Из всех определений художественности я выбрал для себя одно: противоречивость элементов (для выражения подсознательного), - и с тех пор всю свою сознательную жизнь посвятил проверке всей истории искусства на соответствие её выбранному мною определению. И история чаще всего согласно кивала мне: ты прав. А в истории ж кто сохраняется? – Великие. Вот у меня и появилась аллергия на ситуацию, когда имя-то великое, а произведения его объясняют исходя из того, что нет в них загадки, а есть, скажем, поучение, поучение человека, заранее знающего, что такое хорошо и что такое плохо, или нет загадки просто потому, что человек открыто усиленному выражению чего-то, всем известного, своё произведение посвящает. Всё прикладное искусство (оно ж знает, к чему приложено) у меня превратилось во что-то второстепенное. Целые эпохи (религиозно-риторическая, секулярно-риторическая) стали головной болью (риторика – это ж противополюс подсознанию). Сатира потому у меня подпала под подозрение, что она самый нехудожественный род искусства.

Особенно плохо я стал переносить сатиру. Из-за опасности оранжевой революции в России (не выдержит, мол, Россия 5-ю за столетие революцию). И вот сидел, читал “Старик и ангел” оранжевого Кабакова и дочитал до аллюзий с путинской Россией. Неожиданные такие. И так смешно стало. И я вспомнил, как на днях досадно было смотреть “Капричос” Гойи и читать, что это нравоучение, мол. И подумалось: вот бы люди, что там нарисованы, были – как у Кабакова – неявно узнаваемы, тогда совсем другое впечатление было б. Вот был бы на втором офорте сам Гойя Гойей же осмеян… А что? Разве не похож?

Такое же грубое лицо, большие глаза. Можно думать, что и баки такие же. Нос, правда, помясистее в “Капричос”, и от носа до губы расстояние поменьше. Но есть и более похожее изображение.

Вполне персонаж в “Капричос” может сойти за сатиру на себя. Очень горькую, судя по всё-всё-всё понимающему выражению этих печальных глаз. И где? На собственной свадьбе.

И невеста пронзительно, на мой взгляд, похожа на его жену.

Верхняя половина, да, под маской. Но нижняя! Да даже и этот висячий нос аж под маской же виден.

Причёска - не в счёт. Она каждый день или месяц у женщины может быть другой.

Ещё в офорте женщина довольно толстошеяя, не как на портрете. Но зато сутулая. А сутулость лично я и в портрете вижу.

Не исключено, правда, что в офорте женщина просто вытягивает губы для поцелуя. В улыбке. Её ж, несчастную, втёмную выдают замуж (это, думаю, означает маска на лице; там, где глаза, нет же отверстия).

Ну и странно, что жених такой старый (Гойя женился в 29 лет или даже раньше). Да и свита… Гойя женился на сестре члена Королевской Академии и придворного художника короля Карла III. Женился вынужденно. Соблазнил её. Значит, она за него шла по любви, а не втёмную. – Или по власти тёмной силы, которая распоряжалась ею… Потому и грусть такая в глазах жениха… Он-то тоже во власти тьмы, страсти к женщинам. Он, может, пагубной считал эту страсть. И понимал, будучи большим бабником, какое страдание он причиняет своей жене. Может, он и самый институт брака считал ущербным, если любовь – неуправляемая стихия. А человек перед стихией ничто, получалось… И вот брак – одна сплошная фальшь, чреватая неверностью (и потому такие издевательские рожи смеются в лицо старухам-свахам, самим уродкам).

То есть отправляется-то Гойя от себя и своей жены, но быстро переходит в мировую скорбь неистинности, театра жизни. И потому всё – как бы на сцене, а внизу партер. И потому такая темень вокруг. Это и театральное затемнение, и ужас жизнеустройства.

Самое любопытное, что есть ещё на свете человек, который тоже увидел в “Капричос” личную трагедию художника:

“…рассказав о своей несчастной любви и о своей несчастливой Родине, Гойя поднялся на более высокий уровень восприятия мира. В “Капричос” впервые в европейском искусстве было сказано о беззащитности человека в его отношении к судьбе. Никогда художник не был так пессимистичен, никогда так остро не ощущал себя беспомощной игрушкой темных сил мироздания, как Гойя в “Капричос”” (http://www.metenkov.narod.ru/gallery/Goya/Goya_index.htm).

Итак, беззащитность и несчастность бабника… Ну может быть. Если представить, что нет той единственной, которая б его привязала к себе навсегда. А если и появилась единственная, герцогиня Альба, так она изменила. И – нет счастья в жизни!

(Не все-де могут так, а только высшие.)

И, чтоб утвердить свою исключительность, надо саму по себе гравюру сделать исключительной. Она ж сама по себе, в отличие от живописи, дающей иллюзию полной настоящести изображённого, настаивает на сделанности его. Видна воля автора. Видно, что это бумага и штрихи на ней. Сколь бы разнообразно по глубине и ширине ни были прорезаны на медной доске линии, “получая различные эффекты моделировки, градации блеска тона, силы рельефа”, всё равно “господствует ритмический, закономерный штрих включенный в строгую систему параллельных и перекрестных линий”.

