Впечатление какого-то бледного дежавю постепенно овладевало мною, пока я читал миниатюру Грановского "Дежавю" (http://www.pereplet.ru/text/granovskiy02may07.html). – Где я что-то такое читал?

И вспомнил. – "Amnesie in literis" Зюскинда. Интервью патологически забывчивого литератора.

Но.

От Зюскинда у меня осталось общее впечатление как о писателе, умеющем описывать ювелирно-натуралистически. Читаешь и становишься тем, о ком написано. Перестает существовать реальное окружающее. (Тогда как на самом деле автор против чрезвычайщины.)

А тут?

Первое предложение, обычно весьма значимо:

Я это не вижу.

Дальнейших подробностей тоже не вижу: готический орнамент на стакане (какой это? готический…) Подогретое молоко, правда, это знакомо. Но Божоле… Да еще и 1951 года!.. Я когда-то специально занялся было вхождением в курс, что такое понимать толк в вине. – Ничего не выходило, и я бросил. Слишком изыскано это.

Может, и не надо мне видеть, ощущать? Тем более что герои – писатели, которых я не читал. И если автор рассчитывает на таких же, то и не нужно мне знать, имеет ли отношение говоримое героями-писателями у Грановского к тому, что они написали не у Грановского.

Хорошо. А то было бы слишком сложно.

Итак, обстановку и героев я не вижу, ассоциации с ними – что-то туманное. Отличать их друг от друга – невозможно. Речь у всех одинаковая. Содержание речей – какие-то эмпиреи (надо ли в них вникать? – подозрение, что не надо, и не вникаешь). По именам ориентироваться? – У кого какое имя? Если имеется в виду, что они на слуху, тогда можно. Но если не на слуху… Не русские. Фамилии – Борхес и Кортасар. А имена – Хулио и Хорхе. Тяжело прикреплять в уме, что к чему.

Но, может, и не надо? – Вон. Когда выдается первая прямая речь, то привязана она, - в глубине предложения, - к имени Хорхе. "Кто это: Борхес или Кортасар? Или вообще третий, безымянный русский?" Или надо быть цепким и помнить, что если в первом абзаце, где молчат, с молоком - Борхес, а во втором, раз заговорил, "отхлебывая глоток молока", - Хорхе, то Хорхе есть Борхес. Или можно не вникать, коли само в ум не ложится? Может, автору и нужно пудрить мне мозги?

Все как-то – блезирно. И с точки зрения повествователя, – а это безымянный русский, мужиковатый (пьет водку, когда те – молоко и вино; курит "Ватру, когда аргентинец - трубку"; понимает высокоумные речи мэтров, лишь опьянев), - так вот с точки зрения повествователя все разворачиваемое перед ним – ерунда.

Перечитал.

Автор ведь что делает? – Качает нас. Мы прочитываем великие имена: Борхес, Кортасар (почтение), - и тут же читаем: "наплевать".

Это те самые противочувствия, предвестники художественности?

Или это просто проведение уже в деталях, на лингвистическом уровне, - проведение банального сюжета об особой победительности русской. Как гоголевский русский мужик на дорожном снаряде из одного дерева обгоняет снаряд немецкий, что железным схвачен винтом, да и другие высококультурные народы обгоняет. – Тут же простецкий русский, напившись водки, встрял в высокоумные речи великих евроаргентинцев и заморочил их. Они как бы аж умом тронулись. Одно дело – в свои литературные произведения вводить мистику, а другое – в реальности напороться на такое же.

Всесилие слова! Таков, что ли смысл рассказика Грановского?

Я нарочно посмотрел другой его рассказ, "NEMNOGO RAYA". Там тоже о всесилии, если и не слова, то намеренных перестроений в мозгу. Там начинается с эффектной картинки, как туземцы не видят подплывшего к их острову корабля Колумба. Потому не видят, что они никогда подобного не видели. Им надо мозги перестроить, чтоб увидели. Например, войти в курс их уровня, показать (спустить с корабля) шлюпки. Это уже поближе к их пиро`гам.

Как в "Дежавю". Мэтры о существовании времени что-то плетут, о придумываемости писателем этой субстанции. Мужик встревает, подлаживаясь: "А текст может обходиться без времени?" Дальше – еще: писали-де в рассказах о встречах двух себя, разновозрастных. Дальше – больше, больше: детали тех встреч.

И, как в "NEMNOGO RAYA" Грановский доводит до магии (под внушением художником становится продавец картин художника и т.п.), так и в "Дежавю". Под вопросами мужика проявляет себя в ответах замороченность мэтров, морочивших читателей.

