Почему вымерли ненандертальцы? Оттого, что оледенение Европы кончилось? Мамонты исчезли, главная еда неандертальцев? Или сжили их со света более умные кроманьонцы? – Если суммировать, можно подумать, что подвела неандертальцев излишняя специализация – мясная пища.

Следующая специализация в Европе явилась на фоне изобретённого ариями сельского хозяйства.

"Есть остроумное определение Фернана Броделя, где проходит граница между Европой и не-Европой: по нулевой изотерме января. Потому что западнее – теплее, и там один режим работы, крестьянский в первую очередь, круглогодичный. А восточнее – холодно – там на печи приходится лежать всю зиму и лапти плести” (Кантор. https://lib.rmvoz.ru/bigzal/why-Russia-is-Russia/nulevaya-izoterma-yanvarya).

Западнее – Западная Европа, восточнее – Россия.

Немецкие дети голову имеют, а у русских она есть. – На Западе менталитет имущественный, а в России – бытийный.

Удирая на север от степняков, славяне, будущие русские, поглотили жившие там финские племена и от них приобрели бытийный характер упомянутого глагола.

Общая бедность-богатство тоже отдалённо связана с нулевой изотермой января. И задержка феодализма – тоже. Ибо до индивидуального богатства (и соответствующей личностности) за западе можно доработаться, а на востоке, где царствует авось, личностность проявляется больше в побегах в казаки (на юг и восток, вплоть до Тихого океана). Если же не бежать физически, то – морально. Как следует из укороченной мною цитаты из Феофана Затворника: "Дела не главное в жизни, главное – настроение сердца”. Что тоже характеризуется "взрывной энергией”. Причём, мало ли на что направленной.

Та изотерма над Балтикой имеет выброс на восток и немного не доходит до Ленинградской области. Там и родилась Русь. На границе с финнами с их бытийностью глаголов. И кажется, что глубоко знаменательно, что действие повести Анаит Григорян “Поселок на реке Оредеж” (2018) происходит в глуши Ленинградской области.

Это действие демонстрирует всеми действующими лицами, что капитализм, требующий приоритета дела, не соответствует менталитету народа, для которого главное – настроение сердца.

Самая прокапиталистка тут – продавщица Олеся Иванна. Судя по отсутствию в повести над нею начальства, она и хозяйка магазина. Она, да, хапужная. И впарить покупателю ненужный ему товар может, и наврать, что он свежий, и хапать себе чужих мужиков горазда. Так и она позволяет себе и даром угостить кого, и плачет, что Пётр её шалавой считает и уходить от своей жены к ней не хочет.

Главное, у этого Петра "лицо было не то чтобы красивое, но из тех, которые нравятся женщинам”. Красота в повести непререкаемая ценность среди – если про красоту забыть – в остальном совершенно убогой жизни. Сама эта вот констатация красоты Петра даётся в ситуации смущения ею и отца Сергия, и его жены Татьяны. Он подвёз отца Сергия домой на грузовике и надо как-то отблагодарить. Татьяна зовёт в дом на чай и яблочный пирог. И её муж, и она сама смущаются при этом. И дана эта красота. Словно ясно, что любое приближение Петра к женщине предполагает её соблазн. – Настроение сердца… – У Татьяны-то с Сергием всё никак ребёнок не родится. Может, от Петра б родился, думается, читая такое предварение к его красоте: "Сергий с каким-то смущением поглядел на Петра, и Татьяна тоже отчего-то смутилась. Петр был выше Сергия…”. – Еле заметный штрих, но он выпячивается от неоднократного, как бы исподволь, мелькания в мрачной повести красоты, как безусловной ценности.

Красива и главная героиня, Катя, и её сестра, Лена, и их отец, и их мать, и любимый Катей Максим, и попадья Татьяна, и сам отец Сергий, наверно, был очень хорош, раз Татьяна согласилась пойти за него, только раз его и видев-то, правда, остолбеневшего от её красоты (такое и само по себе нравится), и комиссар, когда-то влюбившийся в Катину бабку, значит и сама она тоже, и подруга её, бабка Женя, "была в поселке первой красавицей”. Слово “красота”, отнесённое к населению посёлка, встречается в повести 23 раза. А есть ещё и описания действия этой красоты, например, Катиной на Стаса, на Максима, красоты Максима на Катю, матери Кати на её отца при ухаживании, Оксаны Иваны – на всех мужчин. Татьяны – тоже.

