Есть шанс что-то открыть в Горьком. Для себя, естественно. Но и для многих-премногих, его не ценящих. – Наткнулся на слова о нём Леонида Андреева, в которых есть о загадочности Горького. Вот они:

Обычное — это страшно сказать. То, что в других устах было бы громким словом, пожеланием, надеждою, — у тебя лишь точное и прямое выражение обычно существующего. И это делает тебя таким особенным, таким единственным и загадочным, а в частности для меня таким дорогим и незаменимым” (Андреев. http://www.textologia.ru/literature/literatura-rossii/gorkij-maksim/interes-k-tvorchestvu-maksima-gorkogo-v-nachale-xx-veka/6282/?q=471&n=6282).

Это – о поэме “Человек” (1903), малохудожественной, по Андрееву. Пропустим, почему именно малохудожественна поэма для Андреева (не пропустим только саму констатацию: "не художественная его сторона поразила меня — у тебя есть вещи сильнее”).

А что написано до 1903? Вдруг “Старуху Изергиль” (1894) имел в виду Леонид Андреев своим "сильнее”? И не годится ль под эту сурдинку пустить и такое:

"Характеризуя особенности горьковского стиля, один из первых его исследователей — С. Д. Балухатый справедливо писал: “Горький пришел к смелому соединению в своем творчестве форм реалистических и романтических, понимая их не как взаимно исключающие литературные стили, но как только внешне различные образные системы выражения в конечном счете одних и тех же внутренних стимулов художника”” (http://www.textologia.ru/literature/literatura-rossii/gorkij-maksim/osobennosti-stilya-m-gorkogo-i-obschee-opisanie-tvorcheskogo-puti-pisatelya/6309/?q=471&n=6309).

То есть стиль “Старухи Изергиль” рождён совсем не романтическим идеалом, а гармоническим. И в том нецитируемый, добавлю от себя великий (для меня) признак художественности.

В самом деле, зачем надо было так снижать пафос легенды о Данко?

Гармония была б, если б не было такого явления, как искры перед грозой, если б не было чересчур осторожных людей.

Но нужна ж – на такое “если б” – какая-то горечь, скажете. – Она и дана, через абзац:

Да и история этой Изергиль… Горела, горела… Лето красное всё пела… А что осталось?

Это её слова. Фактически же никто с нею после работы не остался, кроме “я”-повествователя.

Я понял, почему на меня не действовал рассказ до прочтения слов Андреева. Из-за практики советской власти, какую застал я, лишь формально брать на щит высокодуховное, на самом деле ратуя на низко-, так сказать, духовное (за то, что ниже сердца). При этой практике империи Лжи реалистический элемент “Старухи Изергиль”, образ “я”-повествователя, исчезал из внимания. Даже теперь вот, через 25 лет после исчезновения этой лживой советской власти, я читал, как бы не замечая “я”-повествователя, и испытывал оскомину от знакомых как лживые высоких порывов:

Я удивился: вот, оказывается, откуда эти надоевшие от затасканности слова!

Нет, я “Старуху Изергиль” читал когда-то в школе, когда мы её “проходили” по программе. Но нам жужжали в уши: Горький-романтик. И надо было, как попки, это повторять. – Противно. Вот той противностью и отрыгнулось при нынешнем чтении рассказа.

Соответственно я удивился, что “Данко” – это не отдельная легенда, а составная часть “Старухи Изергиль”. И что растоптали его сердце в искры, я тоже сумел пропустить мимо внимания, даже теперь перечитывая.

Горький же выступил против символизма, этого заоблачного мечтания интеллигенции. Против, если позволите, “Грядущего Хама” Мережковского, пусть тот и будет написан только через 11 лет после “Старухи Изергиль”. Против мнения, что рабочее и вообще начавшееся революционное движение направлено на удовлетворение только мещанских целей более обеспеченной жизни.

Поэтому у Горького его Изергиль против того, чтоб человек был "осторожный”. Но зато она перед нами предстаёт не только как экзотическая Изергиль, но и – глазами “я”-повествователя – как жалкая старуха. Она несёт в своём образе лишенство участников ряда потерпевших поражение революций и восстаний (в Греции, в Польше, в Венгрии). А Горький (тогда ещё Пешков) чуял приход эры побед освободительных революций. Это был не реализм как открытие социальной тенденции, ещё никому, кроме Горького, не видной (не стиль, через 40 лет зря названный социалистическим реализмом). Это был стиль типа Высокого Возрождения. То есть нормативный. И потому в пешковской Изергиль промелькивают долженствования и поучения:

И антимещанский, можно сказать, негативизм старухи (ну не видит она скорого будущего) перекочёвывает на природу:

Так кончается рассказ.

Субъективные поучения, подаваемые не от себя-автора, а от персонажа, несут в потенции поучения от себя-автора, которого в рассказе нет, но чувствуется.

Как чувствуется? – Неожиданностями (не след ли они подсознантельного идеала автора?).

Смотите: пропагандируется… шлюха (молодая Изергиль) как образ высокого духа, когда вообще шлюхи-то – образы того духа, что ниже сердца. Она особая шлюха, не отдаётся ориентированным на Пользу, на то, что ниже сердца.

А Ларра, сколько он ни ужасен, зато "он отвечал, если хотел, или молчал, а когда пришли старейшие племени, он говорил с ними, как с равными себе”.

И такой – по душе рассказчице. Хоть "Он приходил в племя и похищал скот, девушек — все, что хотел”. – Лишь бы не такой, как все. Лишь бы не мещанство.

Это именно пропагандируется (позитивным отношением “я”-повествователя):

Бандит и шлюха тут опущены? Не совсем – словами "Сколько еще сказок и воспоминаний”.

Так изергильская телесность и бандита, и шлюхи, и самоубийцы в столкновении с трезвой рассказчиковской антителесностью старухи ("сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями”, “можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами”) рождают идеал Гармонии низа и верха в человеке, что должен родиться в революционной обстановке рубежа XIX-XX веков.

Ясно, что на Западе ахнули, читая такого писателя. Оттуда центр революционного движения переходил в Россию. На Западе среднему классу (и художникам) капитализм казался всё более и более улучшающимся. Только их совесть тревожилась об уходящей революционности. А тут писатель пишет о приходящей революционности. Это было ново. И Горький стал популярен. И стал денежным мешком, снабжающим революцию в России.

Впервые опубликовано по адресу

http://ruszhizn.ruspole.info/node/7832