Городницкий впал в русофобию. Я его на этом поймал в одном нюансе песни. И получил возражение, дескать, послушай “Севастополь останется русским” (2007). И вот я берусь за, может, непосильную задачу: доказать, что и эта песня написана не из глубины души, а от замысла сознания, что сразу не есть хорошо.

Я не знаю сейчас, как доказать (я пробежал глазами текст – никаких странностей, кроме придания городу качества одушевлённого существа – возможности передвигаться в пространстве):

Странно, что поэтизм применяет раненный солдат. (Потом до меня дошло, что странность и в том, что солдат, а не матрос*.)

Но я хочу вернуться назад в ту секунду, когда я бессильно подумал, что я к Городницкому, похоже, не придерусь. Кроме факта такого: меня оставила холодным эта песня.

А я очень чувствительный. Очень. Не поверите, напевая себе всем когда-то известный “Заветный камень” - иногда даже беззвучно, мысленно напевая – не раз у меня сдавливалось дыхание и слёзы лились из глаз. Честно. Поверьте. Свидетелей нет, доказать не могу, это всегда происходило без свидетелей.

И я решил искать разгадку бесчувствия моего к песне Городницкого в сравнивании её с “Заветным камнем” (1943) – слова Жарова, музыка Матусовского (этого можно было ожидать… слова её переживая, я опять залился слезами). Хворостовского слушать (тут) – опять невозможно без слёз.

Текст исправлен в самом конце в 1944-м, когда Севастополь был отвоёван.

Понимаете… В этой песне всё – естественно. Это – прошедшее через нескольких человек изложение реального – как его назвать? – эпизода:

Боцман Прохор Васюков рассказал эту историю журналисту Леониду Соловьеву, который, в свою очередь, поделился ею с читателями газеты “Красный флот”. В 1943 году газета попалась на глаза композитору Борису Мокроусову, который и сам был защитником Севастополя, поэтому данная тема была ему близка, вызвала отклик в душе. Он решил написать песню вместе с боевым товарищем, поэтом Александром Жаровым” (http://победа.екатеринбург.рф/%D0%BC%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D0%B0/%D0%BF%D0%B5%D1%81%D0%BD%D0%B8/%D1%81%D0%B5%D0%B2%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D1%8C).

Пронзительная точность! (Только вместо отбитого куска с парапета кусок отбит от утёса, где была последняя позиция того матроса.) Это как достижение степени красоты, в жизни не бывающей, скульпторами времени расцвета античности. И сама анонимность того матроса – того же свойства: точность абстракции “патриотизм”.

Или не знаю…

Кроме анонимности всё до жути конкретно. До иллюзорности.

Не было кораблей, чтоб на них увозить войска, защищавшие оставляемый город. Центральный эпизод происходит на шлюпке. Взяли… умирающего! Может такое быть? – Может. Никто ж не знает, степень ранения. Может быть, чтоб доплыла шлюпка до советского берега? – Может. Известны такие факты. Васюков не врал. Не может быть, чтоб так многословно и красиво изъяснился умирающий. Так на то и идеализация не существующей в жизни красоты. Точность и идеализация – два противочувствия, рождающие в душе слушателя подсознательный катарсис, словесный смысл которого – выражение идеала типа Высокого Возрождения: гармония низкого и высокого.

Отсюда и слёзы слушателя. Это зачастую единственное, что от подсознательного идеала автора доходит до сознания восприемника.

Можно думать, что в 1943 году (Курская битва была летом, и иным после неё стало ясно, что Германия войну проиграет, и таки после неё немцы почти непрерывно отступали). Тогда тип идеала у авторов песни иной: реализм (барокко, если рассматривать повторяемость в веках больших идеостилей на периоде околовозрожденческом). Реализм как угадка в социуме того, что ещё мало кому видно. Но барокко бывает из-за усталой трезвости от залётов в крайности. А в этой песне никакой усталости не чувствуется. Так что оставляем для идеала тип Высокого Возрождения.

А теперь песня Городницкого.

Особенно ярко проявляется разница от сравнения происхождения “Заветного камня” со словами Городницкого, как его песня произошла:

"Песня написана в 2007 году. Каждый год в Балаклаве, под Севастополем проводился довольно известный фестиваль русской авторской песни “Балаклавские каникулы”, где я был председателем жюри. В очередной раз восемь лет назад, еще при Ющенко, если я не ошибаюсь, когда мой друг, председатель оргкомитета фестиваля Андрей Соболев, главный редактор “Русской газеты” в Севастополе, мне подробно рассказывал о тех притеснениях, которые терпело русское население, это всё факты, например, были закрыты передачи из Москвы, из 25 русских школ оставили, по-моему, три. Меня больше всего огорчило то, что детей заставляли изучать Пушкина только в украинском переводе” (https://svastour.ru/stati/sevastopol-ostanetsya-russkim.php).

У Городницкого филологическое страдание, а не патриотическое. Можно тенденциозно сказать: сухое какое-то. Абстрактное. То, что называется не из глубины души (не от подсознательного идеала), а в порядке замысла в ответ на слова Соболева, всё-таки всего лишь слова. И в ответ на собственное переживание, которое скорее мысль, чем чувство. Пушкин же непереводим. Но это спесфисское нечто.

Оно и продукт замысла ума порождает в виде упомянутого уже поэтизма-одушевления города, неестественного в устах отступающего и раненного. Поэтизм этот даже не входит в противоречие с остальным текстом, осознанно поэтическим – слова-то какие высокого стиля мелькают: "павших”, “молвит”, “сулит”.

Пока искал эти слова, обнаружил одно, взятое исключительно рифмы ради: "берег покинутый, узкий” (рифма с "русский”).

Оно, конечно, утёс, выдающийся в море, видимый последним, наверно, узкий таки. Но это как-то притянуто.

Заодно я осознал нечто, подтверждение чему в интернете не нашёл:

Я вычитал только про сжигание знамён Наполеоном при отступлении из России и одной американской частью в Корейской войне. – Пахнет поклёпом. Да и имела место позорная эвакуация огромной части командного состава. Уж он-то без знамён не уезжал.

Явно неверна и вторая строчка:

В Википедии иное мнение:

Русофобия даром не проходит.

.

А человеку, не имеющему вкуса… Ему что? Ему Городницкий русофил в этой песне.

Впервые опубликовано по адресу

https://dzen.ru/a/ZLlctTaB_HEmogz2

- Пожалуй, верно. Но это не мешает критике мною Городницкого за "дымом от павших знамен” и "Мало проку от битвы жестокой”. В ту войну русское знамя "10-го Финляндского линейного батальона” (https://crimean-war.livejournal.com/39307.html) 4 августа 1854 года было сожжено на Аландских островах, а не в Севастополе. И "если бы не долгая оборона Севастополя, условия мира могли быть для России значительно более болезненными” (https://russian.rt.com/science/article/677808-istoriya-rossiya-sevastopol-oborona). Кроме того, перестают быть осмысленными слова: "Этот город вернется назад - Севастополь останется русским!”. Неверно слово "назад”, ибо совсем из Севастополя тогда русские войска не ушли. Они перебрались на северный берег Большой Севастопольской бухты. И дальше просто шли очень вялые бои до самого окончания войны. Она кончилась от угрозы Австрии присоединиться к союзу Англии, Франции и Турции, а не из-за положения дел с Севастополем. Ну и ни Англии, ни Франции Севастополь был не нужен, собственно, как Англия себе для торговых целей после опиумных войн оставила за собой Гонконг. Так что возврат захваченной части Севастополя был неминуем.