То же, собственно, в офорте (где не только штихелем, а плюс ещё и травлением делаются штрихи), только “травленая линия обладает везде одинаковой толщиной и не имеет острия” в месте, где линия кончается.

Так новостью ко времени Гойи был приём, связанный “не столько со штрихом, сколько с пятном, с тональными отношениями”, акватинта. “Сначала на доске травится обычным путем контурный очерк рисунка. Потом снова наносится травильный грунт. С тех мест, которые в отпечатке должны быть темными, грунт смывается раствором, и эти места запыливаются асфальтовым порошком. При подогревании порошок плавится таким образом, что отдельные зерна пристают к доске. Кислота разъедает поры между зернами, получается шероховатая поверхность, дающая в отпечатке равномерный тон. Повторное травление дает более глубокие тени и переходы тонов (при этом, разумеется, светлые места закрываются лаком от кислоты)”.

Гойя, похоже, в рассматриваемом офорте один раз применил акватинту, получив “в сочетании с офортом, выразительные контрасты темных тонов и внезапные удары светлых пятен” (http://lib.ru/TEXTBOOKS/ART/vipper.txt_Piece100.02).

Таким образом, Гойя воспел контраст. Чего с чем, если на одном полюсе игрушка “темных сил мироздания”? – С мужеством признаться в этом. – И где оно расположено относительно “темных сил мироздания”, это мужество? – Ну конечно же – во внутреннем мире личности. Никакие силы мироздания не способны быть сильнее этого внутреннего мира исключительного человека.

Кто он? – А вот.

Собственной персоной в самом начале всей серии “Капричос”. Чёрное… преодолевается… белым…

Я это всё написал из чувства вины перед Гойей, дух которого оскорбил (см. тут) тем, что он, дескать, опускался до нравоучения в духе Просвещения, что подтверждалось-де самим фактом обращения к офорту. С медной, мол, доски много отпечатков снимается. То есть, к народу он, мол, обратился с учительством.

А ни с каким не учительством к народу – просто душу свою, потрясённую непонятной чернотой жизни, спасал. Всего 300 отпечатков можно снять с медной пластинки. Да и отдал он их в распоряжение короля, чтоб инквизиция не дотянулась. А король станет будоражить народ?

Конечно же, никто не понял, что, например, не лживость браков, когда женщина выходит замуж абы за кого, он бичевал, а себя-исключительного в этом чёрном-пречёрном мире Зла славил. Для романтика нет на свете ничего святого, кроме его души. А всё, что вне её, даже и Разум, то от лукавого.

Я получил примечательное возражение, дескать, а где же твой обычный итоговый выход на актуальную злободневность, - выход, который сам по себе смешно читать у человека, про которого знаешь, что он порицает Бахтина.

Тут надо пояснить.

Бахтин считал (и правильно), что текст живёт в веках и что жизнь его состоит в прибавлении того смысла, которого требует новое время (с одной стороны) и который не запрещает прибавить исходный текст. Я же, вслед за другими, называю это модернизацией и дурным тоном. Но. Сам я считаю, что идеостилей в искусстве считанное количество (порядка семи), и они в веках повторяются. Из-за этого может случиться, что идеостиль имярек древнего произведения N оказывается способным стать (по похожести или контрасту) выразителем и злобы сегодняшнего дня.

Так возражавший, сам оранжевый, был совсем не против, чтоб я хвалил “Капричос” Гойи, хвалил за, пусть и плоскую, нравоучительность. Сам он, исповедуя прибавление смысла, по Бахтину, совсем не прочь зажигаться от “Капричос” на антипутинскую критику. Он не замечает, что поступает совсем по-моему: историческая аналогия-де налицо. Он думает так: в соседней Франции гремит антифеодальная революция. Испания отстаёт. Гойя завидует. И гневается на несчастный отсталый свой народ. Как гневается сейчас мой критик на отсталый от Запада российский народ, что он, народ, терпит авторитаризм, когда надо-то авторитаризм свергать и устанавливать демократию. Он-де, мой критик, знает, что надо! Как и Гойя знал! И он недоволен, что я в назидательности “Капричос” Гойе отказал. Мало, что зато я Гойю наделил глубиной, нецитируемостью художественного смысла, умением выразить подсознательное. Мало. Я ж Путина не кусаю, как он, когда я вывожу Гойю в романтики. Те ж вначале (ужасаясь действительности) были пасынками нарождающегося XIX века. Такие ж не нападали ни на кого, сами подвергались нападкам. А родные сыночки (во Франции, например), победители, хоть – как видно – знали тоже акватинту, но делать мир в общем чёрным не собирались, наоборот – раскрашивали его. А если чёрное что у них, так это цвет одежды.