Действительно ли, заморочив морочильщиков, мужик искренен? (Вспомним последние слова миниатюры: "…к тому времени это уже не имело никакого значения".) И как они относятся к тем, что в начале: "Главное, что мы оказались в нужное время и в нужном месте"? Что - в начале - главное? Посадить мэтров в лужу, как оказалось? Или заодно и нас помотать?

Нас тоже.

Мы ж тоже сбиты с толку.

В том числе и этим противоречием: "главное" - "никакого значения".

В какое-то измененное психическое состояние ж оказываемся погруженными от всех этих выкрутасов с самой по себе замудростью мэтров и, главное, со временем: текстов, сочиненных мэтрами, текста, выданного нам повествователем-мужиком.

Он к ним на "ты" обращается, а они его имени не знают и не реагируют на панибратство…

Как он вообще мог оказаться за их столиком?

И надо ли вообще ко всему этому серьезно относиться?

Не голос ли автора слышен в последних словах миниатюры? – Все не имеет никакого значения!

Тем более что и название-то, "Дежавю", не соответствует описанному в текстах – и Грановских мэтров, и "я"-повествователя. У Грановских-то мэтров же раздвоение личности ИХ героев, у "нас" превращающееся в раздвоение личностей "наших" героев. А дежавю это чувство, что я уже был в подобной ситуации.

И то и то – да – странные. Читателя Грановский погружает тоже в странное переживание. Но это не дежавю. Главное же, имеет ли оно отношение к катарсису, к художественности, к противоречивым элементам, породившим противочувствия и тем обеспечившим катарсис?

Думаю, нет. Как и сеанс, скажем, гипноза не имеет отношения к идеологическому искусству с его – если не надоело повторение – противоречиями и т.д.

Нет у Грановского структурных противоречий. Перед нами иллюстрация (с демонстрацией) того, что называют НЛП. Нейро-лингвистическое программирование.

(Я подозрение свое, зародившееся от профессии Грановского, проверил, кое-что о НЛП почитав.)

Итак, иллюстрация.

Мужик Борхеса и Кортасара якорит (термин НЛП), входя в круг их интересов, ставит себе так называемую в этой психотехнике хорошо сформулированную цель – чтоб мэтры замолкли или чтоб стал заплетаться их язык. Мужик должен обладать чувствительностью. Т.е. остановиться, когда достиг цели ("Последнее слово прозвучало не совсем разборчиво, но к тому времени это уже не имело никакого значения"). Ну и он должен довести (и довел) мэтров до состояния, о котором они, может, несмело мечтали, сочиняя свои фантастические рассказы, – до некого транса. Герой-Борхес, мы видим, в транс вошел скорее, герой-Кортасар – медленнее.

Теперь – демонстрация НЛП на нас.

Вам нравится необычное – пожалуйста. Вы хотите упиться-погрузиться – нате вам заморочку. Не такую, как у Зюскинда, с психологическим экстремизмом-натурализмом - ради трезвого реализма в катарсисе. А заморочку рефреймингом (frame – фрейм – рама, каркас, остов), мошенничеством – чтоб вы одурели. Так, начав с правды: "В одном из своих рассказов ты, Хулио, когда-то написал, как однажды встретил своего двойника", - мужик Грановского при переходе к вопросу в адрес Хорхе уже упустил слово "рассказ": "…тоже когда-то писал, как встретил себя двадцатилетнего…". Хорхе, можно понять (и понимается), о себе реальном писал.

(Я потом проверил. Это не мемуарное писание было у Хорхе Луиса Борхеса. Не поднятый из медицинского архива и опубликованный письменный отчет лечащему врачу о посетившем пациента Борхеса видении. А написано это в тексте рассказа "Другой" из книги "Книга песка". http://www.borhes.ru/llib-al-bks-1657/)

И вот "на наших глазах" (витающие, правда, черт те где герои-писатели) сходят с ума на минуточку и нас заражают.

Мы ж по ходу чтения не осознаем маленькую подтасовку (пусть!) "я"-повествователя, мужика, не автора. Да и не мужик, а Борхес и Кортасар Грановского неумеренно реагируют на свои писательские (выдумка же!) слова. Эти реакции такие: "На какой-то миг он замер", "он заметно начинал нервничать", "На побледневшем лице Хулио даже выступила испарина".