И по отношению к гаданию на взаимную любовь (с Максимом) чувствуется безоговорочное согласие на жертвенность во имя путь и краткой, но взаимной любви:

Это была выпь. И мне вспомнился мрачный рассказ Чехова “В овраге” тоже с выпью. И мелькнула даже мысль, не аналоги ли обе вещи по мрачности. Но там у Липы, лишившейся ребёнка, мужа, убежавшей из дома, где все от неё отвернулись, жизнь, собственно, печально кончилась. А тут, у Кати, всё впереди. И взаимная любовь с Максимом – тоже. А розовости – нисколько в мировоззрении автора. Тот же Максим…

И как нет никакого иного Абсолюта у нынешних русских людей, кроме Красоты, а любовь – не вечна, то и понятно, что её исчезновение заливают водкой. В провинции это просто очевиднее, чем в городе, но везде в России – так. Катя не то, чтоб это принимала сознанием, но она окружающее не отрицала и не хотела уехать в город не только из-за перспективы с Максимом, а из традиционализма. Который в этой повести есть что? – Настроение сердца. Оно есть русский Абсолют.

И он – изменяем. Нет специализации у русских. Как она определилась – в собственничестве, в материальном успехе – на Западе. О Западе вспоминаешь в силу минус-приёма: о Западе нет и иоты в повести (что бросается в глаза из-за контраста с действительностью, когда теперь на западное молятся не только западники, сам президент РФ при всём упоре на экспортозамещание страну в автаркию не бросает).

Или всё же есть в повести Запад?.. – "Лав из”, жвачка (перевод: любовь есть), на неё падка Ленка, потенциальная будущая западница, мечтающая уехать в город, выйти там замуж, обрести успех, а пока укравшая деньги у отца, чтоб купить эту жвачку. И схлопотала от отца, пьяного не настолько, чтоб не обнаружить пропажу и не угадать, кто мог украсть.

Но это ведь прозападный мизер. Как мизер в повести и антикапитализма, и ностальгии по СССР. – Самодостаточность этакая российская так и веет. Суровая, с разнузданностью, но зато с Абсолютами (красотой и водкой). С исключительностью (и красота, и водка вводят в изменённое психическое состояние любви и опьянения). А у кого – и с верой в Христа.

Два священника выведены в повести. У отца Александра не было разлада веры с водкой. А отец Сергий не зря сделан пришедшим к вере не до поступления в Духовную академию. Он сделан туда поступившим подневольно. Неверующий отец-фельдшер, "в буквальном смысле силой заставивший его поступать”, а руководствовался просто: "Духовная служба представлялась ему делом бессмысленным, но в то же время – несложным и спасающим от, как он выражался, “человеческой слякоти”, в которой ему приходилось возиться с утра до поздней ночи”. – Понимать это нужно так: материальный ужас сам выталкивает фельдшера в идеалистическое спасения веры в человечество, которое избавит когда-нибудь себя от болезней; такой же механизм самоспасения (с упованием на когда-нибудь) священника ожидается от процедуры отпущения им грехов на исповеди; даже с верой в Царство Божие на небе проще, чем с верой в будущее человечество. Потому и загнал фельдшер своего сына, склонного к математике, в Духовную академию. И оказался прав: сын пришёл к вере от открывшегося ему на своём посту священника ужаса окружающей (капиталистической) действительности. – Искренно верующая Россия тоже против капитализма. Не только менталитет, рождённый восточнее нулевой изотермы января в Европе.

Для достоверности выражения Абсолюта красоты писательница, с одной стороны, называет Катю почти всё время по фамилии (взрослой можно ото всей души отдаваться любви), а с другой, чтоб задействовать юношеский максимализм, ей 13,5 лет ("семь классов Комарова с грехом пополам окончила, а в восьмой не пошла”).

А приятие пьянства (и хулиганства Босого) для удовлетворения настроения сердца как менталитета сделано писательницей смягчёнными словами и с точки зрения девочки.

Например, пьяница-мать практически не появляется в повести. Сделано это так. Фабула повести – несколько дней жизни Кати. В первый (это первая глава) она договорилась о работе в магазине, призналась отцу Сергию, что влюблена, гадает на Максима. Во второй день (вторая глава) Максим, зайдя в магазин, приглашает её на свидание, Ленка ворует у отца деньги, тот её жестоко избивает, обе они идут в церковь, попадья оказывает помощь и оставляет у себя ночевать. В третий день (третья глава) Катя, - ей разрешено опоздать на работу, - ходит на свидание с Максимом, на обратном пути её избивает Босой, она опаздывает на работу, Ленка ворует трусы у соседей. Четвёртая глава о попадье с попом. Пятая – о ещё одном дне Кати на работе. Тут обрыв повествования. За всё это время мать появляется только криком за стеной, чтоб Лена и Катя не кричали (при гадании).