В Англии тоже, если и делали что чёрным, то только одежду. Не боялись они высадки Наполеона на Британские острова.

Так на то Франция и Англия рубежа веков это одно, и Испания – другое. И будет антиисторизмом, - на что плевать моему оранжевому критику, - натягивать Испанию на Англию и Францию. Я уж не говорю, что 200 лет назад, экологически, – это одно, а нынешние дни – другое. 40 лет как известно от Медоуза, что от неограниченного материального прогресса надо отказываться, чтоб человечество не погибло от перепроизводства и перепотребления. То есть в цене скоро будет не американский глобализм, с его установкой на неограниченный материальный прогресс, а традиционализм. Авангард, так сказать, торможения (и спасения) человечества скоро будет не Запад, а Восток. И оранжевую тенденцию вестернизировать мир можно уже начинать считать вредной. И тем более мой оранжевый критик не прав. А я – прав.

Но каждый плюс имеет свой минус.

Минус данного договаривания до конца состоит в том, что мне нужно признаться в том, что Гойя, похоже, сознавал, что открыл романтизм. Он назвал свою серию офортов “Капричос”, а это…

“…существует живопись практическая (pintura practica) и живопись научная (pintura cientifica). Живопись научная ищет суть всех видимых вещей и живописцы, следующие этому принципу, подобны горным козлам, “les cabras” (исп.), которые взбираются по горным тропинкам на возвышенности, ища новых путей, не боясь трудностей, в поисках новых пастбищ, чего никогда не делают овцы, следуя за вожаком. Им подобны копиисты. Отсюда же,- прибавляет Кардучо,- и берётся обычай называть новые мысли художника – капричос” (http://en.coolreferat.com/%D0%93%D0%BE%D0%B9%D1%8F_%D0%9A%D0%B0%D0%BF%D1%80%D0%B8%D1%87%D0%BE%D1%81).

Это принципиально ново – сделать из внешнего поражения внутреннюю победу.

Впрочем, почти любой словарь в интернете переводит “причуда” как “capricho”. И тогда я могу успокоиться насчёт подсознательности происхождения контрастности площадей (именно площадей) белого и тёмного, превалирующего и символизирующего даже не небо, а мироздание.

Устами младенцев, говорят, глаголет истина. Естественность, по крайней мере. Так откуда эта зачарованность у матери этих вот испугавшихся бяки-буки детей? Не это ли как бы звёздное небо внушает её принять в себя ужасное как родное… Мир - непонятно страшен.

Мир - непонятно страшен, а вот у меня, Гойи, есть мужество прямо смотреть на него и противопоставлять свет своей души.

Непонятно только, как можно было, собственно, одно и то же долбить 80 раз…

Или Гойя так не воспринимал, а каждый раз было своё микрооткрытие.

Вот тут… Пугают зачем-то детей буками, нечистой силой, суевериями. – Плохо? Так вырастают привычные к тёмным силам взрослые? То есть социум виноват в собственной темноте? Или есть нечто в нас, что тянет нас испытывать себя тёмным? Не оценишь светлого, не погрузившись в тёмное? Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься… Но можно ж и не выдержать испытание? Оно ж потому и испытание, что не знаешь заранее, чем кончится… Или тем паче важно потягаться аж с таким… Пан или пропал! Иначе будешь маменькин сынок.

А если и маменькин сынок… Разве он выбирал себе метод воспитания? Нет. И – пути Господни неисповедимы (как говорили верующие и Бога, и в Дьявола) – что видим: самая любовь матери обернулась Злом.

У Гойи, может, само собой преодоление вышло. Он чем-то заболел непонятным. И – спасался от болезни…

Слава болезни. Слава поражению.

Поразительная новизна.

Впрочем. Новое – это хорошо забыто старое. Когда не было религии спасения, христианства, в Древних Греции и Риме, люди мужались перед лицом Рока.

А если уж привязывать “Капричос” к актуальности российской…

Смотрите, чему поначалу противостояла драгоценная личность исключительного человека? – Злу. Непостижимому всемирному Злу. Но – вовне меня находящемуся. Я был против всех. И я стал сверхчеловек. – Известно, к чему привела идея сверхчеловека. Потерпевшая всемирно-историческое поражение от либерализма наследница СССР испытывает, как и Германия после Первой мировой войны, сильнейшую потребность превратить внешнее поражение во внутреннюю победу. И потому опасность фашизма в России изрядно велика. И нужно очень внимательно относиться к романтизму, этому – если одним словом – эгоизму в моральном плане и солипсизму – в философском. И особенно потому, что теперь предаётся забвению понятие гражданского романтизма. Он и с такой тенденцией бывал сразу после рождения, против тирании направленный, коллективистский. В такого романтика превратился Гойя, когда Наполеон вторгся в Испанию, и народ поднялся на войну против него и предателей внутри Испании. Но то уже был другой Гойя. Тогда уже было ясно, где и кто есть зло (уже с маленькой буквы).