Читателю ж Грановского невдомек, что эти сильные эмоции связаны у одного писателя со старанием ответить самоцитатой, у другого, наоборот, ответить не так, как когда-то сочинил.

Например, Борхес Грановского лишь три лишних (по сравнению с Борхесом реальным) слова вставил в самоцитату: "А потом" и "то". И Грановский, строго говоря, формально чист перед своим читателем: взял же в кавычки самоцитату своего Борхеса. Мы, выходит, сами виноваты, что переносим "грановскую" сильную эмоцию героя-писателя с потуги дословно вспомнить фразу из давно им написанного художественного произведения на свежую попытку внедрить в жизнь только что прочтенный нами (а мы думали, то было ля-ля) философский постулат, мол, времени (о ужас!) нет.

Я написал: "мы думали". Ничего мы не думали, пока читали. Нам падало в подсознание, и оно "думало". На то Грановский и рассчитывал.

Если б мы думали, мы удумали б, что самоцитата героя Грановского есть сильнейший довод как раз ЗА существование времени.

Но мы ж обычные читатели, а не философы, мгновенно осваивающие силлогизмы по поводу такой категории, как время. Именно на таких простаков и рассчитана миниатюра Грановского.

А мы ж просто читаем. И через несколько строчек прочитываем, что юноше в 1918 году Борхес дает доллар 1964-го года.

Между прочим Грановский тут чуть-чуть рисковал.

Кто рассказ "Другой" читал, мог запомнить, что там потом оговорено, что на долларах, оказывается, дат не ставят.

Но я ж говорил выше, что Грановский рассчитывает на простаков. А те могут Борхеса и не читывать, тем более этот рассказ. Если же читали (или сами знают про недатирование), то датирование доллара сойдет за ухмылку Грановского, которая тут в конце миниатюры не только от имени мужика-повествователя проскользнула.

(Думаю все же, Грановский рассчитывал, как минимум, что его читатели подзабыли рассказ "Другой". Ибо там писатель Хорхе Луис Борхес живописует попытку своего героя ввести время в мир. Она такая, - я реконструирую, ибо в рассказе на мой результат имеется только намек. - Герою до 1918 года приснился сон, в котором он-молодой встретился с собой-стариком. Во сне молодой изорвал доллар. Проснулся. Забыл сон. А ничего ж, что случилось за жизнь – или за сон - из мозга не исчезает… Дожил до 1969 года. И с ним случилась зрительно-слуховая галлюцинация. В ней полувсплыл забытый сон, обогатился подробностями времени между годами 18-м и 69-м. Галлюцинация прошла, оставив очень неприятное впечатление. Из-за чего герой не стал пытаться ее "досмотреть-дослушать", сходив на место, где она случилась. Все.

Грановскому такой, нормальный, результат не годился. Поэтому он заставил своего живого – времени повествования мужиком - Борхеса: 1) войти в рамки когда-то сочиненного рассказа, то есть поверить, что сочиненное есть явь, а в той яви молодой не изрывает доллар, 2) сказать мужику: "Бедный мальчик, он, наверное, где-то и до сих пор трепетно хранит этот доллар, надеясь, что проснется и все окажется сном..."

На случай, - если читатель рассказа "Другой" все прекрасно помнит, - такому читателю, рассчитал Грановский, не будет отвратительна отсебятина Грановского: имеет же он, автор, право на выдумку!)

С Кортасаром я не смог проверить. Да и Грановский подстраховался: его Кортасар-де не хочет повторять им когда-то сочиненное. Это требует двойного напряжения: и вспомнить написанное, и ответить иначе. И потому так нервничает.

И формально Грановский перед читателем не при чем. Это нас самих, читателей, заносит под влиянием писательских слов.

Если можно верить Википедии, в жизни энэлписты не стесняются даже признаваться во лжи:

Важна не правда, а эффективность.

(Вспомните фильм "Брат", Данилу Багрова: сила в правде.)

Но сила слов в миниатюре Грановского – налицо.

И все это – с усмешкой. Шаляй-валяй, "никакого значения".

Навредило НЛП героям-писателям в рамках миниатюры? – Ну и что. Автор же смеется. Это данный мужик им навредил (а автор вас чуть повредил), практикующий же коммуникатор не навредит-де.

Из этого смеха видно, что автор верит в НЛП. В том и состоит идейный смысл вещи: хочешь – получай! Достижимость! Успешность – главное слово рекламы и техники НЛП. Вообще это дух нашего времени. Ус-пеш-ность!!!

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/34.html#34