Все остальные несколько “появлений” матери – только в воспоминаниях Кати, от имени которой всюду, кроме главы о попадье, идёт повествование в стиле потока сознания. Мать там дерётся, орёт, но всё это – не явь, а как помнится Кате. – Отстранённо. Мол, плохо, что пьяница, но… Какая есть, такая есть.

Когда бьёт отец Ленку – Катя присутствует. Но сперва у неё какое-то помутнение в голове (это смягчает описание расправы – тут скорее психология). Следующий натурализм ужасен, но дан объективно (и о собаке Лорде есть, и о влиянии сумерек на вид Ленкиных глаз):

"…батя, ухватив ее [Ленку] одной рукой за тонкую шею, другой за плечо, оттащил в сторону и ударил головой о заборный столб…

Дано не избиение, а то, как оно видится со стороны Кати.

Впечатление какой-то нормы, да, нехорошей жизни.

То же и с избиением Кати Босым.

Катя даже и не думает, как Ленка, уехать из посёлка в город. Ответственная. За мелкими ж надо ухаживать при пьянице-матери.

Ну, мол, вот такие обстоятельства. Какие есть, такие есть. Ей, девочке, да, пьянство и драка не нравятся. Но пьяным и драчунам нравится, наверно. – Будем жить так. Жизнь прожить – не поле перейти. – Бытийность. Не преобразовывать же климат родной земли или не бросать же её и ехать на Запад – выводишь для себя.

Повесть обрывается внезапно. Значит так всё и продолжится в будущем. А счастье там – будет. Хоть и недолгое. Но. Такова жизнь.

И даже лучше она, чем у других народов, понимай, ибо – с Абсолютами, с исключительностью.

Но это уже – в подсознательном идеале автора, а не его сознании.

Не лезть бы мне глубже с пояснениями… Ибо напишу не общепринятое… – Но это было бы самоцензурой и приспособленчеством.

Да простятся мне неуклюжие, быть может, теоретизмы.

Когда главное – настроение сердца, то это недоницшеанство, если смутные притязания не доходят до выражения принципиально недостижимого метафизического иномирия (тогда это просто ницшеанство). Радость ницшеанства единственная и творческая – возможность дать его образ. Как неведомая никому выпь в упомянутом чеховском “В овраге”, когда Липа сидит с мёртвым ребёнком у пруда, и вокруг – никого:

А у недоницшеанцев идеал ближе, на этом свете – исключительность. Любовь, изменённое психическое состояние, пусть и водкой… Это выше, чем простое мещанство – Личная Польза. А у Григорян – в экстазе самозабвения исключительности – нет даже и в подсознании задачи сравниваться с кем бы то ни было. Она вместе со своей Катей идёт, как сомнамбула, по жизни, и ей удаётся всё то объективно мизерное, на что она претендует как на цель жизни – на счастье.

Мне вспоминается случай…

Я помог знакомому с дипломным проектом. Он защитился. Устроил пьянку. Все напились в меру возможностей своего организма. Мне предложили остаться спать там. А я заупрямился и пошёл домой. И меня шатало. Улица была совершенно пустой, попасть под машину я не мог. И я “рассудил”, идя по проезжей части, что я не буду сопротивляться, пусть меня тянет вон к тому, левому, поребрику. Я дойду до него. От него оттолкнусь и на середине дороги пойду, уже не виляя. Но на середине мне идти прямо не удавалось. И я соглашался: хорошо, я оттолкнусь теперь от правого поребрика… И так, зигзагами, я пришёл к дому. А дверь заперта. Звонить – это разбудить соседей. Мне – на второй этаж. Дом был деревянный. Стены – досками не впритык, а как бы ступеньками. Толщина доски – толщина ступеньки. – Я снял ботинки, связал их друг с другом шнурками, перекинул их через шею себе за спину и полез вверх, к веранде, цепляясь кончиками пальцев рук и ног за те “ступеньки”. И не подумал, что глуплю. И залез.

Вот такое же ощущение с потоком сознания Кати. Что ей до того, как живут люди в городе или на Западе. Ей бы следующий шаг по жизни сделать верно. Не нарваться на пьяных отца или мать, не встретить Босого, обратить на себя внимание Максима… И т.п. Как ночью следующий шаг ставишь в освещённое фонариком пятно, а что за ним – не знаешь и не надо знать. – Прорвёмся! Нас ведёт исключительность.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/ruzhizn/solomon-volojin-krasota-i-vodka-5e7882b3f4ce282369cf8a58