился, - если смею так заявлять я, не признанный учёным сообществом, - крупный теоретический прорыв. Мне на нескольких примерах удалось показать, что общепризнанные достижения авангардистов, например, неблагозвучные составные и неравносложные рифмы, непонятные корневые неологизмы (извиняюсь за специальный язык), отвращающий абсурд, ущербные отступления от натуроподобия и т.д. родились на грани веков и в начале ХХ века не от позитивных эстетических переживаний формальной суперновизны, а от очень и очень сильных негативных переживаний не эстетического, а жизненного свойства. У Хлебникова это – стеснительность из-за того, что мало кому его творения понятны.
Тем самым я сильно уязвляю якобы полную отвязанность, свободу такого, формалистского, мол, искусства от жизни.
Единственно, чего я не нарушаю в самоощущении формалистов (если б кто из них, сегодняшних формалистов, меня почитал), это ощущения свободы их сознания от житейских перипетий. Связанность их с жизнью я вижу только у их подсознательного идеала. Он их сознанию не дан – вот они и думают, что от окружения, от духа времени совершенно свободны.
Но беда для моего прорыва в том, что факт творения (пусть и с негативностями всякими) есть позитивный сам по себе акт. Мало того, творение это – органическое (в каждом элементе видно целое). Плюс всё это имеет тот плюс, что оно – экстраординарное.
От этого всего кажутся позитивом сами негативности. И самим художникам позитивом кажутся, и на негативности взирающим искусствоведам кажутся тоже позитивом.
Хлебников в своём опусе 1919 года “Свояси” (это вычурный рассказ автора о своих творениях) лишь один непоэтический негативизм допустил:
"Как жалко, что… я могу говорить только намеками слов”.
Не всем-де понятно.
Мало этой жалостью сказано о стеснительности за ультранеобычность воззрений, - воззрений другим же непостижимых, хоть к другим и обращены они. (Эту стеснительность мне пришлось приписать Хлебникову в качестве источника негативизма.).
Нет, есть ещё тень от непоэтического негативизма (я выделил её большим шрифтом):
"Блестящим успехом было предсказание, сделанное на несколько лет раньше, о крушении государства в 1917 году. Конечно, этого мало , чтобы обратить на них внимание ученого мира".
Обратите внимание: он нацелен на научность! Это из области того, что обеспечивало наивный оптимизм всех непритворных футуристов. Что отличало футуризм от витающих в эмпиреях символистов. Хлебников, и в ненаучность впадая, мечтал-то – о научности. Этом боге ХХ века, века прогресса. В этом его коротком “Свояси” есть 3 слова с корнем "учен”: "в учении о слове”, “служить для изучения”, “внимание ученого мира”. Есть три отсылки к именам учёных: Леун, составитель полабского словаря, Фраунгофер, открыл чёрные линии поглощения в спектре солнечного света, и Лейбниц, бывший ещё и языковедом. Есть 4 слова "закон”. Один раз – это относится, как заметил Камиль Хайруллин, к отсутствию стрелы времени в теории относительности Эйнштейна в связи с непереносимостью для Хлебникова массовой смерти русских моряков в проигранном Цусимском сражении, следовательно, в связи с какой-то мечтой о возможности их воскресить:
"Законы времени, обещание найти которые было написано мною на березе (в селе Бурмакине, Ярославской губернии) при известии о Цусиме, собирались 10 лет”.
Заметьте, о результативности этого собирательства он молчит. Стесняется. Ничего не нашёл. А стихи – писал тем не менее.
И ещё есть одна тень непоэтического негативизма – в "безумной мысли”. – Эту самооценку можно отнести к голосу читателя Хлебникова в голосе писателя этих “Своясей”, Хлебникова. Если мысль сильно перескакивает по цепи причин и следствий и в таком виде и преподносится читателю, то она становится читателю непонятной, кажется безумной. – Как это: воскресить моряков (не всё ли, мол, равно, с начала в конец или наоборот рассматривать волну букв, напечатанных курсивом, в строках стихотворения “Бобэ оби”: э – ээ – ээ – эээ – э , где об обнадёживающем отсутствии стрелы времени в теории относительности напрочь умалчивается)… И даже наоборот:
"В “Кузнечике”, в “Бобэоби”, в “О, рассмейтесь” были узлы будущего — малый выход бога огня и его веселый плеск. Когда я замечал, как старые строки вдруг тускнели, когда скрытое в них содержание становилось сегодняшним днем, я понял, что родина творчества — будущее. Оттуда дует ветер богов слова”.
Будетлянин, мол, он предсказатель будущего, а не обратитель времени вспять. Интересно, что из “Бобэоби” сбылось в 1919 году, из-за чего это стихотворение потускнело?
То же, собственно, сказано и о "неразумии” писания “Перевертеня”. Он, мол, как оказалось, в 1912 году предсказал мировую войну:
"Я в чистом неразумии писал “Перевертень” и, только пережив на себе его строки: “Чин зван мечем навзничь” (война) <…> понял их как отраженные лучи будущего, брошенные подсознательным “Я” на разумное небо”.
Война-то действительно разразилась через 2 года (и её можно было даже и предчувствовать, как Митар Тарабич, Антон Йохансон, мадам де Тэб, Маркс, Энгельс, Бисмарк, фон Бюлов, Черчилль, Дурново, Ленин, Жорес, Немчин). Но естественнее в палиндромах “Перевертеня” видеть обращение времени.
Это всё – о стеснительности за непонятность.
Хватает ли этого для подтверждения идеи о стеснительности за непонятность, стеснительности, которая почти не прорывается в сознание?
Во всяком случае малая осознаваемость Хлебниковым своей стеснительности позволяет мне наделить этого психически больного человека подсознательным идеалом прогресса, осложнённого, то есть счесть его произведения художественными.
2 марта 2021 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |