Вопрос: может ли обычный человек адекватно воспринять произведение искусства, если его сочинил автор-экстремист? И, если может, то не кратковременное ли это переживание?

Вопрос этот у меня возник из-за вальса Хачатуряна к “Маскараду” Лермонтова.

Дело в том, что я стал читать этот “Маскарад”, и он не читается. Там такой сверхчеловек в главной роли, Арбенин, что читаешь, и – как бы не про тебя. Ну и – никакого сочувствия.

Я лично, никогда не играл в азартные игры и практически никогда – на деньги (в преферанс по маленькой не в счёт, да и то, я какой-то неспособный на игры, и я быстро отказался вообще от карт). Правда, я просто замечательно играл в “веришь-не-веришь”. Как этот Арбенин, видел партнёров насквозь, мне хватало фантазии и интуиции менять своё поведение, и я почти всегда выигрывал. Но это была шуточная игра и – на интерес. – Так что я не врубился в демонизм Арбенина.

С маскарадом, правда, ситуация иная. Не потому, что очень даже ходил я на танцульки. Я имел там очень малый успех. Но я считал их за гнёзда разврата, как и Арбенин, и мне приходилось их посещать, так как соученики разъехались после института, другие женились, и я остался один (новых знакомых я к себе в душу не пускал; я был – от неудач с женщинами, возможно – чистоплюй, а знакомые мои были грязные). Но эта моя черта биографии не позволяет понять Арбенина. И он презирает всех, и его тянет к ним, но у него ж есть жена, любимая! Я, когда встретил женщину, в которой почуял, ещё не осознавая, свою будущую жену, отказался удовлетворить её желание и, гуляя, свернуть на танцульки. Мы даже поссорились. Но это был всего лишь наш второй вечер. Ей, может, хотелось меня попроверять, что я за птица. А зачем Нина пошла на маскарад!? Не сказав мужу, Арбенину… – Не врубаюсь.

Высший свет, наверно, был таким: и лучшие люди его презирали, и не могли там не появляться (вне его не было вообще сколько-то значимой жизни). Пушкин, например (и не только из-за службы при дворе). Но я-то не из высшего света, и я как-то не врубаюсь.

Мне не понятно также и почему Звездич взял деньги, выигранные Арбениным. Пусть Арбенин их выиграл шутя. Всё равно. Там ого какая честь затрагивалась, если проигрывал и не мог заплатить. С какой же стати при том взять деньги, выигранные другим?

Я понимаю, что Лермонтову нужна была чёрная неблагодарность: облагодельствованный Арбениным Звездич ведёт себя подло по отношению к его жене, Нине, и к нему. Но я в своём обывательском кругу не встречал и чёрной неблагодарности, вообще ничего яркого или чёрного. Всё – серое. И сам я никакой исключительности не проявлял. И потом тогда там были приняты дуэли. А тут… Я и драться-то не умею. Ну был бит раз. Другой и третий раз удрал. Ерунда. Так что и тут мне всё как-то по касательной.

Я читал и тут же забывал, скажем, кто такой Казарин.

И, как у меня с женой доверие доходило до абсолюта (не побоюсь такого слова), то и не могу я врубиться, как это может ревность довести до убийства. Да и вокруг меня таких страстей-мордастей не бывало. Не тот век. Не дворянский – мещанский. Так что совершенно не врубался я, читая.

А всё потому, наверно, что Лермонтов как-то много прозаизмов напускает.

Вот самое начало.

Рифма почти не чувствуется (при звучании разговора шести человек), постоянная перемена чередования рифм в строфе (abab, aaabb), количество строк в строфе не постоянно (4, 5), то же с числом слогов в строке (11, 12, 9, 10). И т.д. и т.п. – Перед нами – быт. Начинаешь мерить на себя, а дальше – облом.

А вот когда я слушаю вальс Хачатуряна, то… Слёзы наворачиваются.

Тут, правда, можно, кажется, объяснить моим стариковством. – Мне вспоминается, как я остро переживал когда-то. Я сознаю, насколько мумией я стал теперь – всё до лампочки. И от этой разницы – слёзы по ушедшей молодости. Эти слёзы теперь у меня от любой музыки, которая меня до глубины души трогала в юности.

Тут, кстати, и ответ на мой собственный вопрос о возможности адекватно пережить произведение экстремиста. Раз в нас всех ментально сидит потребность испытания сокровенного… И раз испытание – это обязательно некая экстрема… То экстремизмом становиться способно любое мировосприятие, когда оно условно (в искусстве). И просто, когда мы соотносим искусство с жизнью, то вмешивается историзм. И в каждой точке истории то одно, то другое общепринято за экстремизм. Мещанский идеал, казалось бы, навсегда лишён экстремизма. А вот кода он у Пастернака в “Докторе Живаго” выведен великим в противостоянии с революционностью, то даже я, падкий на революцию, последние главы того романа читал, словно по облакам ходил.

Но вальс Хачатуряна всем без исключения нравится, не за экстремизм, а за акт испытания, за ежесекундное дразнение вас противочувствиями:

"Что-то демоническое есть в этом вальсе. Что-то загадочно-прекрасное заключено в этой музыке… победительная и прекрасная скорбь” (Андроников. https://biography.wikireading.ru/147035).

“Не то печаль, не то радость, что-то томительно-трудное и невыразимо притягательное” (Ю. Манн. http://sobolev.franklang.ru/index.php/pushkin-i-ego-vremya/131-mann-yu-o-maskarade-lermontova).

Сам Хачатурян поражался, что для предыдущей постановки “Маскарада” был использован “Вальс-фантазия” Глинки (слушать, например, https://www.youtube.com/watch?v=6IvlAQTIoXk). То – романтическое произведение.

"В основной теме вальса борются два начала, две возможности. Первая – возможность утраты, связанная с минором, ниспадающим характером мелодии, её надломленной меланхолией. Вторая возможность – явная полётность, воздушность, изысканность мелодического рисунка, которая ассоциируется с образом сильфиды, нездешнего сказочного существа, обещающего неземное блаженство. Музыка “Вальса-фантазии” как бы колеблется между полюсом надежды и полюсом печали… И тема печали побеждает, грозный вихрь уносит музыку “Вальса-фантазии”, оставляя надежды несбывшимися и сердце разбитым” (http://music-fantasy.ru/materials/glinka-vals-fantaziya).

Хоть масса специалистов считает, что Лермонтов тоже романтик, Хачатурян чувствовал, что это не так. И удивился, что “Вальс-фантазия” была привлечена для “Маскарада”. Но, что иное он должен был сочинить, он не понимал и метался. Очень тонко сказав потом:

Не то, чтоб радость...” (http://rudnik92.blogspot.co.il/2015/06/blog-post_11.html).

Тут главные слова – противоречие: "стремленье вдаль” и "сердце сжалося”.

И Нина хочет быть принципиально свободна от брака, и ей больно от такой неверности любимому мужу. Внешнего виноватого нет.

У Глинки тоже, казалось бы, противоречие: "блаженство” и "грозный вихрь”. Но. Если вдуматься, это не противоречие. Это хорошее внутреннее и плохое внешнее. Противоречием было б, если были б два “хорошо” или два “плохо”.

Хачатурян, сочинив вальс к постановке “Маскарада” в честь столетия со дня смерти Лермонтова, впоследствии добавил к нему несколько частей и превратил всё в оркестровую сюиту. Так никакая часть вас так не проймёт (слушать https://slushat.com/music-search/%D1%85%D0%B0%D1%87%D0%B0%D1%82%D1%83%D1%80%D1%8F%D0%BD_%D1%81%D1%8E%D0%B8%D1%82%D0%B0_%D0%BC%D0%B0%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%B0%D0%B4_music01.html#play, например), как вальс.

А всё потому, что там нет двух “хорошо”.

Мне представляется, что сам выбор Рубеном Симоновым в 1941 году для столетия со дня смерти Лермонтова “Маскарада” очень глубок.

В стране был объявлен построенным социализм. Централизованный, скажем так. И это – хорошо (война на носу; спектакль был поставлен за день до начала войны). А есть же и "стремленье вдаль”, к тому, что наступило мимолётно в первый год советской власти, самоуправление, когда было 30 независимых советских областей. И то тоже хорошо.

И у самого Лермонтова были два “хорошо”: сверхчеловек (то есть ни во что не ставящий всех остальных людей) Арбенин и любящий жену Арбенин; любящая мужа Нина и стремящаяся хоть на минуту на абсолютную волю она же.

И трагедия самою собою как трагедией “говорит” нам, что мыслимо сверхбудущее, когда такого разрыва не будет на земле. Не то, чтоб это было бесплотное существование всех, и воскресённых при Страшном Суде, в Царстве Божием на небе. Нет. Не христианское. А – безрелигиозное. Раз мыслимое, то свершащееся.

И потому Лермонтов и не романтик, и не демонист.

Но вернёмся к благому для всех сверхбудущему. Вот только нецитируемо оно.

И потому и называется такое произведение большим искусством по праву. Тогда как всякое другое, сочинённое для того, что есть в “тексте”, т.е. для цитируемого, произведением большого искусства не является. И называется большим искусством не по праву.

Ни Лермонтов, ни Симонов, ни Хачатурян этого не знали. И это обеспечило им художественность (происхождение из подсознательного идеала).

И как в Бога и в Его Царство на небе (чем не экстремизм) способны верить обычные люди, так и любой экстремистский идеал художника, будучи выражен подсознательно, может – тоже подсознательно – быть адекватно воспринят обычным человеком, не экстремистом. Повторяю, его подсознанием воспринят.

И уж дело критика довести это до сознания своих читателей. Ну за исключение тех, кого само озарит.

А до озарения – простое нравление. Вальса, например. Из-за дразнения чувств на каждом отрезке времени:

1) "первые такты этой удивительной музыки, еще до появления темы, когда, словно на качании высокой волны, вздымается суровое, бурное звучание оркестра” (Андронников). Как абсолютная (словно перед Богом) верность супругов друг другу не смотря ни на что.

2) Появление темы, изящной и извивающейся, темы Нины, в полной мере женщины. У которой “своенравие природы... А милый пол, как пух, легок”.

И от этой разницы "начало этого вальса мгновенно захватывает вас” (Андронников).

Впервые опубликовано по адресу

https://klauzura.ru/2017/08/solomon-volozhin-pochemu-neuvyadaem-vals-hachaturyana/